Санкт-Петербурге. Такие корни обрывать больно. "Это единственный мой
город,- не так давно признавался мне Веллер,- и по моему святому убеждению
- лучший город в мире. Нет такого второго - нигде, и чем больше видишь, тем
лучше это понимаешь. Город, по которому просто пешком ходить, смотреть -
счастье... Но - писательская самореализация требовала. Он примерился к Пет-
розаводску, провел рекогносцировку в Риге; но в итоге - благодаря случайно-
му знакомству с прекрасным эстонским прозаиком и драматургом Тээтом Калла-
сом (впрочем, такому ли уж случайному? Как говаривала одна моя знакомая,
"не мир тесен - прослойка тонка") - перебрался в Таллин (тогда еще с одним
"н"). Правда, медом и там оказалось не намазано. Пришлось, то сотрудничая в
газете, то перебиваясь иными способами, ждать вожделенной книги еще четыре
года. Но вот он, наконец, вышел - сборник рассказов "Хочу быть дворником".
Когда-то, в школьные еще годы, Веллеру казалось: достаточно опубликовать
несколько блестящих рассказов и все заметят, и на улицах узнавать станут, и
двери распахнутся в сияющий эдемский сад-огород... И вот, рассказы опубли-
кованы, в нынешнем, восемьдесят третьем году, даже книга вышла, а дорога к
райским кущам по-прежнему немеренная, и - странное дело! - кажется это не
трагедией, а нормальным ходом событий; ибо не блаженный тот вертоград стал
теперь уже целью, а обрел самодостаточность и самоценность процесс. Творил,
творил из себя Веллер Настоящего Писателя - и это ему удалось.
Были потом новые книги. "Разбиватель сердец", "Приключения майора Звя-
гина", "Легенды Невского проспекта" - называю не все, за десяток лет,
статья ведь не библиографический справочник. И известность пришла - не так,
как в детстве мнилось: "наутро он проснулся знаменитым" - но пришла; если
раньше, в ленинградские годы, была это, пользуясь афоризмом Бориса Слуцко-
го, "широкая известность в узких кругах", то теперь обрел писатель Веллер
собственного читателя - и немалый, замечу, электорат. И уже ездил он чи-
тать лекции о русской прозе в Италию и Данию... Но, думаете, процесс само-
созидания его закончился? Ничуть не бывало. Не может такого быть с писате-
лями - или не писатели они. Вот только о следующих актах сего процесса - в
другой раз и в другой книге.
А сейчас - не только об авторе, но и об его прозе.
III
Как удивительно схожи в чем-то оказываются порой даже очень разные лю-
ди! Помню, года два назад, когда я писал предисловие к книге не то киевля-
нина с Молдаванки, не то одессита с Крещатика, обаятельного и веселого фан-
таста Бориса Штерна, он попросил меня сделать некую оговорку. И теперь Вел-
лер, едва речь зашла о статье, повторил чуть ли не слово в слово: "Только,
пожалуйста, Андрей, упомяни, что, строго говоря, это все не фантастика и,
тем более, не научная фантастика. Это самая обычная проза с элементами фан-
тазии, взлома реальности, что искони присуще художественной литературе. В
"Преступлении и наказании", есть, конечно, элемент криминального романа, но
ведь никто же его детективом не назовет..." Вот я и упомянул. А теперь -
давайте разбираться, поскольку вот так, сама собою, вновь с дивной отчетли-
востью возникла - крупным кеглем, жирным курсивом - та самая буква "Ы".
Прежде всего - о фантастике научной. По сути дела, родилась она в
прошлом веке, с промышленной революцией, и с тех пор из горчичного семени
жюль-верновского "романа в совершенно новом роде, научного романа" вымаха-
ла в огромное древо, имеющее не только пышную крону, но и - подобно банья-
ну - множество дополнительных стволов, ее поддерживающих. Он вовсе не уди-
вителен, этот бурный рост, ибо соответственнен столь же лавинообразному
научно-техническому прогрессу, который перестал быть уделом затворников
бертольдов шварцев и трагических одиночек дени папенов, прямо или косвенно
войдя во всякий дом. А раз явилась в мир новая сила - там уж судите, как
хотите, благостная или злая, не суть важно,- литература не могла ее игнори-
ровать. Ее и последствия ее вмешательства в нашу жизнь.
Само собой, НФ - область художественной литературы, а потому в лучших
своих произведениях (о прочих - и речи нет) интересовалась всегда не голы-
ми проблемами, но человеком, живущим в мире, этими проблемами исполненном.
Однако взаимосвязь НФ и НТР несомненна. Вот от нее-то, от связи этой, почи-
тая оную за сиюминутность, и отрекаются Веллер, Штерн и многие иже с ними,
поскольку обращаются в творчестве своем исключительно к проблемам вечным.
Справедливость подобного отречения сомнительна - и самые что ни на есть
вечные проблемы на любом материале исследовать можно. Но на свою позицию
имеет право каждый. И не уважать этой воли нельзя.
А теперь давайте-ка вспомним, что неуклюжее словосочетание "научная
фантастика" - калька с английского science fiction, введенного в обиход
"отцом американской НФ" Хьюго Гернсбеком, автором бессмертного "Ральфа 124
С 41 +"). И описывается этим термином лишь часть огромной фантастической
литературы. Да и вообще, он мало-помалу выходит из обихода, сменяясь опре-
делением "твердая фантастика". А рядом с нею существуют иные области, кото-
рые не имеют пока устоявшихся наименований; всяк тут упражняется на свой
лад - кто про "магический реализм" говорит, кто про "турбореализм", кто про
fantasy, кто про "фантастический реализм"... И все от желания отречься от
гернсбековского наследства. Так его же никому и не навязывают! Но разве го-
рестная история о том, как с лица майора Ковалева сбежал своевольный Нос -
не фантастична? И не фантастика ли гоголевский же "Портрет"? Или "Портрет
Дориана Грея" Оскара Уайльда? Разумеется, никакой сумасшедший паспортист от
литературы даже не попытается дать этим произведениям и их авторам постоян-
ную прописку во граде НФ. Никому не придет в голову отделять их от main
stream, "большой литературы". Но становятся ли они от этого менее фантас-
тичными?
Грешен, мне эти провозглашения манифестов, утверждения жанровых опре-
делений, выливающиеся порой (выливающиеся - слово не столь образное, сколь
терминологически-точное, поскольку льются тут в немалом количестве самые
разнообразные жидкости - от чернил до помоев) в литературные баталии, пред-
ставляются детскими играми взрослых людей. К счастью, Веллер к числу воите-
лей не принадлежит. Он просто проводит разграничение: "Здесь все опреде-
ляется соотношением элементов в тексте и той нагрузкой, которую эти элемен-
ты несут. В научной фантастике элемент именно научный или наукообразный -
суть необходимый или основополагающий, тот стержень, на который нанизывает-
ся все повествование. Так в уэлсовской "Машине Времени" сам аппарат - суть
основа всей литературной конструкции романа. А когда фантастический эле-
мент суть некоторый доворот остранения во взгляде на действительность, ко-
торый позволяет взглянуть на нее с нетрадиционной, нетрафаретной стороны,
изобразить жизнь в некоем преломлении, как жизнь не совсем в формах привыч-
ной жизни - то это уже вовсе не научная фантастика, а просто литература с
этаким фантастическим доворотом."
Подозреваю, "литература с фантастическим доворотом" так же не может не
относиться к общей области фантастики, как и собственно НФ. И с этой точки
зрения Веллер несет-таки на себе то клеймо в виде буквы "ы", что разглядел
некогда на его лбу Самуил Лурье. Да, фантастика его отнюдь не научна. Так
что с того? Позволю себе усомниться в том, что фантастическое начало высту-
пает у него лишь в роли некоего доворота. Не превратись майорский нос в до-
вольно противного, прямо скажем, господина, а веллеровский кошелек - в
столь же малоприятную личность, и что останется от обоих произведений?
Прах... Так что и здесь фантастическая посылка - стержень, только из иного
материала выточенный. Но тут уж только конструктору определять - где какая
ось нужна. Нам с вами важно, что - ось.
Однако довольно о дефинициях.
Гораздо важнее другое. То, как веллеровская проза сделана. Я созна-
тельно употребляю именно этот глагол, ибо Веллер, по-моему, начисто лишен
сакрального отношения к тому, что пишет. Это работа, которой он обучил се-
бя в совершенстве; мастерство, секреты коего постиг. Конечно, сам процесс
постижения и научения открыт, положить ему (и себе) предела тут невозможно.
Зато можно говорить о степенях, и мишина - несомненно, высокая.
Хемингуэя мне в нашем нынешнем разговоре пришлось уже поминать. Позво-
лю себе сделать это еще раз. "Я пишу, стоя на одной ноге,- подарил как-то
одному из интервьюеров очередной афоризм "папа Хэм",- а вычеркиваю, сидя в
кресле." Максима сия также укоренилась в Веллеровском подсознании. Впрочем,
тут можно вспомнить и еще одну - роденовскую: "Я просто беру каменную глы-
бу и отсекаю все лишнее." В литературе лишь приходится сперва самому тво-
рить глыбу, а потом уже безжалостно отсекать от нее лишнее. И должен приз-
наться, среди нашего брата немного сыщется авторов, способных на такую без-
жалостность к своему тексту, как Веллер. Именно поэтому его проза обладает
столь большим удельным весом: каждое слово многократно выверено, и ни одно-
го лишнего нет. Даже там, где на первый взгляд они кажутся лишними, где
возникает на миг ощущение, будто сказано как-то странно и коряво, стоит
приглядеться повнимательнее - ан нет! Иначе-то невозможно. Ибо нарушится
враз ощущение живой речи - особенно чувствуется это в "Легендах Невского
проспекта"... По той же причине никак не может Веллер перейти от новеллис-
тике к более крупным формам - повести, роману. Ведь даже его "Майор
Звягин", хоть романом и назван - издателем,- но на самом-то деле являет со-
бой новеллистический цикл, что-то вроде джек-лондоновского "Смока Белью".
Позволю себе крохотное отступление. Хотя приключения бравого майора от
военно-полевой хирургии в этом сборнике и не представлены, поскольку к фан-
тастике воистину не относятся, не могу не сказать об этом персонаже - очень
уж он для Веллера показателен. Не знаю, числит ли сам автор господина Звя-
гина в своих любимцах - или, может быть, ненавидит, как сэр Артур Ко-
нан-Дойл Великого Сыщика с Бейкер-стрит; все собирался спросить, да как-то
не получалось... Но в том, что для веллеровской ментальности товарищ майор
- фигура весьма значительная, ни минуты не сомневаюсь, ибо в нем - ключ к
самому Веллеру. Подобно тому, как творит и пересотворяет своих "клиентов"
Звягин, породивший его автор выступает таким же демиургом, причем не только
по отношению к собственному сочинению, но и к себе. С дивной андрогиннос-
тью он сам себе Звягин и сам себе пациент...
Вернемся, однако, к веллеровским текстам. Как и всякого нормального
писателя эпическое пространство крупной формы не может его не влечь. Но...
Стремление втиснуть максимум смысла в минимум объема выстраивает на пути
Веллера такую линию Мажито, что никаким фортификаторам и не снилось. И по-
тери при ее штурме достигают величины весьма значительной. Вот лишь один
пример. Замысел, первоначально предназначавшийся для рассказа, начал вдруг
разрастаться у Веллера - и в конце концов, изрядное время спустя, обернул-
ся двенадцатилистовым (то есть двухсотсемидесятистраничным, если приводить
к нормальной машинописи) романом. Не знаю, выстукивал ли его Миша, стоя на
одной ноге, но когда он сел в кресло и принялся вычеркивать... "И от две-
надцати листов у меня осталось три,- рассказывал он.- Причем в моем пред-
ставлении, вся суть, все содержание, все эпизоды, подробности, детали, раз-
мышления и так далее - все осталось. Вот я и оставил в подзаголовке "лите-
ратурно-эмигрантский роман", потому что в моем представлении это - если
объема не считать - полновесный роман". Насчет полновесности - спорить не
