ков, преступники и жертвы одновременно - проблемка для Достоевского, а?
Еще одно близкое по духу к "хоррору" произведение - повесть Алексан-
дра Щеголева "Ночь навсегда". То есть, это, конечно, никакой не хоррор, не
детектив и уж тем более - не фантастика. Это и хоррор, и фантастика, и де-
тектив - но смешанные в разных пропорциях, измельченные и тщательно пропу-
щенные через фильтр авторского восприятия - то есть, своеобразный пример
синтеза жанров. Оговорюсь сразу: эта повесть Александра Щеголева, как и
большинство его повестей и рассказов, мне не нравится. То есть я с ней ка-
тегорически не согласен. Но умные люди мне доказали на пальцах, что если
некое литературное произведение вызывает активное неприятие, то следует
прежде всего внимательно это произведение изучить - и я вынужден был согла-
ситься. Так вот, внимательно читая эту повесть, нельзя не убедиться в та-
ланте Александра Щеголева. Потому что гадости тоже надо уметь талантливо, а
он это умеет. Фантастичны мотивации героев "Ночи...", фантастичны их пос-
тупки - но Щеголев и не скрывает этого. У него несколько иная цель: изу-
чить и смоделировать поведение единственного "живого" героя повести, мечу-
щегося и разрывающегося между страхом и любовью отца мальчика-наемного
убийцы. Для этого вовсе не обязательно соблюдать правдоподобие отдельных
эпизодов, важно не исказить главное - и это Александру Щеголеву блестяще
удалось. И не все ли равно, какой ценой?..
В отличие от почти не фантастической повести Щеголева, "Сказание о
Четвертой Луне" покойного Владимира Фирсова это классическая и очень качес-
твенная социальная фантастика. Написанная много лет назад, эта книга дос-
тойна войти в золотой фонд советской фантастики на ряду с произведениями
Стругацких, Булычева, Мирера, Савченко, Ларионовой и других фантастов это-
го поколения. Размышления Фирсова о путях и природе власти отличаются глу-
биной и оригинальностью - особенно, если вспомнить в какие годы это писа-
лось. Остается только сожалеть, что это интереснейшее произведение увидело
свет с таким чудовищным опозданием.
Другая повесть, так же впервые увидевшая свет в этом году на страни-
цах "Уральского следопыта", антиутопия Валентина Моисеева "Спасатель" до-
вольно традиционна для нашей фантастики. Все обстоит как обычно: страна
окончательно распалась, русское население центральных областей России ве-
дет жестокую и безнадежную войну за выживание против бывших нацменьшинств,
в стране перманентное военное положение, жизнь гражданина ни в грош не ста-
вится государством - словом, до слез знакомая картина. Единственный выход -
вновь пригласить варягов: "Придите и правьте нами!" Интересно другое -
угол, под которым рассматривает сложившуюся ситуацию автор. Дело в том, что
в условиях войны на многих фронтах использование современных судов русски-
ми, за исключением атомоходов, стало практически невозможно, и флоту приш-
лось вернуться ко временам парусов и снастей. Моисеев описывает один из
рейсов лесовозного барка Северного морского пароходства "Волгалес", став-
ший для него последним. Стоит добавить наверное, что эта повесть написана в
1990 году, когда никакой гражданской войной на истребление еще и не пахло.
И написана, надо сказать, здорово.
В повести Юрия Брайдера и Николая Чадовича "Стрелы Перуна с разделяю-
щимися боеголовками" есть всего помаленьку. Немного фарса, немного высокой
трагедии, немного от философской притчи и от шпионского боевика. Такое сме-
шение жанров становится, видимо, все более популярным в кругах отечествен-
ных фантастов, в том числе тех, кого уже не устраивает старый добрый фан-
тастический реализм. Впрочем, Брайдера с Чадовичем он, напротив, устраи-
вает вполне. Не даром сюжет их повести восходит к классическому "1984"
Оруэлла: любовь делает нас свободными, но за эту свободу в конце-концов
приходится платить. Кое-где повесть перекликается с ранними произведениями
Солженицина - чего стоит например первая фраза повести: "В то утро Пряжкин
проснулся необычайно рано - дозорный на Троицкой башне едва успел восемь
раз пробить в рельс". Впрочем, авторы используют возникшие ассоциации со-
вершенно сознательно, создавая вполне соответствующую содержанию повести
атмосферу полуказармы-полубардака. Нельзя не упомянуть и своеобычную автор-
скую иронию, то и дело появляющуюся на страницах повести, подчас совершен-
но неожиданно. Не будь этой удивительной иронии, повесть, при всех ее дос-
тоинствах, читалась бы совершенно иначе. Впрочем, разве это возможно - на
полном серьезе обсуждать принятые очередной "Тпруней" решения, хотя бы эта
"Тпруня" и была полувоенного образца?..
Коли уж речь зашла об иронии, то с этим делом в первую очередь надо
обращаться к Михаилу Успенскому, представленному в данной номинации сильно
порезанным романом "Дорогой товарищ король". Хотя по сравнению с его удиви-
тельным романом повесть выглядит куда как скромно, автор виртуозно владеет
словом, и, кажется, умеет шутить на любую тему и по любому поводу. Увы, ес-
ли в романе этот головокружительный юмор играет подчиненную роль, то тут он
выходит на первый план, подчиняя себе логику повествования и превращаясь
местами в тяжеловесное самодостаточное ёрничество, почти сатиру - полити-
ческую или вовсе бессмысленную. Возможно, в этом виноваты редакторы "Меги",
где опубликован этот роман, но с увеличением плотности стёба на единицу
текста в полном соответствии с законом перехода количества в качество,
смеяться мне хотелось все меньше и меньше. Правда, как я уже сказал, сам
Михаил Успенский, судя по всему, виноват в этой аберрации восприятия менее
всего.
А вот Александру Борянскому в его повести "Еще раз потерянный Рай"
напротив, на мой взгляд, чувства юмора слегка не хватило, хотя его книга и
стала одним из ярчайших дебютов последних двух-трех лет наравне с авторами
вроде Громова и Ладыженского. Но эта сумрачность, эта убийственная
"сурьёзность"!.. Герой, выросший в полном одиночестве в подземном бункере,
вылезши впервые на поверхность даже не очень интересуется тем, что же за
глобальная катастрофа произошла на планете и как развивались события после
нее - вместо этого он самоуглубленно размышляет о смысле жизни. Когда ге-
рой подобного произведения вместо того, чтобы решать чисто конкретные воп-
росы рефлексирует напропалую, это выглядит по меньшей мере несколько наду-
манно. Другое дело, если бы это происходило в чистых светлых коридорах ка-
кого-нибудь НИИЧАВО, в компании друзей-энтузиастов, таких же любителей по-
рассуждать о проблемах бытия, как и главный герой. Но когда подобное проис-
ходит на фоне разоренной, обезлюдевшей Земли - это страшно. От этого уже
попахивает паранойей - особенно, когда рассуждающий столь сосредоточен на
своих проблемах и умопомрачительно серьезен. Право слово, начинаешь даже за
него волноваться.
Повесть Алексея Слаповского "Война балбесов" к фантастике отношения не
имеет никакого, даже косвенного, хотя лично у меня совокупный объем публи-
каций Слаповского вызывает всяческое уважение. Это самая обычная современ-
ная проза с единственным незначительным допущением: все события, описываю-
щиеся в повести, так или иначе предшествуют и приближают заранее намечен-
ную местными полководцами войну между заштатным городком и его еще более
заштатным пригородом. Честно говоря, мне гораздо больше понравилась не во-
шедшая в списки номинантов повесть того же автора "Вещий сон", опубликован-
ная некоторое время назад в "Знамени", хотя она относится к фантастике не
больше, чем и "Война балбесов". По крайней мере, финал там не такой мрач-
ный - ну что это такое в самом деле: главный герой вдруг, ни с того ни с
сего остается на пепелище, с малыми детьми на руках, обманутый,
брошенный... Нет уж, если хочешь устроить герою и читателю эмоциональную
встряску, то обоснуй все психологически, продумай логику событий, приго-
товь вразумительное объяснение своим действиям - тогда пожалуйста.
Повести Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина "Сегодня, мама!", к сожале-
нию, едва ли предстоит обрести популярность в широких кругах читающей пуб-
лики, хотя ее уже и опубликовали два таких разных и непохожих во всем жур-
нала, как днепропетровский "МиФ" и красноярский "День и ночь"<$FУважаемый
рецензент ошибся: на момент написания обзора журнал "День и ночь" только
анонсировал повесть на следующий номер.- Ред.>: слишком уж она специфична,
слишком уж узкому кругу лиц доступны все прелести ее. Ну кто, спрашивается,
из "нормальных" читателей поймет, что (а точнее - кто) подразумевается под
осетином Кубатаем, кулинаром Витманцом, слугой фараона Гопой? Увы, без это-
го знания значительная часть очарования повести теряется - например, пол-
ностью выпадает великолепный, но совершенно лишний с точки зрения компози-
ции "кулинарный" эпизод. А жаль, повесть действительно замечательная. В
отечественной фантастике уже давно не появлялось произведений подобного ро-
да. Она не только мастерски написана, но и оставляет у читателя давно уже,
казалось бы, забытое ощущение легкости и беззаботности, ощущение, что, в
конечном счете, все будет хорошо. Не смотря на то, что Лукьяненко и Буркин
не боятся описывать и вещи достаточно ужасные и отвратительные, вроде сва-
ривания фараона в кипящем масле, делают они все это так легко, словно иг-
раючи, что страшно или противно читателю не становится. Что-то похожее при-
сутствовало в ранних вещах Стругацких и в первых повестях Булычева про Али-
су - что-то ужасно наивное и в то же время согревающее и раскрепощающее чи-
тателя. Удивительно даже, что авторам удалось что-то подобное с банальным
сюжетом о петле времени, благодаря которой двое ребятишек попали сперва в
будущее, а оттуда - в Древний Египет, где им удалось спасти девочку, став-
шую впоследствии их матерью. Впрочем, написано все это настолько динамично,
что задуматься об этом просто нет времени - вещь читается на вылет.
Из многочисленных произведений самого плодовитого и талантливого дебю-
танта года минувшего "Г.Л.Олди" в данную номинацию вошли повести "Страх" и
"Войти в образ". Если вас интересует, как на данном этапе исторического
развития следует писать фэнтези, то очень рекомендую эти повести - потому
что, на мой взгляд, именно так писать и стоит. Удивительно, как сознание
человека индустриальной эпохи умудряется пропустить через себя сюжеты клас-
сической фэнтези, трансформируя при этом их в нечто вполне оригинальное и
соответствующее эпохе.
Повесть Павла Амнуэля "День последний - день первый" - первая за нес-
колько лет весточка, дошедшая до нас от автора из земли обетованной. По-
весть построена в форме философской притчи с библейской начинкой: Мессия
вновь является на Землю, чтобы предоставить ничего не подозревающему вопло-
щению всемогущего Господа очередную возможность выбора: существовать ли
этому миру дальше или же он этого не заслуживает? Сперва события разворачи-
ваются в постперестроечной Москве, судя по реалиям - года два-три назад.
Господь воплощенный в простом смертном, принимает решение что так жить
нельзя. Вселенная начинает в спешном порядке сворачиваться, грешники - один
за другим исчезать "по грехам своим", впадая напоследок в панику и безумие,
герой же, запустивший процесс, жутко мучается от раздвоенности, ибо вместе
с недостатками мира исчезают из реальности и все его достоинства, и, зна-
чит, ему придется вновь начинать с первозданного хаоса, с отделения Света
от Тьмы... И все было бы хорошо, если бы не поразительная антропоцентрич-
ность господнего восприятия Вселенной - и внимание его сосредоточено поче-
му-то лишь на одном виде животных, и представления о красоте и уродстве у
