Я выскочу на траву и, торопясь, побегу по заросшему склону вверх.
Чертополох будет хватать меня за мокрые ноги, но я, запыхавшись,
выбегу на бугор. И увижу, как слева темнеет похожая на замок во-
донапорная башня, как светится в закатном отблеске старая Спас-
ская церковь - памятник старины и гордость нашего городка - и как
горят огоньки в окнах знакомого двухэтажного дома. И в мамином
окошке горит свет... Ох и загулялся я!.. Ну и правильно, если
влетит! Главное, что я уже почти дома. Подожди еще минутку, я бе-
гу, вот он я!.. [Возвращение к родителям - тоже символ смерти,
так и девочку Ромка-самолет везет к ним... - Я.С., В.С.]
Виндсерфер и правда стоял у берега. Его узкий пластиковый борт
скребся о спущенные с причала плетеные кранцы. Парус, невидимо
растворившись во мгле, трепетал на ветру.
Сейчас я, сейчас...
Я сбросил на плиты пиджак, полуботинки, носки, галстук. Под-
вернул брюки. Подошел к краю. Заранее ощутил, как ступлю сейчас
на мокрую мелкоребристую палубу, как закачается она... Выждал,
когда наклонится ко мне мачта, ухватил ее... Ну!"
Вот как уходят:
"Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
Ему предстоит дорога
В высокий край огневой.
Туда,
где южные звезды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнезда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развернут парус
И парусник ждет гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не легок,
Там враг к прицелам приник,
Молчанье его пулеметов
Бьет в уши,
как детский крик...
...Не надо,
не надо,
не надо,
Не надо его будить,
Ему ни к чему теперь память
Мелких забот и обид.
Пускай
перед дальней дорогой
Он дома поспит,
как все,
Пока самолет не вздрогнул
На стартовой полосе...
...Но если в чужом конверте
Придет к вам черная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть -
это слишком.
Мой друг умереть не мог.
Вот так...
И пускай братишка
Ему напишет письмо..."
Возвращаясь к вопросу о "проводниках отсюда" - там, куда они
уводят, у героев ВПК часто уже есть друзья. Один из них - Чиба
("Лоцман"), проводник проводника (есть еще всезнающие бормотунчи-
ки, роботы, домовые, ыхала и пр.). Что такое Чиба - непонятно.
Потустороннее существо. Игрушка, очень милая - но если вдуматься
и представить его рядом с собой, станет не по себе. Это - игру-
шечный оборотень, то клоун (см. клоунов из "Голубятни..." и "Оно"
С.Кинга), то котенок с головой клоуна или с рыбьим хвостом, то
вороненок (ты не вейся надо мной), то плюшевая обезьянка (опять
Кинг), то варан, то (бр-р!) птичий скелетик. И Чиба знает больше,
чем положено живым. Ему открыто закрытое для них:
"- Через пески...
- Что?!
- Через Оранжевые пески,- сказал он отчетливо.- На плато, что
рядом с Подгорьем,- пустыня. Горячая, с большим оранжевым сол-
нцем...
Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:
- Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?
- Может...
- Почему я там никогда про нее не слышал?
- А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не
поднимался на плато.
- Ты спятил? Рядом с городом...
- Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что
там ничего такого. [Пусть кто-то говорит, что "там" ничего нет.
Есть, есть...- Я.С., В.С.] Просто так, пустыри. И говорят об этом
друг другу, и сами верят. А на самом деле... Я не вру, чес-
тное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!"
Чиба-то знает...
Чип - почти тезка Чибы, лягушонок из "Баркентины с именем
звезды" - тоже оборотень, которого не боится только главный ге-
рой, старый моряк Мартыныч, да еще братья-фантасты Саргацкие. Но
Чип еще вполне безобиден. Хотя и в этой сказке есть уже и очень
непростые корабли (сама баркентина и игрушечный кораблик), и ма-
гия, и мысли о гибели людей и кораблей.
В "Ночи большого прилива" смерть уже присутствует на каждой
странице. Иногда травестийная, как в первой части, в "Далеких
горнистах", но уже и там появляется история Трубача-Хранителя,
пока это Валерка - он же штурман Дэн - и пока эта история не так
однозначно безнадежна, хотя и здесь есть что-то вроде гибели
братьев, после падения с крепостной башни оказывающихся в Наигия-
ле... то есть, мы хотели сказать, в Старо-Подольске.
Светлый штурман Иту Лариу Дэн встречается со смертью - подлин-
ной или символической - много раз. Но это лишь подход к истории
смерти как состояния,- смерти как истинной жизни. Такую смерть
принимает Ежики и, видимо, Игнатик Яр (тут уместно снова вспом-
нить о свечках; у ВПК свечка - индикатор жизни; когда горит све-
ча, стоит упомянуть чье-то имя - и узнаешь, жив ли он; если жив,
свеча продолжает гореть, как это и было в случае обоих персона-
жей. А вот Капитан с глазами-провалами, Капитан, берущий книги в
уплату за проезд, имеет право задуть свечу...)
Очень интересна и показательна история посвящения в Командоры
("приема в мертвецы" по Пелевину) история Корнелия Гласа из "Гу-
си-гуси, га-га-га". Корнелий, чтобы на равных правах войти в мир
детей и, позднее, стать Командором (а это - главные "проводники
отсюда"), переживает последовательный ряд символических смертей,
последняя из которых могла быть и настоящей (ученые, занимающие-
ся "гранью" Вест-Федерации, не уверены, остался ли он жив).
Любопытна, между прочим, и легенда "безынд" о Маленьком рыба-
ке, мальчике-сироте, унесенным гусями на Луга. Во-первых, подчер-
кивается трудность пути в иной мир - Маленький рыбак должен под-
няться на гору, претерпев мучения, сильно напоминающие картины
буддийского ада; далее он приносит гусям-"психопомпам" кровавую
жертву (кормит их своим мясом); впрочем, этот момент вообще ха-
рактерен для сказок многих народов, поэтому его можно считать
скорее данью традиции; сам полет - как мы видим, типичный способ
перехода в иной мир; наконец, Луга - счастливое место, где ма-
ленький рыбак (а позднее - безынды из "спецшколы") находит роди-
телей. Встреча с предками - характернейшая особенность послежизни.
(Отвлекаясь от основной темы, хотелось бы отметить параллели
между "Гусями" и "Синим городом на Садовой": храм, как убежище,
настоятель как защитник, подземный выход из храма - путь спасе-
ния, и т.д.).
Ежики, если помните, после смерти перешел в другой, лучший
мир. То же происходит с писателем Решиловым (да и его спутником
Сашкой).
Сначала Решилов покидает больницу (casus incuzabilis). Попа-
дает в старую церковь, затем - в поезд "Пиллигримм", в Подгорье,
Кан-Орру... Как не вспомнить Нангилиму, следующий за Нангиялой
загробный мир... (у А.Линдгрен). При всем том его не оставляет
чувство (впервые осознанное ВПК в "Выстреле с монитора" и в "Зас-
таве...") вторичности переживаемой реальности.
В "Выстреле с монитора":
"Еще немного!
Павлик не бежал - летел. Сумка не успевала за ним, летела на
ремешке сзади. Козырек перевернутой кепки вибрировал на затылке,
как трещотка воздушного змея. [Опять ассоциация полета и смерти.-
Я.С., В.С.]
И в то же время странное, непохожее на бег ощущение не остав-
ляло Павлика. Будто он не только мчится. Будто в то же время он
сидит на скамье нижней палубы рядом со старым Пассажиром. И смот-
рит, как плывет в небе край обрыва с тонким силуэтом мальчишки."
И в "Лоцмане":
"Здесь страница кончалась. И вообще запись кончалась. На об-
ратной стороне листа ничего не было. Вот так...
Я осторожно положил Тетрадь на пол у кресла, закрыл глаза, от-
кинулся. Почему-то запахло больничным коридором - знакомо и тос-
кливо. И негромкий бас Артура Яковлевича укоризненно раздался на-
до мной:
- Игорь Петрович, голубчик мой, что же это вы в холле-то...
Спать в кровати надо. Пойдемте-ка баиньки в палату...
Я обмер, горестно и безнадежно проваливаясь в ТО, В ПРЕЖНЕЕ
пространство, в унижение и беспомощность недугов. О, Господи, НЕ
НА-ДО!.. Мягкая, живая тяжесть шевельнулась у меня на коленях.
Последняя надежда, последняя зацепка, словно во сне, когда сон
этот тает, гаснет, а ты пытаешься удержать его, хотя понимаешь
уже, что бесполезно... Я вцепился в теплое, пушистое тельце ко-
тенка:
- Чиба, не исчезай! Не отдавай меня...
- Кстати,- сказал Артур Яковлевич,- я смотрел ваши последние
анализы, они внушают надежды. Весьма. Если так пойдет дело, то...
- Чиба!
- Мр-мя-а...- отозвался он крайне раздражительно.
Я приоткрыл один глаз. Так, чтобы разглядеть Чибу, но, упаси
Боже, не увидеть белого халата и больничных стен. Чиба возмущен-
но вертел головой. Голова была клоунская, хотя туловище остава-
лось кошачьим."
И это не удивительно. Отнюдь неспроста Сашка вдруг обращенный
Тетрадью в Решку (Игоря Решилова, он же, собственно, alter ego
ВПК) сообщает между прочим:
"- Чего загадывать! Я не два раза помирал, а больше. Первый
раз еще при рождении. Думали, что не буду живой. Меня знаешь кто
спас? Генриетта Глебовна... Она сказала, что после этого буду до
ста лет жить, а это же целая вечность..."
На самом деле тема смерти у ВПК гораздо более обширна, чем мы
показали здесь. Смерть - истинная жизнь ("Лоцман"), смерть - ис-
целение ("Самолет по имени Сережка"), смерть - созидание ("Оран-
жевый портрет с крапинками"), смерть - награда, недоступная для
грешников ("Крик петуха") и неизбежно приходящая к достойным
("Голубятня..."). Есть еще один странный аспект темы смерти в
"Синем городе на Садовой". Вспомните, как Нилка, желая сказать,
что ему попадет от родителей, говорит, путая слова, что ему ус-
троят... эксгумацию (имея в виду экзекуцию). Н-да. Папа Фрейд,
утверждавший, что случайных оговорок не бывает, пришел бы в вос-
торг...
Более желчный критик, такой, например, как злой волжский бул-
гарин Рамон Бир-Манат, сделал бы из этого политическое обвинение
плюс историю болезни. Мы же не настаиваем даже на хлестком терми-
не, вынесенном в заголовок. И пусть Командор не обижается: мы оба
его очень любим, и никакой некроромантизм не заставит нас наз-
вать книги ВПК плохими или скучными. Но... но теперь, прочитав
статью, не охватывающую, как мы говорили, весь материал и всю те-
му, вчитайтесь в эти книги сами. И вы сами тогда ощутите весь
ужас - и весь оптимизм некроромантизма.
Оптимизм - потому, что, как мы уже замечали, смерть - это по-
рог, после которого можно сказать:
"...А ДАЛЬШЕ ВСЕ БЫЛО ХОРОШО.
Да, я не разбился!
Не верьте, если вам скажут, что Ромка Смородкин двенадцати лет
погиб в катастрофе. Чушь! [То же говорил и Бу Вильхельм Ульсон,
Принц Страны Дальней...- Я.С., В.С.]
Я под утро вернулся домой, мама еще спала. Я запрятал по-
дальше разодранные штаны и тоже лег спать.
А дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за го-
дом.
Я закончил школу, потом художественное училище, институт. Стал
художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым - после того как
наша группа получила премию за оформление главного павильона Ра-
тальского космопорта.
Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве зва-
ли Сойкой. И у нас родилась дочка Наденька - славная такая, весе-
лая. ... Мама моя души не чает во внучке.
Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вско-
ре уехал из нашего города. Знаете, за кого она вышла? За дядю Юру!
Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподале-
ку, стал захаживать в гости и вот... Не знаю, появилась ли у ма-
мы к нему большая любовь, но поженились и живут славно... [Закли-
