игроков в бисер... и, наверное, был бы счастлив.
Но здесь-то нельзя быть счастливым, если в тебе не видят гуру!
Среда накладывает отпечаток; потребность российского литератора быть
пастырем сродни потребности организма дышать. Но смешно смотреть, как хо-
лодная рассудочность стремится навязать свое мироощущение, свою эстетику
тем граням словесности, которые изначально замешаны на эмоциональном вос-
приятии и эмоциональной же отдаче. Читатель ясно ощущает чужеродность но-
воявленного пророка и отвергает его. Пророк же, искренне недоумевая, ре-
шает, что бараны зарвались - и стоит пустить глупому стаду немножко крови...
Вот первая слагаемая прозвучавшего призыва к войне!
Ну что ж, разумом можно много расставить по полочкам. Но не дано разу-
мом, и только им, постичь боль, которая и есть жизнь. И конечно же, искус-
ственные, пластиково-бумажные цветы, имеют право на существование. Если
только не мешают жить живому...
4. ПРОБЛЕМА СОПРОТИВЛЕНИЯ
Впрочем, сказанным не исчерпывается суть вопроса.
Так уж вышло, что государственная машина России последнего полутысяче-
летия, унаследовав традиции Орды и Византии, была основана на тотальной
несвободе личности. Это общеизвестно. В Европе возможность противоборства с
системой была достаточно широка (для дворянина - шпагой, для негоцианта -
кошельком, для черни - эмиграцией или ересью). В России же единственным
способом (кроме коротких и бессмысленных бунтов) протеста оставалось СЛОВО.
И потому российская литература изначально была литературой сопротивления -
пусть шепотком, пусть в салонной беседе или осторожной эпиграмме, но она
боролась с тотальной, а потому и тупой Властью. И зачастую погибала. В от-
личие от той же Европы. ТАМ, положим, Бальзак печально и уютно констатиро-
вал, что общество не лишено язв, а ЗДЕСЬ писатель, коли желал оставаться
самим собою, не мог не лезть на рожон. Что толку приводить примеры? Несть
им числа. И общеизвестно, что примирение с Властью (тем паче, интеграция в
нее) означало гибель - безусловно, нравственную, а зачастую и физическую
(Фадеев...).
До самых последних лет история нашей литературы была историей борьбы
Совести с Бесстыдством. Ныне шкала координат рухнула...
И что же? Осторожные фрондеры-шестидесятники вволю поплясали на издох-
шем драконе, но... не пожелали увидеть, как из чрева монстра растет новое
чудовище - стократ более опасное, сверкающее чешуей лозунгов и великолепно
адаптированное к новой действительности.
Дракон остался драконом, сменив лишь расцветку. Но этого, новоофор-
мленного дракона с видимой охотой стали поддерживать былые фрондеры, люди,
достаточно искушенные и умные, хорошо знающие истинную ценность лозунгов,
написанных от пасти до хвоста. Поддержали. Подперли. И стали певцами и ад-
вокатами торжествующего, наглого бесстыдства, тупого и грязного насилия...
Новый дракон ярок и цветаст, он - в отличие от старого, замшелого -
имеет млекообильное вымя, и следовательно... он прав. И значит, можно все
оправдать.
Можно оправдать тех, кто топчет конституцию, а потом требует соблюде-
ния законности от собственных жертв. Можно поддержать тех, кто расстрели-
вает собственный парламент, а затем призывает растоптанных к гражданскому
миру. Можно освящать своим авторитетом продажные средства массовой информа-
ции, соучаствуя в тотальной лжи...
Отчего бы и нет? Можно все! - да только тем самым вчерашние идолы и
светочи, властители дум превращаются в собственные противоположности. Встав
на сторону сытой, наглой и беспринципной клики, они предают и свои идеалы,
и свято верящих их слову читателей...
Вдумайтесь же! В среде столбовой российской интеллигенции появились
люди, зовущие к расстрелам и арестам, люди, способные, оттопырив измазан-
ную икоркой губу, вальяжно именовать "временными неизбежностями" резню на
окраинах, потоки беженцев, стариков, пасущихся под мусорными баками...
Впервые за века трупные пятна пошли по телу российской литературы, да
что там! - культуры вообще; танк и лоток сделались символами нашего завтра.
Но ведь не все же скурвились? Не все припали к сосцам дракона?
Нет. Однако же качнулась земля и под ногами тех чистейших, что дра-
лись с махиной византийщины, не щадя себя. Жизнь потеряла смысл; без врага
неуютно. Вместо болевого центра - ноющая каверна...
Если борьба стала сутью жизни, вошла в плоть и кровь, значит шоу
ДОЛЖНО продолжаться. Но с кем же сразиться? С гнусной действительностью?
Нельзя. Новый-то дракон, при всех минусах, все-таки поверг предыдущего, лю-
то ненавистного, а значит - в известной степени "социально близок". А
во-вторых и в-главных... поднимешь меч на него - и тебя, чего доброго, тот-
час запишут в "красно-коричневые" или, скажем, в "антисемиты" - сие вообще
ярлык уникальный. Методика клеймения отработана, набор ярлыков утвержден
свыше, а услужливое ТВ легко и быстро превращает наклейку в несмываемую та-
туировку...
Да, бессмысленно и глупо пинать старого монстра. Он - мертв.
Да, опасно и непривычно пинать нового монстра. Он - непонятен.
И учиться новым приемам борьбы поздновато. Увы, годы...
Вот и сбиваются в стайки бывалые бойцы, вспоминают минувшие дни, ку-
сая длинный ус, лаурируют потихоньку друг дружку - и мечтают о том дне,
когда вновь начнется борьба.
Вот вторая слагаемая призыва к войне.
Но против чего? Ужели против скотской, свинской власти?
Нет-с. Против "плохой" литературы, каковую "плохую" назначают сами.
Тоже ведь дело. Ничем не хуже, скажем, онанизма в узком кругу.
И, увы, не всем дан ярчайший, невероятный талант Славы Рыбакова, су-
мевшего-таки вырваться из петли - и вопреки всему написать "Цесаревича".
Ну, а на случай, ежели затоскует все же душа, имеется непременная от-
говорка, ссылка на Божество, чьи пути неисповедимы, а мы-де всего лишь про-
роки Его. На Божество, которое думает за всех и освобождает верных адептов
своих от химеры, именуемой сомнением...
5. ПРОБЛЕМА БОЖЕСТВА.
Впервые на моей памяти на страницах НФ-журнала помянут в таком контек-
сте Б.Н. Кто-то осмелился на это почтительно и обтекаемо (Логинов), кто-то
сорвался в резкость (Больных). Но - слово сказано...
Что ж, мне неведомы кулуарные тонкости Семинара. И ни на миг не забы-
ваю я, что все мы вышли из шинели Стругацких и слишком многим обязаны им.
Но помню и другое: творец и человек, сосуществуя в одном теле, далеко не
всегда во всем подобны один другому.
Немало сентенций Божества слышал я. Немало заметок Божества о сегод-
няшней жизни нашей читал за последний год. И много чего хотелось бы и мог-
лось сказать Божеству.
Но.
Огромным счастьем моей жизни было личное знакомство с А.Н.
И потому - в память о СТАРШЕМ - ни слова не скажу о МЕНЬШЕМ...
Лев Вершинин
16 сентября 1994 года
* * *
А.НИКОЛАЕВ (Санкт-Петербург):
Так получается, что дела прошедших дней не забываются, заставляют ду-
мать и страдать. Но - только потому, что от осмысления прошедшего зависит
будущее. Потому я взялся за эти строки,- поэтому, а не чтобы оправдаться.
Несколько раз упоминалось в разных местах, что Николаев на "Интерпрес-
сконе-94" заставлял всех голосовать за "Гравилет...", чуть ли не ходил по
номерам и с ножом у горла требовал...
Не отрицаю - говорил, пытался убеждать. Но - убеждать. Каждый волен
был убеждать кого угодно голосовать за нравящийся ему текст. Я думал, что
тоже вправе. Теперь понимаю - ошибался. Я, Николаев Андрей Анатольевич, от-
ветственный секретарь "Интерпресскона" - не мог. Смешно, но почему не мог -
пояснил мне гораздо позже Б.Н. Потому, что я, как должностное лицо, вроде
как бы ПОНУЖДАЮ, мои слова воспринимаются чуть ли не как ДИРЕКТИВА к обяза-
тельному исполнению.
Будь все проклято, я по молодости и наивности даже не предполагал, что
могу кем-то восприниматься, как должностное лицо.
Вот примерный ход моих мыслей: "Гравилет" лично мне нравится? Безумно.
Желаю ли я, чтобы он получил "Интерпресскон"? Не то, что желаю, не могу
представить, что он его не получит, это будет катастрофой для выстраданной
Сидором и мной премии. Имею ли я право убеждать? Да. Потому что никакими
служебными-финансовыми делами лично с Рыбаковым не связан - просто хорошие
человеческие отношения. Опять же: любые подтасовки неприемлемы. Я не сомне-
вался в себе, но и технически все сделал так, чтобы отвести любые возмож-
ные подозрения (о, а если бы я был в счетной комиссии, чтобы потом говори-
ли?).
Я и сейчас убежден, что заставить кого-либо встать на точку зрения
другого против воли невозможно. Вот если бы я проверял у голосующих бюлле-
тени - того ли они зачеркнули, то да! Но ведь сколько я не убеждал Арбитма-
на (около часа спорили), не сомневаюсь - он голосовал за труд доктора Каца.
И Свиридова я убеждал голосовать за "Гравилет" - он спорил, доказывал, и я
доказывал. Я не знаю, за что он голосовал, скорее всего, я его не убедил,
но разве это хоть чуть-чуть изменило что-то в наших отношениях?
"Гравилет" получил премию исключительно потому, что заслужил ее, ника-
кие интриги не были тому причиной. Может быть я двоих-троих (пусть даже пя-
терых) переубедил в своей правоте. Но ведь не запрещено никому было убеж-
дать и против "Гравилета" - даже специальные официальные часы мы этому от-
вели.
Я понимаю, что Андрей Геннадиевич Лазарчук может затаить на меня оби-
ду - разница в голосах оказалась очень невелика (но ведь можно сказать, что
Бережной убедил всех присутствовавших на агитации, а то бы они...). Более
того, не ощущая за собой вины, я чувствую себя виноватым перед Лазарчуком.
Я дважды перечитывал "Иное небо" - классная вещь, еще неоднократно буду пе-
речитывать, слов нет. Но ведь перевернул-то все в моей душе и заставил
страдать не понарошку "Гравилет "Цесаревич", черт побери!
Естественно, мне очень бы хотелось, чтобы премия "Интерпресскона"
процветала, чтобы ничто не марало ее репутацию. Мы с Сидором понимаем, что
она еще не совершенна (мягко сказано), но понимаем, что СОВЕРШЕННОЙ И
НАИБОЛЕЕ ПРЕСТИЖНОЙ ни одна премия родиться не может. Надо работать и нара-
батывать. Поэтому я очень благодарен всем, кто что-то предлагает по улучше-
нию той же системы подсчета - надо думать и менять. Поэтому я взываю вслед
за Аланом Кубатиевым: пусть каждый начнет с себя и прочитывает номинируе-
мые произведения, раз недрожащей рукой берет списки для голосования.
Но я принимаю, все упреки в свой адрес. Виноват. И очень сожалею, что
все так получилось. Нет, не что "Гравилет" победил, так и должно было быть.
Но лучше бы было, если бы все сами прочитали, и не надо было бы ничего ни-
кому разъяснять.
В любом случае, дабы не повторялось подобное, я торжественно обещаю:
ни по одному из произведений списка во время "Интерпресскона" никто от ме-
ня ни слова не услышит, даже если очень попросит. Естественно, как чита-
тель я не собираюсь отказываться от душевной потребности обсуждать прочи-
танное на кухне с друзьями - но, как частное лицо. Более того, чтобы на
страницах "Двести" печатать обсуждения и по возможности произведения спис-
ка, я вышел из номинационной комиссии.
Мне как-то все непросто привыкнуть к мысли, что меня рассматривают как
должностное лицо, имеющее власть. Недавно оргкомитет "Интерпресскона" засе-
дал, образовали Совет, куда вошли Сидорович, Б.Н. и ваш покорный слуга. И
сразу был задан вопрос: кто будет обладать властью приглашать или не приг-
лашать на "Интерпресскон". Да, эти трое. Да, у меня появилась с Сидором та-
кая власть. Но я не стремился к ней. И видит бог, я никогда никому не отка-
