остановился, прислушался. Вдали еще раздавались выстрелы.
Мендл опустился на широкий пень, перевел дух, свесил руки вниз, уставил
бессмысленный взгляд в землю.
- А дальше что? - возник вопрос. - Я жив, а мама, Голда, Люся? А что с
Хавой, Леночкой? Куда теперь мне податься? Оставаться в Ружине? Ни за что!
Пусть фронт за тридевять земель, на Волге, Урале, в Сибири - все равно
дойду. Один дойду. Надо отомстить. Пока на земле живет хоть один только гад,
одна только скотина - драться до последнего вздоха!
Не сиделось, вскочил. Подошел к стоящей рядом березке. Обнял ее, с
силой прижался к ней, прислонил щеку к холодной коре и так стоял несколько
минут. Вздрагивал от каждого доносившегося до него выстрела.
Постояв немного, вдруг стал медленно опускаться вниз, продолжая
обнимать ствол дерева и не отнимая от нее своего лица. На щеке появились
царапины, но Мендл не чувствовал их.
Он присел на корточки, отпустил березу, обхватил голову руками,
повалился навзничь на землю. Что-то настойчиво пробивалось через туманную
пелену беспорядочных мыслей.
Он вскочил на ноги, заметался между деревьями, потом пошел ускоренным
шагом по лесу. Куда идти?
Прошло два-три часа, а он все еще бродил по лесу. Нужно было
сосредоточиться, трезво оценить обстановку и что-то решить. Но это никак не
удавалось сделать. В голове проскочило какое-то имя. Да, да, конечно! Опять
забыл, схватился за голову.
- Как же я мог не подсказать им, куда лучше бежать!? Ведь там, на
площади - церковь. Может быть, они там спаслись бы?! А они побежали к
плотине. Там ведь все простреливается. И, конечно же... он теперь один!
- Хава, Леночка! - спохватился Мендл. - Где они? Как они? Надо
пробираться в местечко, узнать, что с ними.
И опять это имя. Оно связано с тетей Хавой, с Леночкой.
- Анна Ефимовна! Винничук! К ней! Она ведь живет на окраине леса.
Быстрее туда! Может быть, она поможет, сходит в местечко и все узнает.
Из последних сил Мендл продирался сквозь кусты, ветки, заросли. Ноги не
держали, он падал, и каждый раз ему казалось, что больше нет сил подняться.
Но он вставал и бежал дальше. Наконец, сквозь заросли показался дом
Винничуков. Дом стоял один в лесу. Сразу приблизиться к нему было опасно, и
Мендл притаился. Вскоре он услышал звук падающей дужки ведра, поставленного
на землю. Этот звук раздался со стороны огорода. Мендл увидел Анну Ефимовну.
- Анна Ефимовна! - позвал он тихо и испугался своего собственного
голоса.
Анна Ефимовна, полусогнувшись, что-то делала на огороде. Услышав голос,
она вздрогнула, некоторое время оставалась в той же позе, потом выпрямилась.
- Боже мой! Мендл, это ты!? Скорее в дом!
Анна Ефимовна затащила его в хату. Повернула его за плечи лицом к себе.
Мендл стоял с опущенной головой - затравленный, загнанный, униженный,
потерявший, кроме своей собственной жизни, все. Он не в силах был посмотреть
ей в глаза. Он был бледный, взъерошенный, машинально удерживал рукой
огромный, оторванный клок полы телогрейки. Анна Ефимовна посмотрела на него
пристально и в ужасе отступила назад. Сложила руки вместе и прислонила к
губам. Из глаз ее полились слезы.
"Тот ли это Мендл - пытливый, ухоженный, счастливый Мендл, который
только год назад приходил сюда к Юре?" - подумала она, глядя на Менделя. Она
вспомнила про своих детей - Юру и Тамару. Дочь она вынуждена прятать у своих
ближайших родственников, далеко от Ружина, чтобы спасти ее от угона в
Германию. А сын - на фронте и что с ним, она не знает. За все время - ни
одной весточки.
Анна Ефимовна громко зарыдала.
- Мендл, дорогой, ты живой! Раздевайся, садись за стол, я накормлю
тебя.
- Что вы, Анна Ефимовна! - еле вымолвили запекшиеся от горя губы. -
Какая тут еда... Я думал, может вы успели что-либо узнать, живы ли мои и
вообще кто нибудь.
- Я была у подруги, которая на Школьной по дороге на Пустоху, и
возвращалась я лесом. Центр был оцеплен полицией.
- Я пойду сейчас узнаю, что с Хавой и Леночкой.
- Мендл, Мендл, дорогой, нельзя этого делать ни мне, ни тем более тебе.
Эти звери теперь там вовсю бесчинствуют. Они сейчас ищут спрятавшихся,
рыскают по домам и роются в вашем несчастном барахле. Подлюки, мародеры! Они
на все способны.
Анна Ефимовна говорила и прикрывала дрожащими руками рот, на глазах
висели слезы.
- Мендл, этого делать нельзя. Ты погибнешь и никого не спасешь! Пойми,
это глупо! И мне никак нельзя. Сиди пока здесь. Поспи, поешь.
- Тетя Аня, я побегу.
- Это безумие! Не делай этого! - услышал он вдогонку. Но Мендл уже
выскочил за порог.
- Мендл, дорогой, вернись! - еще раз донесся до него дрожащий голос
тети Ани.
Он помчался по лесной тропе вдоль Раставицы в сторону Пустохи. Там, в
этой стороне, есть мост. На одном дыхании он пробежал километра четыре. У
моста, в прибрежных кустах, пришлось задержаться и некоторое время
понаблюдать за дорогой. Потом он рывком перебежал через мост. На другой
стороне реки он огородами помчался в обратном направлении, стараясь
прикрываться от домов и дороги.
Наконец, он добрался до окраины местечка и скрылся за развалинами дома.
Осторожно выглянув, Мендл понял, что Анна Ефимовна была права. На улицах
патрули. Пройти вдоль берега тоже невозможно - и там полицейские. А где-то в
центре раздавались пьяные голоса и одиночные выстрелы. Горели дома. Черный
густой дым покрывал большую часть местечка.
Мгновенным броском он пробежал открытое место и оказался в глубоком
заросшем рву, который окаймлял когда-то самую большую, взорванную несколько
лет тому назад, церковь. Там он лежал с полчаса, не имея возможности
выбраться.
- Мендл, вставай быстрее, пошли ко мне, в местечко нельзя. Пробирайся
по рву, я тебе дома все расскажу.
Он услышал совсем близко приглушенный женский голос. Мендл вздрогнул. К
нему спиной стояла тетя Настя, которая когда-то работала уборщицей в
магазине у отца. Она стояла наверху около столба и смотрела в другую от
Менделя сторону, чтобы не вызвать подозрения. Тетя Настя ушла в направлении
своего дома, который стоял недалеко за местечком.
Мендл подождал немного, пока она скрылась из виду.
Через некоторое время они сидели в темном сарае, набитом сеном, и тетя
Настя тихо говорила.
- Я увидела тебя и все поняла. Не ищи их. Хаву вашу эти ироды схватили
у вашего дома и увели. Она ушла одна, молча, видимо, чтобы не выдать, что
Леночка там в доме. - Настя замолчала, глотая слезы. - А через некоторое
время я услышала плачущий голос со стороны реки: "Мама, мамочка, где ты? Мне
страшно, забери меня отсюда!" - кричала Леночка. - Я думала, сердце мое не
выдержит.
Тетя Настя опять замолчала. Мендл почувствовал, как подступивший к
горлу ком перекрывает дыхание. Дальше все, что говорила тетя Настя, он
слышал в полуобморочном состоянии.
- Я побежала к реке, к ней. Издалека увидела Леночку на берегу, у самой
воды. Ручонками она растирала слезы на глазах. Она боялась идти к домам, где
стреляли. Я не успела, Мендл, не успела... Из-за дома вышли Чумак и Осадчий,
и я услышала: "Дивись, жидиня плаче! Ну-ка, прiстрели ii, Павло." Я стала,
как вкопанная. Неужели они способны на это? И грянул выстрел... Замолкла
девочка...
Плач прерывал рассказ.
- Кто этих иродов рожал? Какая мать? Пристрелили девочку и ушли не
глядя. Я подошла, Мендл, подошла... Леночка лежала у самой воды, раскинув
ручонки. Беленькие ее волосики развивались в окровавленной воде... Волны ее
ласкали... Последний раз... ее ласкали. Не дали мне эти скоты ее
похоронить...
Мендл шел по холмистому Волынскому полю, изрезанному глубокими
оврагами. Стояла ненастная погода с дождями и сильными ветрами. Ноги
разъезжались в мокром, липком украинском черноземе. Вокруг - унылое,
безлюдное поле с серым облачным небом над ним. Все это казалось ему чужим,
враждебным.
Как он любил эту землю раньше! Раздольные, широкие, залитые яркими
солнечными лучами холмы, разукрашенные полосами самых различных цветов и
оттенков: яркой зеленью многолетних трав, пылающей желтизной медоносной
гречихи, золотом колосовых. Упругий степной воздух звенел разноголосым
пением птиц, ласкал теплым, нежным ветерком.
Загадочными были глубокие овраги. Они зарастали летом густым
кустарником. И однажды, в тридцатиградусную июньскую жару, играя со своими
товарищами в войну, Мендл обнаружил на дне оврага, в почти непроходимых
зарослях, большую глыбу кристально чистого, ослепляюще белого снега. Какое
сильное впечатление это на него произвело!
А сейчас он устало плелся по грязной немощеной дороге, с трудом
вытаскивая дырявые сапоги из глубокой, липкой грязи. Вокруг тоскливое
пространство, затянутое густыми испарениями.
Временами на него надвигался приступ горя, и он обхватывал обеими
руками живот, будто его только что полоснули ножом, и так, согнувшись вдвое,
долго стоял, словно подпиленное дерево, на пустынной дороге посреди степи.
Мендл обошел несколько деревень, заходил к знакомым людям. Уже сутки,
как он ищет, кто бы ему рассказал о судьбе матери и сестер. Говорили, будто
бы кто-то из них спасся и прячется в Ружине или соседней деревне.
Фаня, Соня, дяди Меер, тетя Лея погибли... В числе других они остались
стоять на площади. Их окружили, потом увезли в лес и там расстреляли.
Наступили сумерки, когда он, наконец, добрался до окраины Ружина.
- Здравствуй, Мендл! - услышал он знакомый голос и то, что он увидел,
привело его в замешательство.
У обочины дороги стояли Леня Гусько и Борис Грыбинский. Зримое
напоминание о лучших школьных годах! Мендл почувствовал, что у него прямо на
глазах, только что, отобрали счастливую судьбу и тут же наделили другой,
невольничьей судьбой смертника. Но не только это его взволновало.
Он смотрел на своих бывших друзей и думал. Есть ли на свете незыблемые
ценности, в которых можно твердо верить? Если нет, то как жить? Можно
разувериться в идее, философии, учении. Это тяжело и трагично. Но когда
вчерашний товарищ совершенно неожиданно переходит на сторону смертельного
врага?! Кому тогда верить? С кем вместе идти дальше по земле? Что вообще
ожидает людей в будущем?
Стоит, сгорбившись Мендл под тяжестью своего несчастья в рваной
нараспашку телогрейке, в грязных сапогах, и смотрит из-под бровей на двух
бывших своих школьных друзей. Они сами остановили его и поздоровались с ним.
Это его удивило. Борис Грыбинский и Леня Гусько... Вот так встреча! Как же
они одеты, словно не огонь войны полыхает кругом, а наступила, наконец, эра
мира и процветания.
Мендл интуитивно выпрямился. Выглядеть несчастным перед ними? Такого он
подарить им не может.
Молча измерили глазами друг друга. Потом Борис сказал:
- Если ты ищешь своих, то Голда жива. Была у Гали Кажукало. Теперь не
знаем - отправилась искать тебя. И еще. Лучше тебе на глаза Рудько не
показываться. Обещал повесить тебя на первом же суку. Будь здоров, Мендл.
Борис подал знак Лене, и они двинулись вдоль улицы.
Некоторое время Мендл оставался стоять на месте. Он смотрел им вслед,
ошеломленный полученным от них неожиданным известием.
В окнах света не было. Мендл подошел близко к двери. Он услышал еле
различимые тихие голоса, плач. Знакомый голос перевернул ему душу. Он
пошатнулся и ухватился за косяк двери. Не мог сдвинуться с места. Закричал:
- Голда, Голдочка, это ты?! Дорогая, ты жива!
Мендл ринулся к сестре. Обнявшись, они стояли долго и молчали.
