камере? С кем? Она-то при чем? Почему ее капитан не отпустил? Выдержит ли
она этот совершенно неожиданный поворот судьбы?
Мендл вспомнил, как они, обласканные и приободренные приемом, который
им оказала Оксана, вышли рано утром на дорогу. Оксана разожгла в их сердцах
веру, которая им необходима была, как воздух. Почувствовав прилив сил, Мендл
тогда размечтался. И мечта выглядела примерно так.
Они с Голдой добрались до линии фронта. Ночь. На передовой затишье. Они
по пластунски преодолевают нейтральную зону, одна за другой вспыхивают
осветительные ракеты, раздаются автоматные очереди. А они все больше
прижимаются к земле и ползут дальше, метр за метром. Их обнаруживают: -
"Стой! Кто идет? Стрелять буду! Руки вверх!" Угрожающие смертью родные
русские слова звучат, словно торжественная мелодия. Голда забывает про страх
и кричит что есть силы срывающимся голосом: - "Мы - свои! Свои! Не
стреляйте!" Их привели в штаб. Командиры и красноармейцы слушают их рассказ.
Волна негодования охватывает их мужественные сердца. Они готовы мстить врагу
немедленно. А Мендл все рассказывает и рассказывает. Наконец, рассказ
окончен, и Менделю торжественно вручают оружие, по-дружески обнимают,
поздравляют с возвращением в ряды Действующей Армии, а Голду, в
сопровождении самого стройного в части лейтенанта, на машине отправляют в
тыл...
Вспоминая эту мечту, Мендл залился едким смешком. В нервном припадке он
смеялся все громче и громче.
Верзила заерзал на своих нарах, проснулся и в недоумении стал протирать
свои глаза.
- Ты чего? Спятил, что ли?
- Да вроде еще нет, - Мендл перестал смеяться.
- Вишь ты! Среди ночи ему весело стало!
- Что поделаешь? Не рвать же на себе волосы? Накладывать на себя руки
тоже не собираюсь. Вот и остается только смеяться.
- За что посадили-то?
- Да так, ни за что. С оккупированной территории я.
- А в плену был?
- Был, пару дней.
Парень вскочил, словно ужаленный. Сел на нарах. Сон, как рукой сняло.
Глаза его округлились, нижняя челюсть отвисла. Трудно было понять, что
выражало его лицо - любопытство или просто жалость.
- Эге! Дела, брат, твои - не позавидуешь.
- А что? - Мендл насторожился.
- Так это ведь они считают за измену! А за измену родине знаешь что?
Вышка! Вот что!
Мендл вздрогнул.
- Мы с сестрой выходили, - сказал он, как бы оправдываясь.
- А сестра-то где?
- В женской камере.
- Ну, вышка, не вышка, - смягчил положение парень, - но в лагерь - это
точно. Сибирь или север. Не веришь? Святой крест, правду говорю!
Прошло три дня и три ночи, а на допрос его так и не вызвали. Нервы были
натянуты до предела. Бесконечно длинными бессонными ночами он лежал и думал
о том, как неожиданно круто, и в который раз, повернулась их судьба. И
когда? Именно тогда, когда в пору было радоваться, а может быть даже
гордиться пройденным. Они сумели освободиться от чудовищного врага.
Неизгладимой вечной болью оставалась в их сердцах гибель матери, Люси,
Фани и других близких им людей. С этой кровоточащей раной они останутся на
всю жизнь. Тяжко было думать о том, что среди людей возможно проявление
столь жестокого зверства по признаку крови. Никогда раньше до войны им такое
даже в голову не приходило. Как с этим жить дальше? Хорошо бы все это
выбросить из головы и зажить прежним сознанием. Но, увы, этого уже не
перечеркнуть!
Но вместе с тем они были также свидетелями глубокой человечности,
благородства, жертвенности по отношению к ним. Этого забывать нельзя.
Хорошо, если это уравновесит возможную подозрительность, которая может
возникнуть в будущем.
В будущем? Какое там будущее? Ему - лагерь, а Голде - печать сестры
предателя родины? Она даже трудиться нормально не сможет! Кто ее возьмет на
работу? Анкета - брат репрессирован и точка. Ни один руководитель не примет
ее на работу в свое учреждение.
Стоило ли идти на невероятные лишения, сверхчеловеческие испытания,
чтобы опять оказаться в положении обездоленных, бесправных, опозоренных
людей?
- Пожалуй, стоило! - заключил он про себя. Пусть лагерь, пусть даже
гибель от изнурительного труда. Но Голда будет жить на свободе. Она
непременно выйдет замуж. У нее будут дети, а потом и внуки. И она продолжит
наш род! Он будет жить и жить - поколение за поколением, жить и развиваться!
Мендл вскочил с нар и быстро зашагал по камере от окна к дверям и
обратно. Сердце у него учащенно забилось. Он почувствовал, как кровь
пульсирует в жилах и разливается по телу теплом надежды. Продолжить род...
Мендл вдруг почувствовал себя хотя и маленьким, но звеном в длинной
исторической непрерывной цепи поколений своего народа.
Пусть он не совершал героических поступков, но он услышал из глубины
веков голос своих предков и делал все, что только мог, для того, чтобы эта
цепь не оборвалась! И пусть Голда поведает своему сыну, а сын своему сыну об
их выходе на свободу!
Впервые, после трех бессонных ночей, он уснул крепким сном. Проснулся
он утром с сильной головной болью.
- Раневич, на выход! - услышал он.
Когда дежурный открыл ему дверь в кабинет капитана, Мендл сразу увидел
сидящую за столом, похудевшую, бледную сестру. Та вскочила и рванулась к
брату, но капитан ее предупредил:
- Не нужно волноваться. Садитесь оба.
Раздался телефонный звонок. Капитан говорил долго. Ожидание становилось
тягостным. Наконец, он закончил, положил трубку на рычаг. Менделю
становилось душно, и он расстегнул воротник.
Вошла секретарша, положила на стол ворох документов. Капитан стал их
молча, не торопясь, подписывать. Когда же он, наконец, закончил и положил
ручку на прибор, в помещении раздались слова, которые долго, будто эхо,
много раз повторялись в ушах Менделя.
- Быстро собирайтесь и идите в исполком, там вас устроят. В четверг
придете сюда. Вот вам бумага. Всего хорошего.
Капитан решительным движением подвинул бумагу Менделю, встал и дал
понять, что разговор закончен.
От неожиданности ребята оторопели и продолжали сидеть.
- Похоже, вы перестали понимать русский язык. Не теряйте драгоценного
времени. Да и у меня дел невпроворот. Будьте здоровы!
До четверга они бегали по различным инстанциям, пока Голду не поместили
жить в одном из домов на окраине города. В комнате, которую ей предложили,
жила еще одна женщина.
Она очень доброжелательно отнеслась к новой жиличке. Все складывалось
хорошо, и все же их не покидало беспокойство, связанное с предстоящим
повторным посещением отдела НКВД. Им выдали продовольственные карточки,
единовременное денежное пособие, и они направились в столовую для
эвакуированных. В ожидании обеда разместились за столиком у окна. Через
некоторое время к ним подошел пожилой мужчина лет шестидесяти, инвалид,
хромой на обе ноги. Он поставил у подоконника свои костыли и, медленно
передвигаясь, подсел к ним. Завязался разговор.
- Никак молодожены? - спросил мужчина, внимательно разглядывая то
Менделя, то Голду.
- Нет, - сестра и брат.
- Чего такие исхудалые? Карточки-то есть?
- Имеются.
- При таких нормах ноги протянешь.
- Что есть - и на том спасибо, - отмахнулся Мендл.
- Вот в первую империалистическую... - он бросил выразительный взгляд
на свои искалеченные ноги, давая понять, что он был ее свидетелем. - Тогда
шла война, и тоже мировая, а жратвы и тряпок было полно. В стране были
настоящие хозяева. Не то, что сейчас.
Мендл молча пожал плечами - дескать, ничего сказать не могу, меня тогда
еще и на свете-то не было.
- А сейчас, - продолжал инвалид, - все для фронта, все для победы.
Работай у станка по четырнадцать-шестнадцать часов, а тебе двести граммов
хлеба в сутки. И кто в основном работает - женщины и пацаны безусые.
К разговору подключилась Голда.
- Но эту войну не сравнить с той. С немцами почти вся Европа, и
вооружение теперь другое - самолеты, танки.
- Слыханное ли дело, - не унимался собеседник, - отдать всю Украину,
Белоруссию, допустить врага до самой Москвы, до Ленинграда. А шуму до войны
сколько было. Пыжились, хвалились - социализм победит, у нас индустрия,
колхозы, самая сильная армия в мире.
- Ничего, - отозвался Мендл. - Наполеон тоже дошел до самой Москвы.
Потом вынужден был отступить и в, конечном счете, потерпел поражение. То же
самое ждет и Гитлера.
Пообедав, ребята ушли, оставив мужчину одного за столом.
Утром следующего дня Мендл побывал в военкомате, где встал на учет и
получил указание, когда ему явиться с вещами для отправки в маршевый полк.
Наступил четверг, день, когда они должны были явиться в НКВД. Было тревожно
на душе, и всю дорогу они молчали.
Их принял тот же капитан. Он был вежлив и словоохотлив.
- Садитесь и докладывайте, как устроились, где побывали.
Ребята перечислили все учреждения, где им довелось побывать.
Рассказали, что Голда получила жилье, а Мендл получил в военкомате
направление в формируемую на фронт часть.
Капитан внимательно выслушал их и спросил:
- И это все? А где еще побывали? - В глазах у капитана заиграли не то
язвительные, не то шаловливые искорки.
Ребята в недоумении переглянулись. Чего он добивается? Они перебирали в
памяти все, что было с ними в течение недели, и не могли понять, что именно
его интересует. Капитан смотрел на них с явным желанием высказать что-то
неожиданное для них, что доставило б удовольствие ему самому.
- Вроде мы все вам рассказали, - робко произнес Мендл.
- А вот и не все. Вы еще побывали в столовой на Котельнической улице.
Брат и сестра переглянулись, не поняв о чем речь.
- Ну, ладно. - Капитан встал и добавил. - Желаю удачи.
И на прощание Менделю:
- Теперь твое дело - не опозорить славу советского оружия. Воюй так,
чтобы сестра тобой гордилась!
Спустя несколько минут за ними захлопнулась дверь этого устрашающего,
таинственного учреждения.
Стояла пасмурная погода, но им казалось, что весь мир залит ярким
солнечным светом.
Хотя где-то под сердцем постоянно давали о себе знать острые камни
многочисленных, невосполнимых потерь, но ощущение свободы и человеческого
достоинства переполняли их юные души, и шаг становился уверенней и тверже.
Они опять граждане своей страны. Страны израненной, голодной, но не
склонившей своей головы перед заклятым врагом. Судьба предоставила им
возможность трудиться и бороться во имя победы. О том, что их ждет впереди,
не хотелось думать. Ведь война - в разгаре. Реками льется кровь. Враг
по-прежнему силен и коварен. Страна все еще в беде. Море лишений, трагедий,
горя захлестнуло многомиллионный народ, который, несмотря на это, не сдается
и продолжает борьбу.
Ребята шагали по одной из многолюдных улиц Тамбова, заполненной
разношерстной толпой военного времени.
Мальчишки в одежде с отцовского плеча играли в войну. Женщины в
лохмотьях и с грудными детьми на руках просили подаяние. У церкви
останавливались пожилые и совсем молодые люди. С особенным усердием
совершали крестное знамение. Это была дань живых погибшим, замученным,
умершим от голода.
Мендл положил руку на плечо сестры. Сердце слегка заныло: скоро им
опять расставаться. Но на этот раз он оставляет ее со спокойным сердцем.
- Слушай, что он от нас хотел услышать, этот капитан? Как ты думаешь?
Откуда он знает, что мы были в столовой?
