немедленно уволили из горячего цеха и сделали вид в вагонном депо, что
работы, кроме как учеником плотника с окладом двести пятьдесят рублей,
двадцать пять по новому курсу, для меня никакой нету. Похорукий детдомо-
вец, отпетая пролетарья, я с месяц поучился на плотника, бил чаще не по
гвоздю, а по плотнику и стал назначаться на вспомогательные работы: уби-
рать мусор, выскребать краски, мыть шваброй полы в душевой. Однажды, ра-
ботая в колесном парке с таким же умельцем, как я, заправил подъемник
под колесную пару, напарник мой без команды нажал на кран воздуходувки и
раздавил мне до кости палец.
Меня какое-то время продержали на больничном. Я поднажал в школе, ме-
ня пообещали перевести в девятый класс, там уж и до десятого рукой по-
дать, а с десятилеткой я - ого-го-го, хоть куда. Днями я сидел дома с
ребятишками, и однажды постучали в дверь и вошли люди конторского вида.
Двое. Они внимательно осмотрели избушку, меня с завязанной рукой, ребя-
тишек и, потупившись, сказали, что нам необходимо выселиться.
- Куда? - спросил я.
Конторские люди объявили, что не знают куда, но от железнодорожной
трубы будет прокладываться канава для укладки городских сточных канали-
зационных труб и канава та, по плановому чертежу, проходит аккурат по
нашему флигелю, который давно уже ни в каких реестрах и прочих деловых
документах не числится. В центре города начинается возведение новых до-
мов, поэтому и стоки всякие упорядочиваются, начинается снос окрестных
домов, люди, живущие в них, по закону получат квартиры, но коль мы вне
закона, нам ничего не светит в смысле жилья.
- Но солнце и нам светит, солнце на всех одно, - мрачно пошутил я, и
строгие люди подтвердили насчет солнца, что, мол, да, солнце на всех од-
но, и с этим удалились.
Экскаваторами тогда еще мало баловались, пришла бригада рабочих и на-
чала копать лопатами землю от железнодорожной трубы. Правда, трубы под
полотном уже давно не было. Вместо нее налажен короткий тоннельчик из
тесаного камня, и у того тоннельчика даже и кокетливый ободок из се-
ренького мрамора иль полированного камня сооружен.
Рассыпавшийся по косогорам окраинами городишко все ширился. За линией
возникли два жилых трехэтажных дома, неуклюже-кряжистых, без балконов и
всяких там разных излишеств, - много народу они вобрали в себя, - внизу
одного дома-баржи разместился колбасный завод, и вывел он трубу к желез-
нодорожному стоку. Бушевала тут веснами стихия так, что горловина под
полотном переполнялась, тогда несся поток через рельсы.
Огород тестя не раз размывало, когда и уносило дурновешней стихией
веснами; летом, случалось, ливнями и гряды с овощью опрокидывало, разб-
расывало.
Как-то в предвоенные годы всю землю с огорода унесло - хорошо, был у
Семена Агафоновича бесплатный железнодорожный билет, и он с девчонками,
Клавдией и Марией, съездил на родину, закупил продуктов. В Зуевке, на
Вятке, они были дешевле, чем в индустриальном крае. Не пропало с голоду
в тот год большое семейство, но крепко поумнело. Ребята насадили вдоль
задней ограды тополей, в угол огорода, в тот, что выходил к канаве, на-
таскали из лесу черемух, рябин, березу, даже осина одна попалась, сморо-
динник, бузина, таволожник объявились здесь сами собой - и получилось в
отдаленном углу что-то вроде сада. И тот сад да тополя немножко защищали
огород от размыва, но вот пришли из Горзеленстроя люди с ножницами и так
обкорнали тополя, что те лишь жидкие прутики из пней вымучивали, два или
три дерева вовсе засохли.
И вот явились работяги, нанятые горкомхозом. Копают. Податливо. До
ограды дошли, свалили. Папаша бунтарски себя ведет, не идет ограду под-
нимать и не замечает, что по саду бродят козы, даже корова чья-то пест-
рая затесалась, жрет прошлогодний бурьян, козы кусты жуют и кору на де-
ревьях гложут.
Вот и до флигеля землекопы добрались, подкопали его с уличной сторо-
ны, две половицы на волю потекли. Я на койке сижу, с детьми играю. Жена
рыщет, квартиру ищет, тесть с тещей всех знакомых обошли, нигде нас с
детьми не пускают или требуют такие деньги, за которые можно свой дом
купить.
- Поговорить надо, - сказал мне бригадир землекопов.
- Об чем?
- Об чем, об чем? Мы ж хоромы твои подкопаем, завалится халупа, тебя
с ребятишками задавит на хер.
- Ну и пущай задавливает.
Бригадир привел милиционера. И тот с порога пошел на повышенных то-
нах:
- Ты почему не выселяешься? Почему волынку разводишь? И-эшь какой!
Видали мы таких. Я наряд приведу, вышвырнем тебя без церемоний.
Я узнал его. Это был тот самый сержант Глушков, что спал беспросыпно
под военкоматской скамейкой. На нем шинель сохранилась, только петлички
были спороты, заношенное обмундирование, исшорканные на щиколотках до
белесых дыр, рваньем означенные сапоги. Лишь картуз новый, милицейский,
как-то вроде бы случайно и счужа провисал до ушей на его куцей голове.
В военкомате он, пьяный, спал под скамейкой до тех пор, пока его за
ногу на свет не вытащили и сказали, чтоб он следовал в милицию. "Зачем?
Что я наделал?" - ошарашенно вытаращил белесые глаза заспанный сержант.
"Набор, дура". - "А-а, набор, тады ладно, тады я готов". И в милиции
всегда был пьян или уж от природы гляделся пьяным, говорил утробно, не-
понятно, как бы не договаривая слова, но матерился и командовал разбор-
чиво. Жил он через четыре от нас дома в пятом, подженившись на детной
вдове, но ни с кем соседства не водил, никого из близлежащих домов не
знал и не помнил.
Прошлой весной Семен Агафонович с моей супругой посадили картошку на
свояком, Иваном Абрамовичем, отведенном участке и, чтоб коровы не вытоп-
тали посадки - это уже случалось не раз, - загораживали землю жердями,
зимой еще заготовленными на Чусовой и приплавленными после ледохода к
месту назначения. Жена, хоть и в положении, таскала из-под горы жерди,
папаша городил городьбу, парнишки Ивана Абрамовича играли на поляне,
старший прямил гвозди на камне и подавал деду из речки размоченные тало-
вые и черемуховые перевязи.
Дело двигалось к концу, день клонился к вечеру, когда налетел на ста-
рика конный милиционер, едва державшийся в седле, и приказал разгоражи-
вать огород.
- Дак эть объехать-то на коне - всего ничего, - тихо сказал Семен
Агафонович.
- Я кому сказал, растак тебя и этак! - заорал милиционер. - Пр-рика-
зываю! - и вытащил из кобуры черный пистолет "ТТ".
Это был Глушков. Он ездил на сплавной участок кого-то усмирять. Усми-
рил не усмирил, но набрался до бровей и впал вот в пьяный кураж.
- Разгораживай, папа, - попросила помощница, и старик разбросал жерди
в сторону.
Всадник аллюром промчался по посаженной картошке до второго прясла и
заорал, пальнув в воздух:
- А эту преграду хто убирать будет?!
Убрал старик и второе прясло. И долго стоял опустив голову.
- Мокрая от пота рубаха провисла меж лопаток, - рассказывала мне же-
на, - он весь сник, ослабел. Я подошла, погладила папу по плечу, думала,
он заплачет, но он лишь попросил старшего парнишку, внука своего, свер-
нуть ему цигарку и, проморгавшись от первой густой затяжки, молвил: "Хо-
рошо, что того варнака, - меня, значит, - тутотка нет, смертоубийство бы
получилось". И на обратном пути наказал: "Ты уж ему не сказывай ниче-
го..." Но велико было унижение и без того униженных людей, жена не удер-
жалась, рассказала мне о происшествии на огороде. "Ну, падла, встре-
тишься ты мне на узкой дорожке!" - взъярился я, и хотя, оставшись живым,
дал себе после кровавого фронта на госпитальной койке слово или клятву
не поднимать ни на кого больше руку и кровь никакую не проливать, для
Глушкова сделал бы исключение.
И вот она, узкая дорожка, вот оно, перекрестье, на котором нам, ка-
жется, не разойтись.
Я поманил милиционера Глушкова пальцем в комнату и показал на ружье,
висящее над кроватью.
- В патронташе, - сохраняя напряженное спокойствие, сказал я, - двад-
цать патронов. Все они будут ваши. Тебя, в порядке исключения, уложу
первым. Я давно это обязан был сделать.
- Чего-чего? Да ты...
Еще мгновение - и я бы взорвался: звон в голове разламывал череп,
внутри у меня все клокотало, рассудок мой темнел. Бригадир, как оказа-
лось, тоже бывший фронтовик, уловил ситуацию и грудью, брюхом вытеснил в
сенки милиционера, что-то бубнившего, пытающегося высказаться, пристра-
щать меня.
* * * Бригадир попросил меня сварить картошек.
Вечером вся сводная бригада землекопов сидела за кухонным столом в
нашей избушке и обмывала первую получку. Из горлба тогда не пили ни ра-
ботяги, ни даже бродяги. Желая гулять обстоятельно, не по-скотски, пить
из посуды, работяги расположились на кухне тесно и дружно. Налили мне, я
отказался, показавши на грудь - немощен, дескать. Бригадир, выпив водки,
"заедал ее", как выразился, холодной водой из ковша. Работяги говорили
обо всем и все громче. Большинство оказалось фронтовиками, не обретшими
до сих пор приюта, остальные были из тюрем и лагерей. Один фронтовичок
после пятого приема начал привязываться ко мне:
- Чё-то мне твое лицо навроде знакомо? Мы где видались-то?
- Я месяц назад с каторги бежал, может, там?
- Ты эту мудню брось городить! - начал сердиться работяга. - Я сроду
в тюрьмах не бывал...
- Побудешь еще, кто не был - тот побудет, кто был - тот не забудет,
гласит народная мудрость, - съязвил бывший зек интеллигентного склада
телом и лицом.
- В военкомате, в военкомате я тя видел, ковды на учет становились, -
заликовал вдруг работяга.
Конфликт, начавший зарождаться, угас, один из бывших зеков без коле-
баний и лишних слов свалился на пол.
- Пусть тут и спит. Больше ему негде. А вы, ребята, по домам. А ты, -
поднявшись с табуретки, сказал бригадир, - на тюрьму не нарывайся. Там и
без тебя тесно. Завтра мы подошьем тесом нижние венцы твоей избушки и
больше пока подкапываться не будем. Обойдем. И по-стахановски двинем
дальше. Но тебе все равно надо что-то смекать. Канаву из-за тебя не ос-
тановят. Хоромина эта подгнила снизу и сверху иструпела, но из нее, если
подрубить два-три венца, собрать еще кое-что можно. Вели бабе ставить
лагуху браги, я, так и быть, приведу тебе стервятников из бэтэи горсове-
та, ты их напоишь, они тебе место под застройку отведут. Все! - хлопнул
меня по плечу бригадир. - Не раскисай. И не воюй. Наша война кончилась.
- Н-нет, не совсем еще. Я эту тварь в милицейском картузе все равно
достану.
- Ну и сгниешь в тюрьме, а ребятишки твои и баба твоя здесь передох-
нут.
Н-нет, не будет мне покоя, пока эта тварь ползает по земле!..
Но всемилостивейший Господь всегда был моим заступником и спасителем,
не оставляет Он меня без догляда до сих пор.
В декабре того же года пошел дождь на мерзлую, снегом убранную землю.
И склон Урала оледенел, а улицы и переулки, заулки, бугры и склоны в го-
родишке превратились в катушку. И что меня в такую-то дурнопогодь понес-
ло на рынок - не вспомню. Народу на рынке почти нету, лишь в павильонах,
под крышею, где еще местами сохранился тес, маячили неустанные продавцы
табака, семечек, краденого барахла и подозрительно розового свиного мя-
са, со скотомогильника, не иначе, увезенного. По деревянным рядам, све-
сив ноги, сидели здешние завсегдатаи: картежники, щипачи, наперсточники
и просто блатари и воры. К ним вязался, грозил пальцем милиционер Глуш-
ков, как всегда пьяный, распоясанный. Должно быть, он в тот день дежурил
по рынку и вот устанавливал здесь порядок. Был он при оружии, хватался
за кобуру, из которой торчала наружу ручка пистолета "ТТ", того самого,
которым стращал он мирнейшего человека, моего тестя, и мою жену.
- Хиляй-хиляй, мусорило, а то докорячишься, мы у тя пистоль отберем и
положим тут баиньки, - услышал я, следуя по павильону мимоходом, и ника-
