— Лена! Верни деньги! Они не твои! — продолжал настойчиво уговаривать
Золотарев.
— Не отдам! — взвизгнула девица. — Я их честно заработала! Неделю пахала
под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете
выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу!
— И вышлем! — пообещал особист. — Вышлем за проституцию и хищение денег.
Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем.
Возвращай по-хорошему!
Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с
неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев
великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку
отпустили заливать горе водкой и омываться слезами. Прапорщика через
неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ
смеялся: мол, одно радовать должно обоих — получили массу удовольствия.
Что стало с «пайсой» далее, об этом история умалчивает. Дошла ли хотя бы
часть денег для работы с агентурой по адресу — история умалчивает. Но
Золотарев и главный особист не просыхали месяц и в результате очутились в
реанимации. Началась «белая горячка».
* * *
Опять очередная нелепая жертва войны! Мы возвращались в полк после рейда,
в районе Мирбочакота. Боевые действия прошли без потерь. Как всегда броня
облеплена солдатами. Муталибов сидел в башне и нечаянно или из
любопытства щелкнул тумблером на каком-то пульте (БМП новая, только с
завода). Сержант услышал сверху хлопок и какие-то вопли. Он выглянул из
люка и остолбенел. Авлеев правой рукой держался за обрывок левого рукава,
из которого хлестала кровь, заливая броню. Руки до плеча просто не было.
Из обрывков рукава торчала обломленная кость и свисали клочья кожи, жилы
и мясо. Мандресов с трудом перетянул жгутом предплечье, пережал вены. На
попутке довезли парня до инфекционного госпиталя, благо он был рядом.
Спасли.
Проклятье! Как много небоевых потерь! Глупых и нелепых. Оказалось, что
Муталибов запустил ПТУР, который реактивной струей и оторвал руку у
сидящего сзади медика. БМП пришла снаряженная противотанковым комплексом,
а ракеты технари почему-то не убрали на склад. Зачем нам ПТУРы? Танков-то
у «духов» нет! Падая, боевая часть ракеты разнесла в щепки передвижную
ремонтную мастерскую. Будка — в щепки, «Урал» загорелся, водителя
контузило. Кошмар! Попали, не целясь. Нарочно не придумаешь! Неосторожные
выстрелы обязательно летят точно в цель. А вот если бы метили куда-нибудь
конкретно, то неизвестно, попали бы или нет…
Глава 17. Глупость или предательство?
Последняя неделя пребывания Подорожника в полку превратилась в хмельной
загул. Это был неиссякаемый источник спиртного, к которому мог припасть
любой из гостей комбата: танкисты, артиллеристы, пехотинцы… И когда,
казалось бы, источник должен был иссякнуть, из госпиталя выписался
начальник артиллерии полка, с которым Чапай тут же схлестнулся, и загул
возобновился с новой силой.
Пару раз появившись в казармах, Иваныч оглядывал подчиненных мутным
взором и отдавал какие-нибудь бесполезные распоряжения. После этого
Подорожник пополнял запас водки, брал свежее белье и вновь исчезал в
санчасти. Днем он принимал процедуры, а вечером пировал на позициях
боевого охранения. Так продолжалось дней десять, и вдруг, словно по
мановению волшебной палочки, «оргия» прекратилась. Прибыл сменщик из
Львова, майор Махошин. Он сразу мне не понравился. Круглолицый,
гладенький, ухоженный майор излучал самоуверенность и самовлюбленность. С
его лица не сходила глупая снисходительная улыбка. Но хуже всего было то,
что он совершенно не умел разговаривать с людьми. Речь его звучала
обрывисто и бессвязно, порой произносил совершенно нелепые фразы.
Несколько дней комбат передавал дела, и Василию Ивановичу пришлось
мужественно бороться с похмельным синдромом. Чапай подписывал накладные,
формуляры, рапорта. Подгонял и торопил ротных, старшин, зама по тылу,
технарей. В последний день Иваныч выгнал со скандалом из нашей комнаты
«стюардессу», которая пришла с повинной, прощаться и мириться. Она
попыталась высказать ему все, что наболело. Особенно обижала ее прозвище
«офицерский осколок», которым наградил ее бывший любовник. Но Подорожник
ничего слушать не захотел и остался непреклонен.
Вот и все. Подорожник накрыл стол в нашей комнате и устроил прощальный
фуршет. Он с грустью смотрел на собравшихся, натужно шутил, но мыслями
был уже в Ташкенте.
— Прощай, комиссар! Не обижайся на мои колкие шуточки в твой адрес.
Извини за то, что мучил своим пьянством. Надеюсь, в остальном я был
неплохим отцом-командиром. Береги себя, осталось три месяца. Не лезь на
рожон! — напутствовал меня Иваныч. — С моим сменщиком держи ухо востро.
Он парень неопытный, комбатом был лишь полгода. Служил только в
кадрированной части. Солдат не видел, не знает, как ими руководить. Его
специально назначили на должность, чтоб в Афган отправить. Махошину
придется полгода учиться, а эта учеба будет окроплена кровью. Никифор!
Постарайся, чтоб это оказалась не твоя кровь!
Первый рейд с новым комбатом пришлось совершить в Баграмскую «зеленку».
На словах командование дивизии обещало превратить операцию в легкую
прогулку. В полк поступил приказ — срочно выдвинуться к штабу дивизии.
Экстренно! Два пехотных батальона и дивизионная артиллерия прибыли
быстро, как могли. Но затем что-то не сложилось. Начальство, чтобы занять
бойцов делом, начало проводить строевые смотры, занятия, совещания.
Постепенно выяснилось, что руководство дивизии вело переговоры с
«духами». Разведчики, контрразведчики, полководцы беседовали со
старейшинами, с вождями мятежных племен, с какими-то авторитетными
бандитами. Тема разговоров: доставка продуктов и воды на осажденные
заставы без боев и стрельбы. Наконец договорились. Уговор такой: мы не
ломаем дома, не рушим дувалы, не топчем сады и виноградники, не минируем
местность. За это нас беспрепятственно пропускают на осажденные посты в
«зеленой зоне». Вот, спасибо! Но верится в это счастье с трудом!
Командир дивизии на совещании приказал: оставить большинство солдат тут,
на базе в полевом лагере. Роты передвигаются в составе экипажей БМП. На
каждой машине помимо экипажа, дополнительно, только сержант или офицер.
Незачем пехоту брать. Вечно с ними проблемы! Солдаты ногами или растяжки
собирают, или сожгут что-нибудь, или всю живность в округе съедят.
Офицеры роптали, возмущались, но перечить начальству не стали. Баринов
авторитетно заверил, что все будет хорошо. Никаких проблем не возникнет,
операция пройдет по намеченному плану. Надо быстро войти и так же быстро
выйти. Метлюк, Чухвастов и я заставили комбата взять для подкрепления
пулеметчиков и расчеты АГСов. На всякий случай.
Комбат уговорил меня пойти к первой заставе с двумя ротами. Воодушевлять.
Настоял на своем: мол, Никифор, замена еще не скоро. Отсидеться в тылах
опять не получалось. Жаль, ведь я почти заменщик. В результате сам
Машохин остался в штабе полка рядом с нервничающим Ошуевым. А в кишлак
отправились мы с Метлюком. Иллюзия перемирия исчезла на первых метрах
дороги. Отовсюду началась активная стрельба из автоматов и пулеметов.
Откуда-то из-за канала ударил миномет, и разорвавшаяся вблизи БМП мина
зацепила плечо наводчика. Еще один сержант упал сраженный очередью, а уже
вблизи заставы снайпер попал в грудь прапорщику. Окончились мир, дружба и
любовь. Системы залпового огня и пушки принялись перемалывать кишлаки, а
наши разукомплектованные роты с трудом отбивались от наседавших «духов».
Идиоты! Нашли с кем договариваться — с отъявленными бандитами! А нам
теперь страдать…
БМП двигалась по проселку, а я переползал от кочки к кочке, из арыка в
арык. На спину валились сбитые шальными пулями листья и ветки. Рядом упал
с шипением небольшой осколок от мины. Повезло, что не в голову и не в
спину. Пыль забивалась в нос. Сухая полынь трещала под телом, в горле от
ее пыльцы сильно першило. Маскхалат цеплялся за ветки, сучья и постепенно
облепился гроздьями колючек и репейников. Пули с шипением ложились рядом,
впиваясь в почву. Вот очередь вонзилась в стену, к которой я пробирался.
Кто-то целенаправленно пытается меня убить. Я поплевал три раза по три
через левое плечо, отгоняя беду. Негодяй, отстань! Мне домой пора!
Осталось чуть-чуть. Вспомнились слова Кавуна, что убивают, в основном,
молодых-«зеленых» сопляков, отпускников и заменщиков. «Зеленым» не убили,
перед отпуском выжил, теперь хотят угробить в конце второго года службы,
перед отъездом. Я выпустил одну, другую, третью очередь по густому
кустарнику и быстро перекатился по открытому месту в ямку. Укрытие было
хилым и ненадежным, но другого нет.
Чуть впереди полуразрушенный дувал, да старое ореховое дерево,
прикрывавшее меня ветками и листвой. Кто-то методично стрелял по его
зеленой кроне и нервировал укрывшуюся под ней штурмовую группу. В
кустарнике лежал Кирпич, Мандресов и Дибажа. Чуть в стороне Муталибов и
два бойца. Зибоев из пулемета прореживал листву в винограднике напротив.
«Бородатые» были и справа и слева. Повсюду! Их было во много раз больше,
чем нас. Хорошо, что с тыла пока не стреляют. Наверное, и оттуда скоро
начнут…
Артиллеристы принялись утюжить ближайшие подступы к посту. Спустя полтора
часа после огневого налета банда рассеялась, не выдержала нашего напора
и, унося раненых, ушла по кяризам.
— Ну, как, Саня, пойдем вперед или еще полежим? — спросил я у ротного,
вглядываясь в кустарник.
Мандресов непрерывно докладывал обстановку в штаб и получал указания.
— Никифорыч! Ошуев гонит вперед. Требует быстрейшего прорыва на
заставу, — ответил ротный.
— Не думаю, что это получится легко. Может, пусть авиация поработает? Где
вертолеты? — возмутился я.
— Штаб сообщил, что боятся зацепить нас. Большая вероятность того, что
«летуны» попутают цели, «духи» слишком близко, — объяснил Мандресов.
— Ну что ж, тогда рискнем. Проси танкистов тралить дорогу, а мы побежим
за ними, — предложил я без всякого энтузиазма.
Рядом упал Метлюк и раскричался:
— Мандресов! Хватит прохлаждаться! Ждете, когда вас за ручку переведу
через дорогу? Вперед! Быстрее! Во главе первая рота, затем «обоз» и
третья в замыкании. Выходим в обратном порядке! Начало движения через
пятнадцать минут.
Мы с Мандресовым влезли на БМП и, распластавшись за башней, расстреливали
по сторонам короткими очередями рожок за рожком. Ну, вот они наконец-то:
стены долгожданной заставы.
В осажденной крепости нас встретил взводный, он радостно обнимался и
пожимал нам руки:
— Мужики! Спасители! Еще неделя — и голодать бы начали! Шагу не ступить
за забор! Четырех солдат ранили за месяц вблизи колодца. Когда тяжело
раненного вертушкой вывозили, так с воздуха четыре «крокодила» «духов»
распугивали от поста. Боеприпасы на исходе, воды мало, консервы
кончились. Из съестного остались только пшенка и сухари.
— Ну, что ж, бедолаги, теперь будет легче, — улыбнулся Мандресов.
— Ага, месяц-другой. А затем вновь пояса затянем, — нахмурился
лейтенант. — Когда мой взвод отсюда выведут, не слышно?
— Нет. Не говорят, — пожал я плечами.
— Пойдемте наверх, посмотрим работу авиации.
Штурмовики пара за парой проносились над виноградниками и перемалывали
свинцом и раскаленным металлом растительность. Серии взрывов сметали
дувалы и глиняные дома, валили фруктовые деревья.
Сашка наклонился к моему уху и что-то прокричал. Я из-за гула разрывов
фразу не разобрал.
— Чего орешь? Говори чуть медленнее, не понял! — ответил я, повернув лицо
к Мандресову.
