в вертушке.
Он слетал в первый и последний раз. Берендею, таким образом, дико
повезло. Неделю пока продолжалась операция и неделю по ее окончанию Саня
и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем.
Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на
руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и
спросил:
— Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь.
— Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук
пятнадцать! Не знаю, что с ними делать.
— Что делать? Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с
гор, приходи в медпункт — выжжем эту дрянь.
— Ах! Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С
меня коньяк!
Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки,
говорил им: «Ну, что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как
пить дать, выжгу! Изничтожу!»
Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до
санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра
обязательно пойду прижигать. И как-то утром я с удивлением обнаружил, что
выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились.
Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И
позднее как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я
ее сразу предупреждал: «Выжгу!» И она, пугаясь, быстро исчезала. Великая
вещь — самовнушение!
Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели
моего пребывания в горах. Словно по ней прошло стадо мамонтов или
пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью
разбито, и ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную
светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и
расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на
полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и «бычками». В углу
рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати
торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив
на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее…
Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович,
дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул.
— Петрович, что тут было? — возмутился я.
Старый «лис» Борис Петрович рассказал забавную историю с печальными и для
меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош…
После отпуска по ранению, проездом к новому месту службы в комнату
заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого
батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то
время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых
героев. Саня набрал собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина,
начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела
пригласил Эльку и «стюардессу». Сашка вскрыл мой красный чемодан,
переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой
трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не
ходил и пороха не нюхал…
После употребления внутрь большей части спиртного, когда включили
магнитофон и загрохотала музыка, у Сашки развязался язык.
— Элечка, иди ко мне, ласточка! Дай тебя приголублю! Я тебя очень хочу! —
промямлил, шлепая слюнявыми губами, Степанцов.
— Пошел вон, мокрогубый козел! — с презрением крикнула Элеонора. — Если
каждому давать, изшоркаюсь, изотрусь.
— Эля! Не бойся! — рассмеялся начальник оркестра, большой весельчак и
балагур. — Можешь смело прыгать в койку, когда захочешь.
— Вот именно, когда захочу и с кем захочу, — фыркнула Элеонора. — Я
сейчас желаю танцевать, а не ублажать этого потного болвана!
Девчонка отбросила табурет и заскочила на стол, сметая ногами посуду.
Вообще у нее был такой бзик. Выпила — душа на распашку, развеселилась и
на стол. Танцы, пляски, стриптиз! Безбашенная…
— Одесситка! А ну, марш со стола! — дал ей команду майор Зверев.
Но деваху было не удержать. Она пнула ногой по протянутым рукам
Степанцова, поддела туфлей пепельницу, из которой в полете посыпались
серым дождем пепел, окурки, спички. Задрала юбку, демонстрируя
просвечивающие трусики.
— Ах, ты, стерва! — рявкнул пьяный Зверев. Он схватил танцоршу за руку и,
чуть притянув к себе, влепил звучную пощечину. Девица упала вниз со
стола, ударившись задницей об пол. Ушиблась она не сильно, так как успела
сгруппироваться в полете. Эх, не будил бы он лучше лихо, пока оно тихо!
Элька в юности была чемпионкой республики по каратэ, о чем пьяный майор
не подозревал. (Узнал он об этом только на следующий день в санчасти, где
приходил в себя). Не успел майор опомниться, как получил мощнейший удар
ногой в лицо, а затем двумя ногами в грудь. Ему еще повезло, что она не
одела туфли на шпильках. Одесситка метнула табурет в голову строевика и
нанесла удар кулачком по печени. Боченкин, охнув, свалился. Оркестрант
шустро забрался под стол, не желая подставлять физиономию. Степанцов на
мгновение схватил Эльку за руку, но тут же получил удар локтем в зубы и
пяткой промеж ног. Кто метнул бутылку в окно, кто снес, убегая, двери с
петель — точно неизвестно. Штабным досталось по первое число.
Гамаюн сопровождал рассказ о случившемся поглаживанием опухшей щеки и
лилового фингала под глазом.
— Вот так посидели, отметили орден. Порезвились, размялись, — грустно
закончил «ЦБУшник» свою «сагу».
— Борис Петрович! А не знаешь случайно, где моя тельняшка, горный костюм
и пистолет? — поинтересовался я, роясь в чемодане.
— Наверное, у Степанцова. Кроме него, взять некому. Он «стволом»
хвалился: автоматический, четырнадцать патронов! Генеральский пистолет!
Езжай на Суруби, попробуй забрать. Но он не отдаст, не признается.
— Н-да! А Зверев соответствует своей фамилии! — недобро усмехнулся я. —
Зачем девку-то в ухо звезданул? Если бы не это, то она бы комнату нам не
разгромила!
— Дурак — он и есть дурак! Кто спорит. Он как выпьет лишнего, постоянно
драться лезет. Ну ладно, с мужиками, а тут — баба! Эх, ты бы видел,
замполит, его лицо! Картина — «ужасы войны». Зайди к нам в комнату,
взгляни!
— А что его выписали из санчасти? Так быстро? Повезло. Надо было отделать
покрепче.
— «Зверюга» вынужден работать. Он в полку за начальника штаба оставался.
Тут комиссия из Ташкента прибыла. Официальная версия: свалился в темноте
на камень, проверяя ночью караул.
— А Элька, как она?
— Да что с ней станется, — вздохнул Гамаюн. — Избила четырех мужиков и
дальше пьянствовать отправилась в компании со «стюардессой». Я велел
солдатам немножко прибраться в комнате. Стекла, мусор, окурки вымели, но
кто будет окна стеклить и дверь вставлять, не знаю. Разбирайся со
Зверевым. Он драку затеял.
Позднее комбат шуганул штабных, тогда окна и дверь быстро вставили.
* * *
Через неделю в полк заявился с дороги Степанцов. Я его поймал в столовой
и, прихватив за локоток, сказал пару ласковых.
— Никифор! Как ты смеешь материть старшего по званию? — возмутился майор.
— Саня! Ты почему без спроса взял мои вещи? Роешься в чужих чемоданах,
воруешь пистолет трофейный! Коран верни и все остальное тоже!
— Я?!! Да. Иди ты к черту! Докажи! Я ничего не трогал у тебя. Замполит,
тебе это приснилось! — нагло улыбнулся майор.
— Сашок, не зарывайся, я ведь тебя и на дороге достану! Отдай
по-хорошему. Обещаю, хуже будет.
— Старлей, иди проспись, съешь таблетку от болей в голове. Перегрелся на
солнышке, наверное! — нахально ответил Степанцов и ушел.
— Ну, что ж, обижайся на себя! — крикнул я ему в спину.
В столовой в своем излюбленном углу сидел особист нашего батальона
Растяжкин и ковырял вилкой малосъедобную пищу.
— Привет, комиссар! Какие проблемы? Вид шибко озабоченный, — усмехнулся
майор.
— Нехорошая история произошла, даже неприятно рассказывать. Я из
Панджшера вынес автоматический пистолет, принадлежавший погибшему
вертолетчику. Помнишь?
— Ах, так он у тебя оказался тогда? — расплылся в лукавой улыбке
контрразведчик. — Нашелся, значит!
— Ага. Давно хотел сдать, но то отпуск, то рейды. Перед выходом на боевые
достал из сейфа, но закрутился и не успел принести в службу вооружения.
Возвратились, а его у меня украл Степанцов. Если желаешь приобрести
пистолет для себя, конфискуй. Коран еще изыми. И желательно выговор
объявить ему, с какой-нибудь гадкой формулировкой. Чтоб воровать было не
повадно!
— Спасибо за информацию, Никифор! — Глаза майора жадно заблестели. —
Сделаем! АПС, говоришь? Прекрасно, прекрасно. Подарю потом в штаб армии
руководству, когда на замену буду уезжать!
Он отставил в сторону тарелку и умчался искать по общагам Степанцова. Но
того и след простыл. Через пару дней Растяжкин вернулся с дороги с
пистолетом в огромной кобуре, висящей на боку.
— Извини, Никифор, но, сам понимаешь, тебе ничего вернуть не смогу. Коран
уничтожен, пистолет конфискован. Выговор объявлен. Степанцов у меня сутки
объяснительные писал, негодяй! При этом такими словами тебя материл — не
передать! Ха-ха! — загоготал довольный Растяжкин.
* * *
После рейда, потрясенных катастрофой вертолета, комбат зашвырнул в один
угол горные ботинки, в другой лифчик с «магазинами».
— Все! П…ц! Никаких боевых! Ни шагу из гарнизона до замены! — прорычал,
матерясь, Чапай. — Прямо сейчас ухожу в санчасть. Залягу на чистые белые
простыни, выжру из горла бутылку водки и буду балдеть. Война — никогда
больше! Пусть хоть расстреляют! Я нужен семье живым. Тем более что мой
сменщик вылетел из Ровно и движется в направлении Ташкента.
— Василий Иванович! Все будет хорошо! — успокаивал я, как мог, комбата. —
Самое страшное позади.
Подорожник собрал туалетные принадлежности, тапочки и вышел из комнаты.
Отправился «болеть» в санчасть. Неприятная картина. Железный комбат!
Гроза для батальона! Сила! Глыба! Кремень! Образец службиста и
воспитателя разрушался на глазах. Деградировал. Его раздавили и морально
сломили постоянные потери. Прав был Марасканов: «Начнут крепко молотить
батальон, погладит смерть по голове и вся спесь с Чапая слетит».
В принципе, в душе его что-то надломилось еще в ноябре пошлого года, со
смертью Арамова. Дальше — больше. Теперь остается только наблюдать за
жалким зрелищем, да вспоминать о его былом величии.
Иваныч решил закатить в честь благополучного отъезда крутую пьянку.
Танкисты, артиллеристы, пехота. Приглашались комбаты и заместители.
Употребив солидную дозу спиртного, он подхватил меня за локоть и потащил
в женский модуль прощаться. Во второй руке у него была неначатая бутылка
водки. К его удивлению, «аэродром» был занят десантниками. Этих ребят
разместили за забором, в городке, оставленном ушедшим в Союз зенитным
полком. Они обнаглели до безобразия. Мало им своих теток, приперлись к
нам! А попробуй мы, пехота, там появиться? Будет драка!
В комнате сидели какой-то подполковник (как оказалось — замкомандира
полка), майор и старший лейтенант. Странная компания. Все с орденами,
медалями, прикрученными к х/б. Вот вырядились! Парни как на подбор:
здоровенные, высокие, под два метра. Красавцы! Мы же — маломерки,
представляли собой рядом с ними унылые образчики пехоты. Никакого
сравнения. К тому же мы явились в дым пьяные. «Стюардесса» сидела на
коленях подполковника и весело щебетала, а тот что-то шептал ей на ушко.
— Убью, заразу! — тихо прорычал Подорожник, но, отхлебнув водки из
горлышка, сдержался.
— О-о-о! Рады гостям! — приветствовал нас молодой майор и сделал радушныф
жест руками: мол, проходите, дорогие гости.
