— Это вы в гостях! — возразил я. — Хозяева этой территории — мы!
Парашютисты тут — незванные гости!
— Ребята, давайте дружить! — миролюбиво предложил старший лейтенант и
представился: — Сергей!
Майор тоже назвал себя:
— Александр.
Я в ответ громко буркнул свою любимую фразу:
— Когда у родителей бедная и убогая фантазия, то называют ребенка самым
незамысловатым именем — Саша или Сережа!
Десантники покраснели от злости, но промолчали. После первого тоста «за
братство по оружию» к нам на помощь внезапно явился Филатов. Он второй
день, как вернулся зачем-то в полк. А сейчас пришел к своей полковой
«маме». Любаша к его приезду давно крутила любовь с генералом. За ней
приезжала время от времени машина, и она исчезала в необъятных просторах
штаба армии. Я слегка смутился, но бывший «кэп» крепко, с чувством пожал
мне руку и даже обнял. Почувствовав моральную поддержку в лице Филатова,
комбат повеселел. Налив полный стаканчик водки, Чапай довольно громко
произнес:
— Никифор, а ты знаешь, что если вот такому длинному десантнику дать
коленом по яйцам, то он переломится пополам.
Я задорно рассмеялся этой шутке, а Иваныч продолжил:
— И когда парашютист опустится низко, в этот момент следует бить его
физиономию о колено. Он тогда становится ручным.
Десантники опешили, прекратили мять и гладить теток. Майор примирительно
произнес:
— Ребята, давайте не будем ссориться! Мы ведь ходим одними тропами, воюем
вместе. Чего вы злитесь?
— А то! Если бы мы с комиссаром вошли в ваш женский модуль, то нас бы
оттуда вытурили. А я вас терплю целый час! — воскликнул Чапай. — И если
тропы одни и те же в горах, то койки — разные!
Филатов сидел у окна, пыхтел, словно паровоз, и багровел от злости.
Десантники сказали, что выйдут покурить и дружно ретировались. Обратно в
комнату они больше не возвратились. Женщины надули губы и сердито
загалдели на Подорожника.
— Ты чего, Иваныч, раскомандовался? Шагай в свой батальон, там и
командуй. Кому хотим, тому и даем! — громче всех возмутилась
«стюардесса».
— Ах, ты, дрянь! «Офицерский осколок»! Вот и славно! — воскликнул
взбешенный Подорожник. — Живи, как хочешь, я тебя больше знать не желаю.
Пойдем, комиссар, отсюда!
Мы вышли прочь и двинулись по дорожке, наслаждаясь вечерней прохладой.
— Василий Иваныч, а чего Филатов в полку объявился? Он ведь теперь
начальник штаба дивизии, которая возле иранской границы?
— У Ивана Грозного большие проблемы с особым отделом. Контрразведка за
него крепко взялась. Сейчас вызвали в Кабул для разбирательства. Скажу по
большому секрету, а ты никому больше!
— Могила! — пообещал я и дыхнул ему в лицо винными парами.
— Мне в штабе по секрету рассказали. Помнишь, Ковзонский осенью приезжал
с концертом в полк?
— Ага! Солдаты и сейчас на подаренной гитаре тоскливые песни бренчат, —
ответил я.
— Тогда певец на банкете подарил Ивану Грозному пластинку с автографом и
кассету с новыми записями. «Батя» расчувствовался и ответил подарком —
пистолетом ПМ. Тот пистолет был трофейный, со сбитым заводским номером.
Разведка в кишлаке на засаде захватила, его не учли и не сдали.
Ковзонский обрадовался такому подарку, расцеловал «кэпа» и повез через
таможню, не таясь. Сунул как сувенир просто во внутренний карман. А на
переходе границы поставили систему контроля. Минуя «звенелку», он
прокололся. На вопрос: «Откуда оружие?» — певец ответил, что подарил
командир восьмидесятого полка. Теперь третий месяц Филатову мозги пудрят.
Шьют статью: контрабанда оружием. Объяснительные, рапорты, докладные. Чем
закончится — неизвестно. Глупость, конечно. Медленно-медленно, но дело
раскручивается. Филатов уже уехал к новому месту, руководить штабом
дивизии, а бумажное крючкотворство неторопливо движется к суду. Или,
может, ляжет под «сукно» если повезет дело-то уголовное. А тут еще одно
разбирательство на подходе. Напасть за напастью. Помнишь, год назад
солдат погиб? Тогда подрывали россыпь патронов и гранат, в старой
штольне.
Я кивнул головой, припоминая, старое происшествие.
— Начальник инженерной службы торопился на совещание и поручил произвести
взрыв сержанту. Но в том колодце скопился запас гораздо больший, чем
рассчитывали. Сапера осколками и кусками земли поранило, слишком близко
стоял. Да песком еще и присыпало. Хватились к вечеру, когда он уже остыл.
Не забыли и эту историю. Вот Филатов и готовится к самому худшему. Могут
даже, если захотят, посадить. Жаль «батю», если пропадет…
…Действительно, жаль. Матюжник, ужаснейший, грубиян, но вместе с тем
добрейшей души человек. Отходчив, не злопамятен, добродушен. Своих в
обиду не дает, офицеров растит, солдат бережет, бесцельно людьми не
рискует. Глупость с подаренным пистолетом грозит сломать дальнейшую
военную карьеру, в худшем случае — жизнь. Вроде бы из-за этого и
представление к ордену возвратили.
Начальник политотдела приехал в полк и учинил разнос опухшему от пьянства
Золотареву. Раскритиковал в пух и прах работу парткома, прошелся по
казармам, ругая устаревшую наглядную агитацию. Я встретил Севастьянова у
порога казармы. Представился и поприветствовал начальство.
— О, Ростовцев! Рад тебя видеть во здравии! Как дела, не болеешь
синдромом заменщика? — спросил начпо.
— Все нормально, не жалуюсь! — ответил я, хмурясь.
Ничего хорошего от проверки для себя я не ожидал. В первой роте плакаты
наглядной агитации постепенно приходили в негодность. В третьей и так
было плохо с агитацией, а с уходом в клуб Мелещенко стало еще хуже.
Бугрим никак не мог привести в порядок стенды у минометчиков.
Единственное светлое пятно — вторая рота. Полковник ходил из помещения в
помещение, качал головой, вздыхал, слушал меня, задавал вопросы,
возмущался. Золотарев держался от нас на некотором удалении, вытирая пот
и незаметно бросая в рот горошинку за горошинкой «антиполицая».
Инспектирование давалось ему очень тяжело, видимо вчера не рассчитал
дозу, а начальник нагрянул внезапно. Неожиданно Севостьянов сменил тон и
без всякого плавного перехода от ругани и недовольства спросил:
— Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не
капитан?
От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился.
— Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом.
— Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано?
— Ну, это другое дело, — вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов.
— Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть
капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько
капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем.
— Завтра подготовить документы к званию «капитан». Досрочно!
— Нет, — глядя в сторону, промямлил Золотарев. — Пусть переделает все
стенды в ленкомнатах, а после подумаем.
— Молчать! — взвизгнул полковник Севастьянов. — Я сказал представить
документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев,
работай.
Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли:
— Алкаш! Сниму с должности!
— Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! — взвизгнул Золотарев. — Я найду на
вас управу!
Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо
быстро удалиться.
Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать
плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он
подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий,
а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости.
На дороге среди бела дня два бойца остановили «барбухайку» и затеяли
обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то
около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли
ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в
Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул
и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на
командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о
происшествии начальству в полк.
Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол,
возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу,
перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов.
Нашли денежки до последнего «афгани». Кочевники, обрадовавшись, забрали
деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших.
Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину.
Для работы разведки с агентурой и местным населением.
Но молодой «прапор» несколько скорректировал маршрут. Он заехал в дукан,
купил сувениры, шмотки, коробку водки и коньяка, ящик фруктов и овощей,
прочей зелени и отправился в женский модуль. Бронетранспортер с солдатами
спрятал на позициях охранения. Прапорщик нашел свою землячку Ленку —
«ногтегрызку» и устроил бурную оргию, запершись с ней в комнате.
Комбат позвонил в полк и уточнил прибытие денежной «посылки». Посылка не
прибыла! В полку начался переполох. Пропал БТР, прапорщик и два солдата!
Разведвзвод батальона подняли по тревоге и отправили по пути следования
прапора и сотоварищей. Следов сгоревшей машины не было, а на крайней
заставе у въезда в город сообщили о том, что броня выехала в Кабул.
Обыскали весь путь возможного маршрута — улицы пусты. В комендатуре
никого не задерживали, афганские спецслужбы об убитых или взятых в плен
советских военных не знали. Пропали! Канули в неизвестность. Командир
полка нервничал и пребывал в растерянности. Полк на боевых, что делать?
Обращаться к руководству, чтобы вернуть наш батальон из рейда для поисков
пропавших или еще подождать? Проблема разрешилась сама собой. У солдат
кончились продукты, и они, закрыв машину, пошли в столовую, где попались
на глаза офицеру из своей роты.
— Стоять! Негодяи! Вы откуда? — прорычал взводный.
— Мы? Мы из оврага. БТР в овраге стоит. Есть хотим, оголодали. Сухпай
кончился, а Сергеич потерялся и не приходит.
— А где он был? — воскликнул лейтенант.
— Хрен его знает! — развел руками водитель. — Он к бабам отправился.
Обещал утром вернуться, но не возвратился.
Таким образом, участок поисков сократился до одного модуля. Штабные
открыли комнаты, выстроили женщин у асфальтированной дорожки. Не
открылась только одна дверь. Ленки среди женщин не было, а в закрытом
помещении стояла настороженная тишина и лишь изредка раздавались шорохи.
Начхим выбил дверь ногой. Картина предстала довольно живописная! Огрызки,
окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все
беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и
недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая
не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто
не в состоянии осмысливать реальность происходящего вокруг из-за
обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего
прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу
заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере
начался допрос.
На вопрос командира: «Где деньги?» — прапорщик, потупив глаза в пол,
ответил:
— У Ленки.
Замполит охнул:
— Все!?
— Угу! — подтвердил прапорщик.
— Сильна! Ну, дает девка! — восхитился начальник особого отдела.
— Да уж, дает и еще как дает, — согласился Золотарев и тотчас
распорядился: — А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет.
Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с
пустыми руками.
— Лена! Где денежки? — вкрадчиво спросил замполит.
— Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте!
