— Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех,
либо никого.
Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе «пленника» выйти из камеры,
сказал: «Ну и хрен с ним, пусть сидит». Но вскоре вновь позвонил
замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но
вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался
непреклонен: «Свободу всем!» Собутыльники торжествовали, выходя на
свободу.
Через неделю загул повторился. Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную
компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела.
— Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем
делать? — спросил я, заходя в кабинет комбата. — Их Ошуев застал! На меня
полчаса кричал, что разлагаем батальон.
— Ротных вызывай ко мне! Буду разбираться! Этот запой осточертел.
Кирпичевский других взводных и ротных с толку сбивает. Черт его подери!
— Кирпича тоже вызывать? — усмехнулся я.
— Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не
с руки с сыночком возиться! — ответил комбат и задумался: — Знаешь,
комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты
человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не
могу с Кирпичом ругаться. Папа — генерал, он четыре раза сюда звонил и
разговоры вел о здоровье сына, о службе.
Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание
на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее
написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще
одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда,
Коршунов при этом смеялся: «Мой крестный папа, замначальника генштаба.
Боюсь, этот номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!»
Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал
рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться.
С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову.
— Товарищ старший лейтенант! Садитесь! — предложил я вошедшему в кабинет
Кирпичевскому.
Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич),
а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки.
— Спасибо! — ответил взводный и сразу произнес следующее: — Никифор
Никифорович! Просьба к вам огромная — не воспитывайте меня! Я уже большой
мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни
Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю:
виноват, мерзавец. Исправлюсь!
— Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! — вздохнул я.
— Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! — ухмыльнулся
Кирпич. — Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями
командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой
пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй
наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне
папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь
от этого деваться? Еще в училище в выходные по вечерам мы, те, кого в
увольнение не пустили, нажремся водки и проводим плац-парады. Встанешь в
полный рост на тумбочку и орешь, что есть силы луженой глоткой:
«Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!» И так далее.
В нашей «бурсе» учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат
хитрец! Тебя, Никифорыч, на «амбразуру» толкнул! Не хочет моего папаню
обидеть? Жук усатый!
— И что прикажешь делать с тобой — грустно улыбнулся я. — Расстрелять?
— Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой
матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в
служебную карточку записать или строгий выговор.
— Ну что ж! Получай строгий выговор! — объявил я, вставая из-за стола.
— Есть, строгий выговор! — ответил Кирпич и приложил руку к кепке. —
Разрешите идти?
— Иди, проспись! «Маршал»-гофмаршал!
— Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я лишь сын генерала. Будет все, как
положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом!
Глава 16. Проводы комбата
Василий Иванович мысленно себя ощущал уже в Прикарпатском округе, на
Родине. Появлялся он только на построениях, поэтому проблем становилось
все больше и больше. А тут еще, как назло, Роман Ахматов вернулся из
отпуска по ранению. Ему, чертяке, пить было совершенно нельзя, но они
вдвоем с комбатом схлестнулись и ушли в «штопор». Два комбата в запое —
полк без управления. Роману Романычу предстояла сдача экзаменов в
академию. Умные книги, учебники и конспекты в результате оказались
завалены закуской, пустыми бутылками и табачным пеплом. Тяжело надсадив
печень, поджелудочную, желудок, сердце и прочие внутренности израненного
организма, Ахматов вырвался из крепких объятий Чапая и, не протрезвев
окончательно, умчался в Ташкент. Иваныч с отъездом друга загрустил еще
пуще. Он собрал нас, своих заместителей, и распорядился готовить батальон
к рейду, а его не тревожить.
— Будя, отвоевал! Теперь сами справляйтесь! Тебе, Петро, нужно опыта
управления батальоном набираться, — обратился Василий Иванович к
Метлюку. — Уеду — станешь на мое место. Нужен совет по какой-нибудь
проблеме — подходи. А по пустякам не тревожь. Касается всех! Не
беспокоить ерундой заменщика!
Мы пожали плечами и разошлись. Ситуация ожидания смены монарха состоит в
том, что король еще жив, а престолонаследники в растерянности толпятся
сзади трона. «Царедворцы» в это смутное время мышей не ловят, спустя
рукава выполняют распоряжения короля. А сам властитель больше думает о
Боге, чем о государстве. Вот и наши некоторые «деятели» обнаглели
окончательно. Один из таких — Грымов был назначен два месяца назад со
взводом охранять комендатуру города. Вел себя скромно, спокойно, без
замечаний. Внезапно он объявился в полку и вскоре подошел ко мне с
лейтенантом, который сменил Калиновского. Замполит роты Корсунов протянул
на подпись стопку наградных. Первым было представление на «Красную
Звезду» Грымова. Я с удивлением приподнял брови, нахмурился и принялся
читать текст. «Участие в сорока (!!!) боевых операциях! Уничтоженны
десятки мятежников! Спасение замполита роты (вынес на руках!)».
Я, недоумевая, перевел взгляд на офицеров, переминавшихся с ноги на ногу.
— Понимаю насчет количества боевых — чем больше напишешь, тем лучше. Убил
десять «духов» — хрен с ними: не проверит никто. Но Калиновского вынес на
руках из-под обстрела? Ты ж в Ташкенте в это время был! В командировке.
— Ну и что! Я два года воюю. Пусть не все два года по горам хожу, но
многие, из штабов не выходя, ордена получают. Кладовщики и прочие
тыловики и те с наградами, — огрызнулся, сверля меня черными глазами,
Эдик.
— Только учитывая последний довод, соглашусь подписать. Но согласится ли
комбат? — произнес я с сомнением и скрипя сердце поставил на бумаге
подпись.
Комбат вечером, ухмыляясь, спросил у меня:
— Никифор, честное слово, я удивлен. Думал, ты более злопамятен и не
поставишь свою закорючку. Корсунов вначале ко мне заявился. А я
специально к тебе их направил. Думал, припомнишь старые обиды и не
подпишешь. Не хороший он человек, этот Грымов. Когда вместо Сбитнева
ротой командовал, на тебя кляузничал, просил снять с должности.
— Я знаю, мне говорили.
— А теперь воевать совершенно не хочет, уклоняется. Караулы,
командировки… Hу, и я не мешаю, пусть подальше от роты будет. Не портит
Мандресова и не разлагает коллектив. Никифор, ты съездил бы в
комендатуру, проконтролировал, как обстоят дела в карауле! Там собраны
десять человек из разных рот. Что-то они подозрительно затихорились. Не к
добру. Навести старого товарища. Проверишь, доложишь обстановку, а потом
приму окончательное решение по его ордену.
На корме БМП, стоящей возле ворот комендатуры, дремали бойцы. Во
внутреннем дворе слонялись еще два сержанта, которые оторопели, увидев
меня.
— Муталибов, ко мне! — крикнул я одному из них.
— Сержант Муталибов прибыл по вашему приказанию, — доложил тот,
застегивая гимнастерку и приложив ладонь к шапке.
— Гасан, почему воротничок не подшит? Где ремень? Почему в кроссовках
бродишь? Хочешь на гауптвахту загреметь?
— Да мы же их и охраняем! Мы тут свои. К нам ни помощник коменданта, ни
начальник «губы» не придираются.
— Значит, я придираюсь? Вы вернетесь, а следом «комендачи» донос пришлют,
что в карауле был бардак, — рассердился я. — Собрать всех во дворе на
построение. Живо!
Через пять минут взвод стоял в одну шеренгу, в которой не хватало двух
сержантов и самого Грымова.
— Гасан, где старший лейтенант? Куда подевался ваш начальник караула?
Стоящие в строю потупились, а сержант почесал затылок и, смущаясь,
ответил:
— Вроде в полк поехал.
— Что-то я его не встретил по пути.
— Наверное, разминулись.
— Разминулись, говоришь? Может быть. Хорошо, делаю общее замечание —
неопрятный внешний вид. Привести себя в порядок! — приказал я и обратился
к сержанту: — Гасан, проводи меня в спальное помещение и неси постовую
ведомость.
Сержант показал мне помещение с двухъярусными койками. Затем кликнул
дневального, чтобы привести все к надлежащему виду, потому что я начал
его «тыкать носом» в окурки, огрызки, грязную посуду в тумбочках.
Прибежавший Батранчук принялся подметать пол, выгребать мусор из углов.
Когда Муталибов вышел, солдатик настороженно прислушался к удаляющимся
шагам и свистящим шепотом сказал:
— Товарищ старший лейтенант! Тут у нас процветает воровство. Грымов
торгует всем подряд. Вчера заставил сержантов продать лагерную палатку.
— Что-что? Откуда он ее взял? — опешил я от неприятной новости.
— Еще триплекс продал в дукан, банки десятикилограммовые со смазкой и два
брезента.
— Б…! Ну, дела! Батранчук, ты-то откуда про все знаешь? — удивился я
вновь.
— Я ж не тупой. Меня заставляли это имущество в «газик» грузить. Но я
точно знаю, что таджики в дукан продали, а деньги он себе забрал.
Сержантам лишь на сигареты дал. Только не выдавайте, что это я рассказал,
а то меня прибьют.
— Чудно. Интересно, почему все разгильдяи — отличные вояки, а все
стукачи — трусы, мерзавцы и сачки? Ладно, спасибо, за наводку, живи
дальше мозгляком. Не выдам.
— А в столовую официантом вернете?
— Верну на месяц, а то тебя еще грохнут. Отвечай потом за твою
инвалидность. Собирай шмотки и садись в машину!
Противно пользоваться услугами доносчика, но вынужден. Возвращаясь, я
весь обратный путь матерился. Вот ведь говнюк Грымов! Сам в грязи, а еще
и сержантов замарал. В караул послали расслабиться после боевых лучших
сержантов батальона. Чтобы парни могли посмотреть город, отдохнуть от
полка. Отдохнули!
Комбат выслушал мой доклад и взбеленился:
— Ты посмотри, какая дрянь! Ведь он продал брезент первой роты, а как
Мандресову по имуществу отчитываться?
— Предлагаю поменять Грымова на лейтенанта Васькина. Тот все одно
контуженый и в рейд ходить не сможет.
— Добро! Так и сделаем. А этого барыгу — сюда! Будем разбираться по
полной программе.
Комбат был взбешен. Ему предстояло вскоре сдавать батальонное хозяйство,
а тут такое ЧП. Василий Иванович пригласил особиста Растяжкина и нас,
заместителей, к шестнадцати часам собраться в его кабинете. Грымов, узнав
о моем визите, об отъезде Батранчука, почуял неладное. Он примчался в
батальон с объяснительными от остальных солдат, что обиженный боец его
оговорил. Однако недостача брезентов уже вскрылась по свежим следам.
Повезло! Нашлись даже очевидцы погрузки казенного добра в «газик».
Особист увел провинившегося в отдел.
Немного погодя, комбат собрал совещание офицеров и объявил о решении
