начальству баб и бегать за бутылками? — негодовал Бугрим.
— Отставить разговорчики, товарищ прапорщик! А не то никогда не станешь
при мне старшим прапорщиком! Я и сам измучен застольями. Дай мне спокойно
без ругани с комбатом уехать в отпуск. Пьянствуем сегодня в последний
раз! И все!
— Завтра опять скажете: и все! И так каждый раз! Почему с меня двадцать
чеков?
— Комбат тебя тоже берет на сабантуй.
— Ага, чтоб было кому ночью бежать к работягам за бутылкой. Когда водка
закончится. Понятно...
— Не обязательно. Для того и говорю: добавь заранее еще одну двадцатку за
свой счет. Чтоб не брать в полку у спекулянтов по сорок чеков.
— Мне комбат и так сороковник должен!
— Это как так? — полюбопытствовал я.
— А так! Сегодня ночью просыпаюсь оттого, что Чапай меня трясет за плечо
и говорит: «Витя, вставай, иди за бутылкой. Бери двадцать чеков, добавь,
сколько не хватит». Я полез в карман, а Иваныч останавливает: «Не трудись
искать! Я там уже взял. Надо найти в другом месте!» Представляешь?!!
Достал, гад, из моего кармана двадцать чеков и говорит, что нужно еще
добавить. Пришлось пойти к Хмурцеву — занимать.
— Вот, черт! Ну, ладно, не переживай, не обижайся. Вы ж земляки!
Когда-нибудь отдаст. Салом или пампушками-галушками! Езжай!
За столами собрались около десяти старших офицеров, я и Бугрим. Компанию
разбавили Натальей-«стюардессой» и Элей-одесситкой. Часто произносимые
тост за тостом способствовали тому, что люди один за другим исчезали
из-за стола. Ослабленный госпиталем Степушкин быстро дошел до кондиции и
отправился разрядиться к женщинам. Затем, покачиваясь на нетвердых ногах,
ушли артиллеристы и Бугрим. Комбат обнял Наташку и тоже удалился.
Танкисты весело переглянулись, и Скворцов громко произнес:
— Ну, мы пошли отдыхать. Элеонора, оставляем тебя под крылышком у
комиссара. Хочешь попробовать комиссарского тела? Попробуй! Как-никак
будущий Герой Советского Союза! Потом расскажешь, каков он. Это тебе наш
подарок, Никифор! — «Бронелобые» рассмеялись и выскочили за дверь.
Мы выпили с девушкой на брудершафт, поцеловались раз-другой, потанцевали.
— Может, я пойду, — насмешливо спросила Элька, но глаза ее говорили, что
уходить она никуда не собирается.
— Ты что обалдела? Куда ты собралась идти? Мне доверили заботу о тебе.
Начинаю заботиться. До утра.
Я потушил свет и после веселой недолгой возни, мы рухнули в койку.
Пружины скрипели и стонали в такт движениям. Одежда быстро оказалась на
полу за ненадобностью. Руки нежно и ласково прошлись от груди и ниже
живота. Она раздвинула ноги, и мы слились в экстазе. Спиртное не смогло
помешать ни скорости, ни энергии плещущей через край. Молодость и задор
выплеснулись длинной пулеметной очередью и мощным залпом.
— Дай закурить, — попросила одесситка, тяжело и устало вздыхая.
— Наверное, и сам бы закурил, но нет ничего. Не курю.
Расслабиться и передохнуть не удалось и двух минут. Звук громкой
пронзительной сирены заставил выскочить из постели.
— Черт бы их побрал. Час ночи, ни отдыха, ни передышки! Опять что-то
случилось! Неужели сбор по тревоге среди ночи? Лежи! Скоро вернусь! Не
убегай! — распорядился я и пулей вылетел за дверь, не забыв запереть ее
на ключ, чтоб деваха не сбежала спать в свой модуль.
Надевая на ходу китель и застегивая штаны, я добежал до плаца, где
строились роты полка. Помощник дежурного выбежал из штаба и крикнул:
— Отбой построению! Нечаянно нажал кто-то на «ревун». Разойтись по
казармам! Вот козлы пьяные! Балбесы штабные! Видимо, хулиганил кто-то.
Развлекаются от души без Героя.
Я быстро вернулся к себе, открыл дверь, но в комнате стояла
подозрительная тишина.
— Эля! Эй! Ты спишь?
В комнате по-прежнему стояла звенящая тишина... Чертовка выбралась через
окно, открыв правую створку. Растворилась в темноте, как и не было тут
девушки. Остались только запах духов и еще какой-то неуловимый аромат
присутствия женщины.
* * *
Итак, долгожданный конец войны! Полтора года я ждал этого момента.
Перерыв на пятьдесят дней отпуска... В начале грузовой самолет до
Ташкента, затем пассажирский авиалайнер и в Сибирь. Далее прокуренный
шумный железнодорожный вокзал в Новосибирске. Очутился я здесь, словно в
другом мире.
Я вошел в хорошо протопленное купе, снял дубленку и повесил ее на крюк.
Мужик, сидевший у окна, бросил на меня оценивающий взгляд и
заинтересовался джинсовым костюмом.
— Парень, ты где такую обалденную шмотку купил? Сколько стоит? Ни разу
такого фасона не видел.
— Где купил? На «Спинзаре».
— Где-где? Фирменный магазин? Америка? Германия?
— В дукане. В Кабуле. Район такой торговый. В Афгане.
— А чего ты там делал? Дипломат?
— Воевал я. Офицер. В отпуск еду.
— Воюешь? Ну, ты и врать горазд, парень! Какая война? По телеку
показывали, что войска вывели оттуда. Вы же там в гарнизонах стояли да
дороги строили. Трепач.
— Если ты знаешь лучше меня, пусть будет по-твоему. Еще мы там мечети
реставрируем и виноградники сажаем.
— Ну не злись. Что слышал и читал, то и говорю. И потом с фронта так не
возвращаются. С войны едут в шинелях и бушлатах, а ты в дубленке
стоимостью в мою полугодовую зарплату. И в костюмчике за столько же.
Платят хорошо?
— За полтора года в моем полку двумстам бойцам шмотки уже никогда не
понадобятся. Погибли... Так-то вот.
— Я с ним серьезно, а он опять про войну болтает! Если бы там столько
убивали, то в газетах бы написали! У нас в стране теперь гласность!
Правительство нынче народу врать не станет. Горбачев не дозволит!
— Ну, если так, то читай газету «Правда» и не приставай.
Я поднял нижнюю полку, поставил в нишу коробку с магнитофоном «Soni»,
обтянутую брезентом, сложил сверху одежду и переоделся в спортивный
костюм. Ехать целую ночь, а хищный взгляд соседа мне совершенно не
нравился. Кто знает, что у него на уме, раз он оценил мое барахлишко в
годовую зарплату. Хорошо, что магнитофон не виден под чехлом.
— И все же ответь, много платят? — опять поинтересовался сосед,
разглядывая мой спортивный костюм.
— Мало. На еду хватает, а на одежду нужно копить.
— Эк, удивил! У нас вся страна так живет. Чтоб холодильник купить полтора
года собираешь рублик к рублику. А шапка в какую цену?
— Мужик, отстань. Я вторые сутки на ногах, хочу подремать. Пожалуйста,
будь любезен, веди свою арифметику молча, про себя.
Черт! Скорее бы добраться до дому и выгрузить вещи, не испытывать на себе
этих оценивающих взглядов. Кому мы нужны с нашей войной? Хуже всего такая
маленькая, необъявленная война.
Отпуск промчался, будто его и не было. Круиз: Сибирь–Одесса–Питер,
завершен. Последние недели летели, как гонимые ветром опавшие осенние
листья. Впрочем, какой может быть листопад в феврале? Скорее как
снежинки… Время незаметно промелькнуло, и я с ужасом ощутил, что мне
осталось всего чуть-чуть до отъезда на войну. Добровольное, сознательное
возвращение туда, где льется кровь, ежедневно гибнут люди, смерть витает
над выжженной землей. Не хочу, а что делать? Я постоянно надеялся: а
вдруг чудо произойдет, повезет, и не нужно будет вновь отправляться в
Кабул, вдруг наконец-то подписали наградной на Героя, и вместо
Афганистана предстоит поездка в Москву, в Кремль.
Но чуда не произошло. Как всегда и бывает в реальной жизни.
Ну, вот и начало пути обратно. Взял билет до Ташкента, попрощался с
Мараскановым и скоро брошусь, словно в море со скалы, в пучину боевых
действий.
Перед отъездом спустили мы с Игорем оставшиеся деньги в ресторанах
Ленинграда. Халдеи, замечая на нас импортные шмотки и слыша разговоры про
Афган, несколько раз пытались крупно обсчитать. Наверное, им это
несколько раз удалось, так как деньги таяли на глазах.
— Никифор! Ты куда попадаешь на замену? В какой округ? — спросил Игорь.
— Вроде бы в Ленинградский, если что-то не изменится. Еще встретимся.
— Слушай, неудобно за себя просить, но мое личное дело пришло такое, что
хоть в дисбат сажай! В служебной карточке четыре выговора от Подорожника
и Ошуева и ни одной благодарности. Нет ни аттестации, ни характеристики!
Кто мог такую подлость сделать? Не знаешь?
— Игорь! Приеду, разберусь. Вышлю копию наградного, напишу отличные
характеристики. Все что смогу — сделаю!
* * *
После тридцатиградусных морозов Питера жара в Ташкенте немного обрадовала
и удивила. Как быстро человек забывает все на свете. А ведь я за эти годы
в Азии привык, что в феврале плюс восемнадцать — нормальное явление.
Солнце стояло в зените, легко одетые люди веселились и беззаботно гуляли
по центру современного, красивого города. Девушки были в коротких юбках,
улыбчивы и доступны. Но, к сожалению, денег на них уже не было.
Вот он, этот рубеж, отделяющий нас от боевых действий. Грань между миром
и войной. Как окно во времени и пространстве. Переступил через него и
оказался там, где большинство людей никогда не окажется. Будь оно
неладно, это убогое средневековье с его кишлаками, кяризами, дувалами.
На трамвае я доехал до пересыльного пункта. У открытой двери маленького
домика галдела очередь возвращающихся отпускников и новичков. Шмотки я
бросил у тещи комбата, которая жила в центре Ташкента, и приехал сюда с
пустыми руками, в одном выцветшем х/б. Адрес Марии Ивановны мне дал
Подорожник, чтобы я завез его посылочку. Благодаря ей два месяца назад я
сумел без проблем выехать в Россию. Не ограбили, не избили, не убили, как
частенько бывало с отпускниками. Бабуля встретила и проводила.
За полтора года на пересыльном пункте ничего не изменилось. Те же пыльные
улицы вокруг, тот же пьяный гвалт в общаге, тот же сарай по приему
документов. Иначе это ветхое одноэтажное строение не назовешь. Комната —
пять метров на пять, два окошка, но документы принимают лишь в одном. От
этого и постоянная очередь. Человек пятьдесят топчется друг за другом,
ругаются, травят анекдоты, трезвеют. Некоторые время от времени
отделяются от толпы и выбегают за забор поблевать.
Отчего у нас все так убого и неуютно? Ну что за страна! Даже на войну
людей отправляют только после того, как они отстоят огромную очередь за
талоном на вылет.
Передо мной до заветного окошка оставалось два человека, когда ворота
миновала шумная ватага и вломилась в помещение. Ребята громко галдели,
были навеселе и радовались жизни. Краем глаза я заметил в толпе Радионова
и Баранова. За их спинами раздавался скрипучий голос Марабу.
— Хлопцы! Я вас заждался, очередь подходит! — крикнул я им и объяснил
соседям, что занимал еще и на друзей. Ко мне кинулась вся группа с
радостными воплями, протягивая пачку документов. Я рассортировал бумажки
и когда уже было собрался подавать их кассирше, она неожиданно рявкнула:
— Обед! Открою через два часа! И захлопнула створки окошка.
Черт! Черт! Черт! Ну, невезуха. Проторчать четыре часа в духоте — и такая
неудача.
Мандресов сказал стоящим позади меня молодым лейтенантам: «Чтоб никуда не
уходили!» — и потянул меня за рукав.
— Никифор Никифорыч! Как я рад встрече! А мы со вчерашнего утра гуляем!
Прохлаждаемся, сорим деньгами! — закричал, обнимаясь, Сашка.
— Вы каким образом повстречались? — удивился я.
— Гриша после ранения отдыхал. Я в Афган попал, не отгуляв отпуск за
прошлый год, из дома возвращаюсь. Минометчики из командировки. В
Ташкентском аэропорту случайно встретились.
Я раздал паспорта, удостоверения личности, отпускные билеты и талоны на
самолет. Свои документы засунул на ходу в узкий карман куртки и спросил
сослуживцев:
— Какие планы на эти два часа, куда вы меня собираетесь увлечь?
— В кабак! Рядом такой шикарный ресторан на открытом воздухе! Там
распрекрасное пиво подают. Поехали! — воскликнул Марабу.
