горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость,
что ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки
забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в
госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: бог все
видит и шельму метит!
Из тех «кадров», что нам спихнули другие подразделения, в батальоне
остался только Кирпачевский. Этого высокого, широкоплечего красавца
выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище —
Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном
командующего одной из армий Киевского округа.
В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую «зеленку», из
дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву генерал
Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог
следующего содержания.
— Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?
— В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, — ответил Ошуев.
— В рейдовый батальон?
— Так точно. Заполнили вакант.
— Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте с дуру отправить его на боевые! А
то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!
— И что с ним делать прикажете? — раздраженно спросил Султан Рустамович,
потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). — У
нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Заберайте
обратно, товарищ генерал.
— Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так
надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте
начальником караула в полку.
— Слушаюсь, товарищ генерал! — ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку
на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену
ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали
в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под
горячую руку.
После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана — на Гардезскую
дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не
вылезал из караулов.
Перед очередным выходом он подошел ко мне:
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант
Кирпачевский!
— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.
Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: «Ну
что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас
отправляться к «черту на рога». Чего еще не хватает?»
— Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай
отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится,
потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал
Подорожнику меня беречь как зеницу ока.
— И что тебя сюда к нам занесло?
— Несчастный случай, — еще наглее улыбнулся взводный.
— Что за несчастный случай?
— Это несчастье звали Ольга. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее
соблазнил. Разве можно такому орлу отказать?
— Ну, не знаю. Вашей Оле было виднее.
— Ха-ха! Это точно! Нашей! Мой взвод охранял дачу командующего, а эта
стерва завела моду в бассейне голышом купаться. Вот я однажды разделся и
составил ей компанию. Весело было…
— Представляю! Веселились долго?
— Да нет. Недели две. А потом какой-то козел стуканул. Хреков дал мне в
ухо и изгнал из штаба. А за что?
— Ты генерала спросил об этом?
— Нет. Я ему в ответ промеж глаз звезданул. Что из того, что он друг
моего бати? Никто не давал право руки распускать! Я к тому же «под газом»
был. Мы коктейли целый день пили. Она фруктовый с коньяком, а я «Si-Si»
со спиртом. Газ в мозги шибанул, не сдержался. Теперь я тут, а Ольга,
зараза, вертихвостка, в Союзе. Она ведь меня специально спровоцировала, в
неглиже бродила! Под меня подкладывалась. С Алексея Ивановича ей проку
мало: совещания, комиссии, проверки, инспекции. Ну и возраст! А ей
генеральского тела раз в неделю мало. Терпела, терпела полгода, да и
нашла молодого жеребца. Генерал Ольгу выслал, а жаль. Лучше бы сюда
вместе со мной отправил. Над ней можно было еще трудиться и трудиться.
Работы — непочатый край! Не женщина, а станок!
— И что ты от меня хочешь? Чтоб мы с комбатом ходатайствовали о
возвращении этой отличницы боевой и половой подготовки в полк специально
для тебя. Нет жизни без станка?
— Ха-ха-ха, — громко рассмеялся старший лейтенант, показывая красивые
белые зубы
— Конечно, нет. Прошу о другом. Я знаю: Хреков запретил брать меня на
боевые. Я себя чувствую среди вас последним негодяем. Сижу в полку как
чмошник. Неудобно мне перед Афоней, Марабу, Острогиным и остальными. Чем
я хуже? Комбат не узнает, он в рейд не идет. Возьмете?
— Ага, значит, замполит батальона должен подставить свою задницу под
сочный пинок Хрекова? — насупился я.
— Ну, вы ведь будущий Герой. Чего бояться-то?
Я посмотрел в глаза нахального «старлея» и решил, что нужно сбить гонор с
этого генеральского сыночка. Год в Афгане пролежал у бассейна, пора
узнать ему, что такое горы и «зеленка». Полезно на будущее.
— Ладно, рискну. Собирайся. Беру ответственность на себя, тем более что
взводных не хватает.
Полк в рейд вел Губин. Он собрал офицеров на постановку задач и
распорядился:
— Сегодня действуем не как обычно. Никакой колонны. БМП в цепь! Между
ротами по танку, сзади развернуть самоходки и «Васильки». Артиллерия
накрывает квадраты, а пехота движется вперед, круша дувалы на пути. Три
танка с минными тралами прокладывают проходы в минных полях, а потом роты
вот тут, — Губин указал на карте рубеж перехода в атаку, — разворачивают
машины в линию. Кяризы, попадающиеся на пути, задымить и заминировать.
Чтоб сзади «духи» не повылазили и в спину не стреляли. Задача ясна?
Вперед!
Вот это дело! Надоело подставлять свою голову под гранатометы! Посмотрим,
как «духи» выдержат лобовую атаку!
…Не выдержали! Автоматические пушки разносили в клочья деревья и
виноградники, разваливали дувалы и стены. Танки хорошенько «проутюжили»
попадающиеся на пути развалины. Я сидел за башней БМП и ждал, когда
машина подъедет к большому кишлаку, чтобы спрыгнуть вниз. Неохота пехом
бежать по винограднику. Там легко зацепить ногой мину-лягушку или
наткнуться на растяжку. Вдруг сидевший рядом со мной боец схватился за
голову и свалился с брони в арык. Мы с Сероиваном прыгнули следом. Солдат
тряс головой и держался за уши.
— «Москва», жив! — закричал я, обрадовавшись. — Что случилось? Ты, словно
сноп сена, упавший с воза.
Солдат поднял каску с земли и протянул ее мне:
— Вот тут что-то. Как шарахнуло по башке, аж искры из глаз посыпались!
Мы с прапорщиком взглянули и оба присвистнули. Каску разворотило осколком
с двух сторон. Спереди вошел, сзади вышел.
— Чайник цел? — спросил Сероиван, осматривая голову бойца и с сомнением
вглядываясь в его глаза. — Внутри черепушки ничего не лопнуло? Какие
ощущения?
— Хреновые. В ушах звенит, словно кувалдой саданули.
— Московченко, у тебя ремешок под подбородком лопнул! Вот какая была сила
удара! — произнес прапорщик, продолжая рассматривать каску.
— Вскрыло, как ножом консервную банку! — воскликнул я, удивляясь.
У входного отверстия рваные края металла были вогнуты вовнутрь. В другом
месте лепестки разреза торчали наружу.
— А, ведь тебе везет уже второй раз, да? — спросил я у солдата.
— Ага! Товарищ старший лейтенант, под Талуканом мне пуля в каску попала,
прямо выше лба. Ох, старшина материться будет! Вторую каску списывать
придется.
— Каску списать — не человека хоронить! Лучше по десять касок выбрасывать
каждый рейд, чем хоронить хотя бы одного, — вздохнул я и пошел догонять
технику.
Прапорщик дал понюхать нашатыря контуженому и повел его под руку, следом
за броней. Движение неожиданно прекратилось. Техника уперлась в канал и
остановилась. Далее идти было некуда, да и незачем. Слишком малочисленны
штурмовые группы.
По дороге мы уничтожили трех или четырех сумасшедших от ненависти
«духов», пытавшихся оказать сопротивление. Может, и больше, кто знает.
Остальные ушли в кяризы и затаились. Силы дивизии слишком не значительны
для такого огромного района. Что у нас есть? Два мотострелковых батальона
да разведчики. Без поддержки артиллерии с авиацией мы и на сто метров бы
не продвинулись. Пехоты мало. Против наших восьмиста «штыков» впереди в
«зеленке» скрываются тысяч пять-шесть мятежников. Эх, скорей бы отсюда
уйти. А то они вот-вот смекнут что к чему и подберутся ближе к рубежу
обороны. Тогда головы будет не поднять…
За канал переправились саперы и принялись минировать подступы к нему. Вот
это хорошо. Нарвутся «духи» на мины и в лобовую атаку не попрут. А вот с
тылу атаковать могут. Каждую щель, каждый колодец не проверить. Да и те
жители, что остались в нашем тылу и изображают из себя мирных дехкан,
ночью могут достать из тайников оружие и ударить в спину.
Пять дней батальон вел огонь по сторонам, расстреливая боеприпасы по
бегающим в «джунглях» повстанцам. Разрозненные банды появлялись то
спереди, то сзади. Откуда только они брались? Вроде бы каждую щель
задымили и заминировали!
Наконец последовала команда «отбой операции»! Как вошли, так и выходим.
Быстро, шумно и без особых успехов. Зачем входили? Не понятно… Может, по
плану необходимо списать какой-то запас боеприпасов и топлива, чтобы
завезти из Союза новые?
Стоящая вдоль дороги колонна БМП трещала сотнями моторов, загаживала
воздух вонью от сгоревшей солярки. Возле батальона появился Золотарев и
приказал заглушить двигатели. Через пять минут подбежал Губин и принялся
кричать, чтоб немедленно завели машины. Он вопил: «Сейчас трогаемся!».
Завели! Прошло пять минут, не тронулись. Вернувшийся Золотарев вновь
приказал не коптить и без толку не жечь солярку. Бугрим попытался
доказать, что он получил другой приказ. Витька решил развлечься, проехать
до Кабула за штурвалом механика. Его не устраивало, что приходится
постоянно глушить и заводить машину. Сквозь шум мотора Золотарев услышал
фразу с матами в свой адрес:
— С вами, долболобами, сам дураком станешь!
— Что ты сказал, прапорщик? — опешил подполковник.
— Ничего. Все в порядке. Мне надоело выполнять противоречивые
распоряжения.
— Ну что ж, мы найдем вам замену. Дальше будешь служить где-нибудь
командиром заставы в «зеленке».
— Да хоть к черту на куличики, лишь бы подальше от вашего дурдома! —
рявкнул Виктор и, натянув поглубже шлемофон на голову, скрылся в люке.
По возвращению в полк Золотарев порвал наградной Бугрима на орден и
приказал искать мне нового «комсомольца».
— А чем плох Виктор?
— Я его сгною на выносном посту. Обнаглел до безобразия.
Позже Бугрим мне пояснил, отчего замполит полка так зол.
— Никифор, ты думаешь, Золотарев почему на меня волком глядит? Это не за
то, что я его послал подальше, а за то, что требую отдать мои часы!
— Какие часы? — удивился я.
— А такие. Трофейные! Перед рейдом, когда я проверял порядок в казармах,
в три часа ночи зашел к минометчикам. Туда заселили проштрафившихся
дембелей с дорожных батальонов. Собрали всех оболтусов, которых должны
были в последнюю очередь на увольнение в запас отправить. Они развели в
казарме такой бардак! Я вошел, принюхался: стоит устойчивый запах
наркоты. «Чарз» (наркотик) курят, практически не скрываясь! Собрался я,
было, устроить им подъем и заняться воспитанием, но запнулся об грязный
ботинок, брошенный на центральном проходе. Поддал его ногой, «чебот»
ударился о стену, а плохо запаянный каблук взял да и отвалился. Что-то
звякнуло, чуть блеснув в полутьме. Я заинтересовался. Наклоняюсь, а из
подошвы торчат часы «Orient», которые стоят не менее трехсот чеков.
