обстоятельствах погиб. Я, кроме того, отметил отличившихся в этом бою и
достойных правительственных наград.
В итоге никого, конечно, не наградили. Гробы сколочены, тела уложены,
«цинки» запаяны. Ордена — только погибшим и раненым. Бой закончен — и
отдыхайте до следующего рейда. Пушечное мясо — оно и есть пушечное мясо…
На следующее утро две роты разведки после бомбардировки и артобстрела
вышли в «зеленку». Они нашли в зарослях густого кустарника обезображенные
тела пропавших. Версия, возникшая в воспаленных умах особистов и
некоторых политотдельцев, о том, что сержант и прапорщик сдались в плен,
отпала. А дело было так. Когда Юрка вместе с сержантом попытались
прорваться к ДШК, то «духи» их сразу заметили, подпустили обоих поближе и
расстреляли из пулемета. Погибли мужики в бою, как герои…
* * *
На «базе» мы простились с убывающими домой Ветишиным и Калиновским.
Ребята выжили после тяжелейших ранений. Пора на Родину, налаживать новую
мирную жизнь.
Сашка Калиновский выздоровел и мог уже более-менее ходить. Постепенно
восстанавливалась речь, но еще были частичные провалы памяти. Он не всех
узнавал. У Сашки вынули из головы все осколки, кроме одного, который так
и остался торчать под черепной коробкой, почти касаясь мозга. Пошевелится
кусочек металла, чиркнет по мозжечку — и ты парализованный инвалид.
Мы проводили Александра до самолета, и он улетел в Ташкент. Из Ташкента
он должен был попасть в Москву, а дальше в Минск. Прямого рейса не было.
Не долетел…
В Москве какой-то негодяй позарился на его багаж и бушлат. Ударили чем-то
тяжелым по затылку. Выгребли из бумажника чеки, украли новенький японский
магнитофон. Милиционеры подобрали Калиновского, лежащего на асфальте,
подумали: пьяный. По документам определили, что офицер. Спиртным не
пахло. Глаза открыл, но не говорит. Только мычит и судорожно дергается.
Попал он в итоге снова в госпиталь. Оттуда домой привезли уже недвижимым,
на носилках…
…Отблагодарила Родина героя! Встретила ласковым приемом!
Ошуев расставался с полком. Банкет для штабных, построение всего личного
состава, вынос Боевого Знамени части. Потом он вышел к нашему батальону и
начал прощаться с офицерами:
— Товарищи офицеры! Ребята! Мужики! Вы уж простите меня за то, что я
порой перегибал палку, свирепствовал, не давал вам житья. Мне было
приятно с вами служить и воевать. Я горжусь нашей боевой совместной
деятельностью. Вообще, не поминайте лихом. Если в чем виноват, извините.
Не держите зла и обиды.
— Да мы все понимаем! — выкрикнул Стропилин.
— Ага, никаких обид! — гаркнул Афоня.
— Все нормально, товарищ подполковник! — воскликнул Мандресов.
— Султан Рустамович! Давайте сфотографируемся на память у обелиска! —
предложил я, расчувствовавшись.
— Да, конечно, с удовольствием! — согласился Герой, и мы гурьбой рванули
к постаменту, где стояла БМП.
Но что особенно было удивительно так это то, что Табеев, злейший его
враг, шел в обнимку с Ошуевым и что-то говорил ему, словно просил
прощения.
Уехали все, с кем я начинал. Вот и Мелещенко собрал чемоданы, найдя на
пересыльном пункте себе сменщика на должность начальника клуба. Хитрец!
Сваливает на два месяца раньше срока.
— Коля, а как же я? Мы приехали вместе, в один день, а теперь я брошен! —
сказал я ему на прощение. — А как быть мне? Ведь ты единственный мой
потенциальный донор! Микола, вернись в батальон и не уезжай!!!
— Перебьешься, ты — бессмертный. Сам же говоришь всем, шо гадание було
тоби до девяноста семи лет воздух коптить. Вот, живи и мучайся целый век!
А кровь понадобится — сваришь на самогонном аппарате. Я так кумекаю:
горилка или чистый спирт и наша первая группа крови, резус отрицательный,
близки по составу. Я целых два года ее таким образом обновлял. По два
стакана чистейшего самогона три раза в неделю. Кровь ажа бурлыть.
Презентую проверенный метод! Ну, все, прощувай и не журысь! — Микола
хитро прищурился, разгладил недавно выращенные запорожские усы, обнял
меня и отчалил.
Когда же мой черед?
Друзья уезжают один за другим. Проводили домой Острогина. Вечером
накануне он пригласил меня, Шкурдюка и Афоню прощаться. Две бутылки
коньяка, фрукты и «Боржоми». Минералка для Шкурдюка (последствия двух
гепатитов выпивать не позволяли).
— Эх, мужики! Честное слово, не чаял вернуться живым с этой войны!
Тьфу-тьфу-тьфу! — сплюнул Острогин суеверно через левое плечо. —
Тороплюсь радоваться, ведь еще не улетел. Осталось доехать до аэродрома и
улететь в Ташкент, будем надеяться: перелет пройдет нормально.
— Не боись, Серега! Все будет тип-топ! — успокоил его Афоня и шлепнул
ротного по плечу. — Друзья, встретимся все в Союзе.
— Дай бог! — вздохнул Серж. — А как служба тяжко начиналась! Черт меня
дернул сюда приехать! Служил в Германии, как у Христа за пазухой! Пиво!
Сосиски! Айсбан (тушеные ножки молодого поросенка)! Красивый маленький,
тихий немецкий городок! Но совесть точила, и мучила мысль, что все мои
друзья по училищу на войне! А я, как «чмо», барствую в центре Европы.
Получил от друга письмо из Гардеза. Он сообщал, что был ранен. Надрался я
шнапса и написал спьяну рапорт в Афган. Такой же опус составил мой
собутыльник Вася Петров. Утром являемся к командиру полка и приносим свои
рапорта на подпись. Доложили. Василий, сын генерала из Генштаба. «Кэп»
подписал бумагу, не читая, а затем вдруг поперхнулся и переспросил:
«Василий, ты куда собрался?». — «В Афганистан»! — отвечает мой приятель.
Командир смял его листок и порвал на мелкие кусочки. «Ты что, хочешь моей
погибели? — продолжал возмущаться командир. — Чтобы меня с полка сняли?
Иди отсюда!» И выгнал моего дружка за дверь. «А тебе чего, Острогин?» —
спрашивает он, вытирая платочком вспотевшую лысину. «Тоже решил в Афган
поехать», — отвечаю я. Он взял мой рапорт, поставил размашистую подпись и
молча, без возражений вернул его. Вот это было более всего обидно. До
глубины души! Выходит, меня, Острогина, не жалко! Катись на все четыре
стороны! Ну, я и покатился вначале в отпуск, а затем в Ташкент. Приезжаю
с предписанием в штаб округа, а моей фамилии в списке на замену для
Афганистана нет. И личное дело почему-то еще не пришло. Кадровик
разорался и выгнал из кабинета. Сказал, что загонит меня в какую-то
Иолотань, пока не разберутся: откуда я взялся, такой проходимец! Ничего
себе! Добровольца обозвали проходимцем. Стою в коридоре с предписанием,
переживаю, потею. Обидно до слез! Тут полковник проходит, «направленец»
на разведку. «Чего переживаешь, лейтенант?» Объясняю. Он мне: «В
разведроту пойдешь?» А я хоть к черту на куличики был готов отправиться.
Но в Кабуле назначение изменили. В разведке не служил — иди в пехоту, в
восьмидесятый полк. А мне без разницы — что восьмидесятый, что
восемьдесят первый, что мотострелковая бригада.
Мы прервали душевные излияния Сержа тостом за славный восьмидесятый полк.
Он выпил и вновь продолжил свою повесть:
— Не успел я освоиться в полку, как началась Панджшерская операция. Из
командиров в строю только ротный Ваня Кавун, я и прапорщик с
гранатометного взвода. Остальные в госпиталях, отпусках и черт знает где
отираются, замены ждут… Попал я в самое пекло — в штурмовой отряд для
обеспечения движения армейской колонны. Впереди танк с тралом, затем еще
тягач с «лопатой», грузовик с тротилом, далее мой взвод. Несколько
километров прошли спокойно. Едем, а по сторонам лежат сгоревшие машины,
бронетехника. Но, не доходя до Писгоранского Креста, попали в ловушку —
тралом задели мину.
Подрыв! Часть дороги обрушилась и техника остановилась. Внизу крутой
обрыв, не развернуться. Тут же второй подрыв под колесами «Урала». Кабина
и капот разлетелись в куски. К счастью для нас, взрывчатка не
детонировали! Обоим солдатам ноги оторвало прямо по туловище. Те, кто
были рядом, бросились вытаскивать ребят из-под остова кабины. А им и
помощь не окажешь! Сосуды разорваны, кровь хлещет, и никак не перетянешь.
Ужаснейшая картина! У меня сердце остановилось, глаза из орбит вылезли.
Вокруг дикая суета: медики колдуют, солдаты горланят, офицеры по
радиосвязи докладывают, машина дымит. Тягач съехал в сторону, разровнял
площадку для вертолета. «Ми-8» только начал зависать для посадки, как
вдруг он резко рванул вперед и взмыл в небо. В этот пятачок бросили
несколько гранат. По колонне забарабанили пули, осколки. Это «духи» из
невидимых нами пещер открыли огонь. Там были замаскированы и ДШК, и
«безоткатки», и гранатометы.
«Крокодилы» сделали несколько залпов и улетели. «Ми-8» тоже уцелел,
задымил, но не рухнул. Я своим солдатам командую, чтоб головы под
бронелисты фальшборта прятали от визжащих шальных осколков и рикошетов. У
самого ни каски, ни бронежилета. Думаю, черт с ней с задницей, если по
ней чиркнет, а вот башку жалко.
Присели, стреляем по склону, по пещерам, а толку нет. «Духов» очень
много. На моей машине Ширков ехал, был такой молодой наводчик, растерялся
он совсем. Механик к нему в башню через отсек старшего стрелка
перебрался, поднял пушку и открыл огонь. Минуты через три «бородатые»
разозлились и гранатами прошили башню. Обоим пацанам ноги оторвало
кумулятивной струей, и вдобавок все тело иссекло осколками. В конце
концов, артиллерия пристрелялась и накрыла гору. «Духи» сделали свое
черное дело и, видимо, по норам ушли — вглубь пещер. Позже огнеметами их
оттуда выжигали. После «шмелей», думаю, никто не выжил.
— Помню эту кошмарную историю, — вступил я в разговор. — Приезжаю в роту,
а погибших бойцов только что увезли на «Черном тюльпане».
— Никифор, ты видел лишь фото тех убитых, а у меня механик на руках
умер! — воскликнул Острогин. — Последние слова какие-то бессвязные
бормотал. Одно лишь я разобрал: «Надо, лейтенант, к солдатам человечнее
подходить, мы тоже люди». Честно говоря, я к своему взводу подошел с
мерками образцового полка, расквартированного в Германии, сразу как
прибыл. Орал, гонял, строевые занятия, физподготовка. А бойцы — уставшие,
измученные после рейда. Одному за пререкания по башке настучал. Они
обиделись. Видишь, даже в последних словах перед смертью была обида на
меня.
Итог боя: «бородатые» ушли, а четверо бойцов умерли. Два сапера из
взорванного «Урала» и мой экипаж. Еще десяток раненых. Ну, думаю, скоро и
и ко мне костлявая придет! Неделя в Афгане и такой кошмар, а впереди еще
два года! Как выжить в этой «мясорубке»? Ну, ничего, выжил! Повезло не
всем, но мне счастье улыбнулось!
— Выпьем за удачу! — предложил Афоня, прерывая наступившее молчание. — За
твою и нашу! Чтоб нам вернуться домой живыми и здоровыми.
Мы подняли стаканы, чокнулись и задумались. Сережка — счастливчик, одной
ногой уже дома. А мне и Афоне еще по два месяца служить, Шкурдюку,
бедолаге, целый год. Он и выпить-то не может для снятия стресса. Печень
откажет. Глотает «Боржоми»…
* * *
Проверка караула — крайне неприятное занятие, когда находишься в полку.
Встаешь среди ночи, бредешь в темноте к караульному помещению, спотыкаясь
о кочки и камни, дрогнешь на ветру. Бр-р-р. Потом берешь
сержанта-разводящего и идешь по постам, разбросанным вокруг городка.
Удивительно, но факт! Вокруг враждебная страна, противник, «духи» живут в
соседних кишлаках. Ветер заунывно воет, а часовые спят! Вот и сегодня та
же история! Приходим с Муталибовым на склад боеприпасов, а оба часовых
спят, завернувшись в караульные плащи. Автоматы лежат рядом, богатырский
храп раздается на всю округу. Они даже не шелохнулись при нашем
