— Знаешь, что Сбитнева убили? — спросил Вересков.
— Кого? Сбитнева? Как так, убили? — воскликнул я.
— Вот так! «Духовский» снайпер, прямо в лицо. Ошуева ранили. Вертолет с
экипажем сгорел и пять водителей из бензовозов. — Затем Вересков
пересказал происшедший бой в подробностях, какие знал.
— Эх, Вовка! Вовка! Твою мать! Говорил тебе дядя: езжай домой!
Навоевался, хватит! Нет, решил дальше судьбу испытать, со смертью
играть, — горько вдохнул я.
— Никифор, давай за Володю по пятьдесят грамм. Помянем. У меня есть во
фляжке немного спирта, — предложил Василий.
— Давайте, хороший был парень, Володька, настоящий русский офицер! У
меня, товарищ майор, есть баночка огурчиков и тушенка, сейчас организую.
Я никак не мог перейти на «ты» с замами комбата. Все же они майоры, а я
вчера был «зеленым» лейтенантом.
— Никифор, прекрати ко мне так обращаться. Я даже не первый зам. Ты, если
судить по неофициальному ранжиру, выше меня и к комбату ближе.
— Я привыкаю, но с трудом, — ответил я, подставляя кружку под струю
спирта.
По телу пробежала нервная дрожь. Я окончательно осознал, что погиб мой
близкий друг, настоящий боевой товарищ. Еще вчера вместе балагурили,
вместе воевали, выпивали… А сегодня погиб… Дома жена молодая, дочке три
года. Единственный сын у матери. Ужасная трагедия.
Мы выпили, хрустнули маринованными огурцами. Не пробрало. Майор взболтнул
фляжку, определяя, сколько осталось, и решил добавить.
— Думал, комбату оставить, но этим ему только мараться, губы смочить, — и
зампотех разлил остатки спирта по кружкам.
Стоя выпили за погибших, молча закусили. Вересков закурил, а я задумчиво
глядел в свинцовое небо. Еще пять-десять мину — и наступит ночь. Василий
поднялся с камня и сказал, что поедет дальше. Его пост будет в ста метрах
выше, за поворотом.
Бронемашина скрылась за выступом горы, и вскоре наступила тишина. На
глазах выступили слезы, горло сжало тисками безотчетного ужаса. Холодный
ночной ветер принес сырость, от которой содрогалось все тело. Спирт не
успокоил меня, а лишь немного смягчил горе.
Меня охватила тоска. Эх, Вовка, Вовка! Бедная твоя головушка! Всех жалко:
и тебя, и Шипилова, и Быковского, и Турецкого! Всех, с кем приехал,
дружил и служил. И солдат погибших жаль. Знакомых и незнакомых. И себя
жалко, бедолагу. Гадание гаданием, а вдруг «ворожея» ошиблась? Хочется
верить, что старая ведьма не обманула и проживу обещанные девяносто семь
лет. Но уж больно зыбко это все. Сидит себе «дух» в горах, целится в тебя
из винтовки или гранатомета и не ведает, что тебе на роду написано почти
век жить. Бахнет и оборвет линию жизни, предначертанную свыше. Верить
предсказанию — это, конечно, самообман. Просто хочется надеяться, что
смерть обойдет меня, не заденет острой косой.
* * *
Ночью мы ждали налета. Никто не сомкнул глаз. Солдаты снарядили патронами
пустые магазины, запалами — гранаты, вскрыли ножами пару «цинков» с
запасными патронами, чтобы не мучаться под огнем противника.
Я лежал головой к люку с автоматом в руках. Каждые пятнадцать минут
окликал экипаж, чтобы не спали и вызывал на связь вторую машину.
В этой темноте вглядывайся не вглядывайся ни черта не видно. Силуэт
соседнего БМП появлялся только в короткие минуты освещения ущелья
специальными снарядами. Склоны гор озарялись холодным, мрачным светом, а
затем на пятнадцать-двадцать минут вновь мрак.
На рассвете силы все же оставили меня. Тревожный сон сомкнул глаза. После
бессонной ночи солдаты отдыхали по очереди, один наблюдает и на связи,
другой спит.
Колонна выводимых войск почему-то не шла и не шла. Командование ежечасно
напоминало о бдительности, объявляло часовую готовность, потом отменяло
ее, вновь объявляло и опять отменяло. Наконец, пришло распоряжение —
«отбой». Прохождение колонн через Саланг откладывалось. Командарм дал
время проявить себя авиации и артиллерии. Летчики квадрат за квадратом
«засевали» почву свинцом, сталью, огнем. Урожая от этого «посева» не
соберешь, наоборот, желательно, чтобы некому было дышать после такой
«посевной». «Ураганы» изрыгнули несколько залпов ракет, снаряженных
«лепестками». Усеянные ими горные хребты станут совершенно непроходимыми.
Добро пожаловать на прогулку, будущие безногие «бородатые» ампутанты!
Работы для организации «Врачи без границ» из полевого госпиталя в
Паджшере прибавится.
Красивая и занятная мина — «лепесток»! Для пустыни — серая, для
«зеленки» — зеленого цвета. Посмотришь на нее и не подумаешь, что это
взрывоопасная вещь. А наступишь — и нет стопы. В прошлом году один
молодой солдатик из десантной бригады вблизи выносного поста обнаружил
эти мины. Не знал, что это за дрянь. Собрал полведра и понес в блиндаж.
Издали кричит приятелям: «Мужики, я чего-то нашел чудного! Поглядите!»
Метров пятнадцать не дошел, споткнулся, тряхнул грузом — и ба-бах!
Сдетонировали «лепестки». Ни ведра, ни бойца. Так-то вот.
Я решил пройтись ко второй машине, размять ноги взбодриться. Нагрудник на
плечи, автомат в руки и вперед. Как всегда, словно юный
натуралист-путешественник, глазел на горные пейзажи и прочие красоты
дикой природы. Шел, шел и обнаружил на обочине противотанковую мину. Не
наша. Вроде бы китайская. Провода не видны, поэтому непонятно —
управляемая она или нет. Я побежал обратно, растолкал спящего наводчика,
забрал у него шлемофон и доложил комбату о находке.
Подорожник вызвал саперов, сообщил командованию. Вместо раненого Ошуева
руководить полком прибыл сам Филатов. Было известно, что Иван Грозный
после рейда уходил на новую должность — начальником штаба соседней
дивизии. Жаль. Вроде бы и грубиян, хам, матюжник, но свой, проверенный,
надежный. Привыкли к нему, сроднились.
— Факел-300, что там у тебя, б…, за находка? — рявкнул в наушники Иван
Васильевич.
— Подарок от «духов». На обочине лежит, нужны «кроты» убрать
«гостинец», — ответил я командиру.
— Хорошо, «коробочка» подойдет через полчаса. Поставь указку и сам не
лезь!
— Есть поставить указку! — отрапортовал я и подумал: что больше мне
делать нечего, как самостоятельно разминировать! Прошли пионерские
времена сбора металлолома, когда я таскал железяки. Пусть работают, кому
положено. И хотя в прошлом я заканчивал учебку радиоминеров, был
оператором, сержантом, но это не мое призвание.
Через полчаса подъехал БТР, облепленный саперами во главе с начинжем.
Майор Скива спрыгнул на землю и, подходя ко мне с хитрой усмешкой,
спросил:
— Ну, шо? Где лежит подарок? Гостинчик не украли еще?
— Нет, вон там, в ста метрах. Я ветку рядом воткнул, снимайте. Взрывателя
нет, но кто знает, что под ней может быть?
Саперы «кошкой» (приспособление типа маленьких грабель на длинной
веревке) зацепили мину и осторожно потянули в сторону от асфальта.
Железный блин звякнул несколько раз, ударяясь о камни, и не взорвался.
Лейтенант-сапер подошел, осмотрел мину и то место, где она лежала.
— Товарищ майор, — обратился он к Скиве, — проводов нет, вокруг тоже
чисто. Ложная тревога!
— Это хорошо! В нашем деле самое главное — бдительность! Лучше
перебздеть, чем недобздеть! Солдаты, щупами пошарьте вдоль обочины, чем
черт не шутит! Береженого бог бережет! — приветливо улыбаясь и хлопая
меня по плечу, сказал майор. — А ты сам-то, Никифор, побоялся саперные
навыки применить?
— К черту! Если уж начальники инженерной службы дивизии подрываются, то я
могу и подавно кувыркнуться! — ответил я.
— Эх, старлей, ты не путай две вещи: опыт и самоуверенность. Начинж
дивизии когда-то был опытный! Но дослужился до высокой должности и навыки
потерял. Он только прибыл из Союза, где мины учебные. А где ты тут
учебную мину найдешь? Только боевые! Вот и погиб по причине забывчивости.
…Неделю назад в штабе дивизии проводили сборы внештатных саперов. Вызвали
из отдельных подразделений (рембата, разведбата, батальона связи)
назначенных командованием бойцов для обучения минно-взрывному делу.
Полковник собрал всех в круг возле учебного места и начал показывать, как
ставится мина на неизвлекаемость. Привык в мирное время работать на
макетах и забылся. Нужно, говорит, вставить запал и взвести по часовой
стрелке. Показал правильные действия, как положено. А вот так, в обратную
сторону, делать нельзя ни в коем случае! Взорвется! И саперный начальник
правильно показал, как делать не нужно.
Начинжа так нашпиговало металлом, что буквально разорвало на части. Еще
девять человек погибли, и семерых тяжело ранило. Нелепость и трагическая
случайность, а людей не вернешь…
* * *
В четыре часа утра комбат вышел на связь.
— Как обстановка?
— Спокойная, — ответил я, зевая и борясь со сном.
— Тормоши бойцов. Не спать. «Праздник начался!» Как понял, прием? —
спросил Подорожник.
— Понял вас, понял! «Праздник начался»! — отозвался я.
Итак, свершилось. Первые выводимые машины и люди спустя несколько часов
марша пересекут перевал и устремятся домой.
Вдали, постепенно приближаясь, грозно нарастал шум моторов. Несколько
сотен автомобилей, тягачей, бронемашин, зенитных самоходных установок,
пусковых машин «КУБ» и «ОСА», коптя воздух, ползли домой. Надрывно ревели
моторы, штурмуя горный серпантин. Впереди шел БТР из комендантской роты,
затем танк и БРДМ с развернутым знаменем. Проехала бронемашина с
руководством по проведению колонны и броня управления нашей дивизии. И
пошли, пошли родимые полки…
Домой, скорее домой, на Родину! На каждой дверце у машин висят
бронежилеты, водители и старшие машин в касках, лица нахмурены и
сосредоточены. Некоторые, более невозмутимые, приветливо машут на
прощанье. Через час колонна скрылась за поворотом, и только несколько
отставших неисправных машин медленно догоняли ушедших.
Счастливого пути!
Батальон расположился возле Джабаль-Уссараджа, чтобы заправить технику и
пополнить боеприпасы, почистить оружие.
Я уселся в санитарной машине на складном стуле за маленьким столиком
писать политдонесение в полк об итогах боевых действий, об отличившихся,
о трофеях и потерях. Разложив бумажки-рапорта из подразделений, я сразу
обратил внимание на крохотный листок, исписанный каракулями, с грубыми
орфографическими ошибками. Ага, это из гранатометного взвода принесли.
Писал явно сержант или солдат. Вероятно Гурбон Якубов нацарапал эти вирши
вместо Мандресова. Написано в поэтическом стиле. Описания природы только
не хватает. А так, одна лирика. Мандресов, уходя из роты, упросил комбата
перевести к нему этого сержанта. Теперь будущий узбекский народный поэт
пишет донесения на русско-узбекском диалекте.
Дверца машины широко распахнулась, и в проеме появилось испуганное лицо
Бугрима.
— Никифор! Постникова подстрелили! Только что.
Я отбросил писанину и выскочил из кунга. Пробежав триста метров до
расположения первой роты за считанные секунды, мы увидели растерянных
офицеров. Острогин, Калиновский, Ветишин и Бодунов что-то горячо
обсуждали, стоя над перевязанным сержантом.
— Откуда была стрельба, мужики? — спросил я, переводя дыхание.
Офицеры растерянно посмотрели на меня и отвели глаза.
— А хрен его знает! — смутился замполит роты.
— Какое-то странное ранение. Может, пуля на излете попала в ногу? —
пробормотал Бодунов.
— А куда в ногу? — переспросил я.
— Выше колена. Сильно разворотило мышцы, и кость задета, — вздохнул
Бодунов.
— Так что ж это за излет? Может, «духи» из кишлака пульнули? Снайпер?
— Не знаю, — устало ответил Саша.
— Бодунов, это твой замкомвзвода. Отвечай, где он был, когда начался
обстрел? Покажи мне это место! — рявкнул я.
