Его использовали в качестве посыльного по магазинам и для подвоза девочек
с торговой базы, причем пользовались его услугами оба замполита полка и
даже партком. Мне такой помощник был не нужен.
— Виктор, главное условие совместной службы — прекращай «шестерить» в
штабе.
— А шо, я напрашиваюсь? Вызывают, посылают, приказывают. Артюхин мастер в
этих делах — достать, привезти, поднести, в койку подложить.
— Я лизать зад Золотареву не собираюсь и тебе не позволю. Хочешь
нормально служить, оставайся. Нет — найду замену. Золотарев себе подыщет
других «шестерок». У нас вон какой огромный батальон: пятьсот пятьдесят
рыльников.
— Товарищ старший лейтенант! Заберите меня и не отдавайте политбоссам. Я,
конечно, хочу остаться.
— Ладно, Виктор, вольно. При народе обращайся официально, по званию или
по имени отчеству. А между собой будем поддерживать по-прежнему
товарищеские отношения.
— Уф-ф-ф, — облегченно вздохнул Бугрим, осознав, что «гроза» миновала.
— Бери свои бумажки и иди куда-нибудь, где нет инфекции, заполняй,
исправляй, сочиняй, — распорядился я.
Виктор, обрадовавшись, схватил тетради, попрощался и убежал.
— Ну, что трахнул Бугрима? — засмеялся начальник штаба.
— Поиздевался немного. Ему полезно. Вон, какую он ряшку наел в Ташкенте.
Теперь будет в горах и «зеленке» худеть. Быстро приведу его в чувство.
Сбитнев хитро улыбнулся и прошептал, обращаясь только ко мне:
— За перехваченную из-под твоего носа парикмахершу Витюше мстить не
будешь? Простишь? Или теперь ее уступит тебе?
— Володя, пошел к черту. Кто о чем, а ты сразу все на баб переводишь.
Между прочим, и тебе прощаю прошлые издевательства и гадости, — улыбнулся
я. — Сегодня я словно Христос, добрый и всепрощающий.
— Это спорный вопрос, кто над кем больше издевался! Значит, мы с тобой на
«вы» переходим? Думаю, скоро о нашей дружбе некоторые, высоко
воспарившие, забудут.
— Дурак ты, Вовка, и уши холодные.
— Может, и дурак. В ответ оскорблять начальство не буду, промолчу, —
сердито сказал Сбитнев и отвернулся к стене.
Лекарства ли, отдых ли помогли или время действия инфекции закончилось,
но к установленному командиром сроку, офицеры и прапорщики выздоровели.
Большинство солдат тоже поправились. Кое-кто продолжал чихать, но все
встали на ноги и отправились в подразделения готовиться к опасному рейду.
В полк пришла трагическая весть. Погиб подполковник Жонкин. Заместителя
начальника политотдела застрелила во время проведения стрельб какая-то
машинистка. Нелепая и глупая смерть здорового, доброго, жизнерадостного
человека.
Жонкин должен был проверить выполнение вольнонаемными женщинами
упражнения по стрельбе из пистолета. У одной из стреляющих случилась
осечка. Она спросила старшего на огневом рубеже штабного майора: «Почему
пистолет не стреляет?» Тот велел перезарядить ей оружие. Но и второй
патрон сделал осечку. Девушка крикнула: «У меня не получается! Не
стреляет!»
Зам начпо подошел к ней и попытался успокоить: «Пробуйте еще раз!» Она
вновь перезарядила с его помощью пистолет, нажала на спусковой крючок —
осечка! Повернулась к подполковнику и говорит: «Вот видите, не стреляет!»
И при этом вновь нажала на спуск. Бах! Выстрел в живот!
Жонкин скончался через несколько часов в медсанбате. Хороший был мужик.
Душевный.
* * *
Мы познакомились с ним ровно год назад. На тот момент я был совсем
«зеленым» лейтенантом. Роте во время очередной операции крупно повезло.
Солдаты каждый день находили реактивные снаряды, мины, оружие. Извилистое
ущелье открывало нам свои тайники с удивительной легкостью. Очевидно,
несколько караванов прибыли совсем недавно, так плохо боеприпасы были
спрятаны. Скорее всего через какое-то время эта масса смертоносного
металла обрушилась бы на города и военные гарнизоны.
Мы осторожно подошли к развалинам домов. На окраине селения у огромного
валуна лежали тела двух расстрелянных афганцев. Тут же валялся мертвый
ишак. Один из убитых, видимо, сумел отбежать метров на пятнадцать, но не
успел спрятаться в кустарнике. Возле окровавленного трупа мятежника
валялся спичечный коробок. На этикетке была изображена карикатура:
Горбачев колет большим шприцем в голову афганцу вакцину с надписью
«коммунизм». Этого нарисованного афганца за руки держит Бабрак Кармаль —
лидер НДПА (Народно-Демократической Партии Афганистана).
Я поднял спички и протянул командиру:
— Иван, взгляни, вот это оперативность пропаганды! У нас пока и портретов
Горбачева на стендах нет, а тут уже на коробках рисунки и карикатуры на
него.
Капитан Кавун прикурил трофейной спичкой и выбросил коробку.
— Ну ее к черту, а то, не дай бог, особисты заметят, объявят
антисоветчиком, припаяют вражескую пропаганду!
— Да прекрати, ерунда все это! Из-за такой мелочи?
— Мелочь? Может быть! Но сейчас после скандала в восемьдесят первом полку
контрразведчики взвинчены и напуганы.
— А что за происшествие? — спросил я удивленно. — Ничего не слышал.
— Ты еще много чего не слышал. Командир разведвзвода пьяный вдрызг
поздним вечером шел через плац и наткнулся на замкомандира полка. Майор
начал воспитывать лейтенанта, назвал его алкашом. Тот в ответ достал из
кармана пистолет и выстрелил в грудь начальнику. Лейтенанта скрутили,
отвели на гауптвахту, а чуть позже повезли в комендатуру. По дороге
лейтенант накинулся на солдат-конвоиров, отбросил их от заднего борта и
выпрыгнул из кузова. Проезжали они неподалеку от американского
посольства, и, по слухам, «летеха» рванул туда, чтобы укрыться и
попросить убежища (не знаю, правда, это или нет, за что купил, за то и
продал). Догнали беглеца, сбили с ног, связали и повезли дальше. Посадили
в камеру. Скандал!
— И что было впоследствии? — спросил я, заинтересовавшись этим рассказом.
— А ничего! Меньше болтай, больше молчи и думай, живее будешь!
Солдаты быстро собрали три больших штабеля из ящиков с патронами и
гранатами, выложили в ряд мины, выстрелы к гранатомету, принесли два ДШК
и несколько запасных стволов к ним.
Четыре вертолета вывезли трофеи и двух пленных афганцев. Вскоре прилетел
еще один борт, сел и тут же взлетел. Из вертушки выскочил кто-то с мешком
и автоматом и быстро побежал к развалинам. Вертолет исчез за хребтом, а
прибывший пассажир начал испуганно озираться вокруг. Взвода на ночь
укрепились на холмах, гость нас не увидел в лучах заходящего солнца и
растерялся.
Кавун послушал радиостанцию и, усмехнувшись, сказал мне:
— Это по твою голову проверяющий, по связи передали — замначальника
политотдела Жонкин. Иди встречай!
Захватив с собой двух солдат, я спустился к хибаркам и проводил
начальника к СПСам. Иван доложил проверяющему о результатах операции, об
обстановке и пригласил его на ужин, успев тихо шепнуть мне:
— Шагай к бойцам, изображай политработу. Проводи беседы с ними, пусть
начальник радуется.
Я расположился за камнями с тремя солдатами, рассказал последние новости,
о которых прочел в газетах, пошутил немного и вернулся. Слышно было, как
подполковник спросил, где я, и как ротный ответил, что на занятиях.
Жонкин улыбался, попивая чай вприкуску с сахаром, расспрашивал о роте, о
трофеях. Он был тоже, как и я, новичок. В дивизию прибыл накануне рейда.
Нашим гостеприимством и радушием он остался доволен. Кавун подарил
подполковнику новый трофейный спальник, чем окончательно расположил его к
себе.
Утром начальника вызвали на КП дивизии. Для этого предстояло пройти по
ущелью несколько километров и подняться на горную вершину. Зам начпо
попрощался с каждым солдатом и офицером, крепко пожал руку Ивану.
— Товарищ капитан, кто будет сопровождать меня? — спросил у командира
Жонкин.
— А замполит и проводит. Пойдет вместе с первым взводом, — ответил,
улыбаясь, ротный.
Всю дорогу по извилистому пересохшему руслу реки, прыгая с камня на
камень, подполковник инструктировал и наставлял меня. Но делал он это
добродушно, с пониманием.
С хребта спустился взвод разведчиков во главе с лейтенантом Кузьминским.
Заместитель начпо поздоровался с офицером, и пошол наверх. На вопросы
Острогина: «Что, показали пленные, которых мы поймали? Сказали где
склады?» — Витя Кузьминский, ухмыльнувшись, ответил, что почти ничего.
Один замерз, а другой пошел пописать и сорвался в пропасть.
— Как замерз? — удивился я. — Жарко ведь?
— А на камнях спать холодно, — пошутил Виктор. — Ха-ха-ха! А если честно,
то они не хотели разговаривать. Пришлось первому воткнуть струну в
печень. Заговорил, но не с нами, а с Аллахом. Следов допроса от струны не
остается, но очень больно. Крови нет, дырочка малюсенькая, но терпеть
просто невыносимо. Слабый оказался, не выдержал. Второму — провод от
аккумулятора присоединили к «головке», и крутанули ручку телефонного
аппарата. Заговорил, но неразборчиво. Вырвался и побежал помочиться.
Оступился и долго-долго летел, размахивая клешнями. Не повезло бедняге.
Люди не птицы, летать не дано.
— Витя, а без пыток нельзя? Разве можно издеваться над пленными? —
удивился я.
— Чудак, кто же сам, добровольно расскажет. Да ты еще трупы наших
замученных бойцов не видел. Увидишь — перестанешь удивляться, — сердито
ответил разведчик и полез вверх, догонять взвод.
— Черт, как в Азии все противно и непонятно! — вздохнул Серж, лежа за
валуном и глядя в небо.
Мы решили подождать, прикрывая группу, пока разведка доберется до
вершины. Чтоб начальство видело нашу неустанную заботу.
— Эх, жизнь-судьба! И зачем я здесь? Взял из Германии добровольно поехал
в Афган. Только потому, что перед ребятами неудобно. Я с немцами пиво
пью, а многие мои друзья воюют. Вот и выбрал этот солнцепек. А тут
стрельба, убийства, пытки. А еще пыль, мошки, мухи, скорпионы. Черт бы их
побрал, насекомых!
— Серж, мне кажется, ты случайный человек в армии! — усмехнулся я. — Не
твое это дело — военная служба.
— Угадал. Если в Афгане карьера не сдвинется с мертвой точки, уйду из
армии. К черту! Война, Никифор, — единственный шанс служебного роста при
отсутствии блата и протекции.
— Я тоже приехал, чтоб никто не попрекал, будто я в тылу отсиживался. На
войне служба «в гору не пойдет», уйду на гражданку. Связей у меня нет, да
и не службист я.
— Никифор, не переживай, все будет у нас хорошо. Вон, посмотри, Жонкин
как будто и не гнусный мужик, а стал заместителем начальника политотдела.
Случаются еще исключения из правил.
Теперь это исключение из правил — Жонкин нелепо погиб…
* * *
Вместо рейда в «зеленку» около Мирбачакота я оказался на совещании
политработников в дивизии. Впервые батальон воюет, а я сижу в штабе и
протираю штаны на стуле. Вначале было выступление инструктора
спецпропаганды, затем Балалаечник учил учету и списанию телевизоров и
радиоприемников. Далее прибыл Севастьянов и накинулся на нас с упреками.
Досталось трем майорам и капитану. Затем начальник политотдела стал
задавать каверзные вопросы о происшествиях, преступлениях, неуставных
взаимоотношениях, о потерях.
Один из майоров в конце доклада на вопрос Севостьянова о перестройке
сообщил: в дивизионе перестроилось десять офицеров, что составляет
пятьдесят процентов.
— А у вас сколько перестроилось, товарищ майор? — ласково обратился
Аркадий Михайлович к сидящему впереди крупному майору-танкисту.
— Из восемнадцати офицеров — двенадцать! — бодро доложил тот.
— Хорошо, хорошо… — нахмурился полковник и ткнул пальцем в меня. — Что
скажете, товарищ старший лейтенант? Перестроились?
Я растерялся от неожиданности: глупость-то какая! ЦК КПСС объявил о
перестройке, и за полгода мы должны проделать то, не зная что. Даже
