сожжены «духами». Офицеры и солдаты найдены, но живых нет. Убиты,
замучены, изуродованы. Многих из них сожгли в стоге сена. Некоторых
бросили в огонь живыми. У строителей был один на всех пистолет, и у
какого-то водителя под сиденьем лежали две гранаты. Постепенно выяснялись
подробности этой жуткой трагедии.
Колонна сбилась с пути, какие-то афганцы указали дорогу, но не к карьеру,
а в мятежный кишлак. Местные жители, работавшие в поле, увидели легкую
добычу и обрадовались. «Духи» схватились за автоматы, гранатометы и
принялись расстреливать головной КАМАЗ. Он моментально загорелся.
Замыкающие колонну машины попытались развернуться, сдать назад. Но из
гранатомета подбили самую последнюю из них. После этого водители
бросились врассыпную. Словно загнанную дичь на охоте, их расстреливали в
упор. Раненых добивали прикладами, лопатами, мотыгами и прочими орудиями
«мирного труда». Многих оскальпировали, кастрировали, некоторым спороли
животы… Лейтенант был скошен очередью, так как расстрелял всю обойму из
пистолета. Прапорщик бросил одну гранату, а вторую не успел — застрелили.
Машины подожгли, даже грабить не стали.
После этого побоища местные жители быстро покинули кишлаки и ушли, кто в
горы, кто в Кабул. Второпях и скотину не увели с собой. Голодные,
привязанные к деревьям и столбам ишаки, брошенные в спешке хозяевами,
оглашали своим ревом окрестности.
Батальоны на следующий день спустились с гор в аул. Через него шел
маршрут к поджидавшей в долине технике. Жизнь после нашего посещения
кишлака замерла окончательно. Коровы, лошади, ослы лежали всюду, тут и
там, расстрелянные из автоматов. Это десантники выместили на них
накопившуюся злость и ярость. После того как мы покинули поселение, крыши
домов и сараев во дворах дымились и горели.
Черт! Эти жилища и не подожжешь толком. Одна глина и камни. Глиняный пол,
глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу, да
плетенные из виноградной лозы и веток кровати. Убогость и нищета вокруг.
Парадокс! По нашей марксистской идеологии тут живут как раз те люди, ради
которых затевался пожар мировой революции. Это их интересы Советская
Армия прибыла защищать, выполняя интернациональный долг. И все же мы для
них оккупанты, чужеземцы и неверные. Собрать бы этих Брежневых, Сусловых,
Громыко, Андроповых, Устиновых и т.д., даже тех, кто уже умерли, привезти
в такой кишлак и ткнуть мордой в этот бессмысленный кошмар. Спросить:
зачем? почему? Какой социализм они собрались тут строить? Раскройте
глаза! Напрягите старческие мозги!
* * *
Это был мой последний рейд, во время которого я совмещал две должности.
Сменщик не прибыл, и я воевал с родной ротой. Офицеры ухмылялись, но были
смущены резким изменением моего статуса. Я и сам чувствовал неловкость.
Командование задачу несколько изменило, и полк перебросили в Пагман, в
прошлом живописный дачный район Кабула. Когда-то, еще не очень давно, до
череды революций, переворотов и мятежей, это был цветущий край. Здесь
размещались загородные дома-виллы, принадлежавшие иностранцам и местной
знати. Сейчас остались от этого великолепия только остовы плохо
сохранившихся зданий. Разруха, одним словом.
Мы вошли в один из дворцов. На отциклеванных паркетных полах рассыпана
солома, а на ней разложены помидоры. Большая белая ванна до половины
наполнена грецкими орехами. Бак газового титана старательно расстрелян
автоматными очередями вдоль и поперек. Высокий зеркальный потолок холла
зияет многочисленными выбоинами, а те стекла, что не осыпались, разбиты.
Кто-то очень целеустремленно разрушал все вокруг. Оконные рамы вырваны,
двери сломаны. В центре большой комнаты, на паркете, потухший очаг и
казан на подпорах. Холл выгорел, в кухне нагажено. Вот она — деградация.
Закончилась эволюция от обезьяны к цивилизованному человеку! Развитие
пошло вспять, обратно к неандертальцу. Нашествие варваров из глубины
мрачных веков.
Но стены этого дома были пока еще целы. А другие виллы взорвали или
сожгли. Что-то уничтожили мы, что-то — «духи». Сады в запустении, фонтаны
загажены. Гнетущая картина. Домой, скорей домой!
Я стоял у казармы и переругивался с Лонгиновым. Он в прошлом году был
избран партийным «вождем» батальона. Теперь из-за неоформленной партийной
документации его не отпускали домой. Бронежилет пытался эту писанину
свалить на меня.
— Товарищ старший лейтенант! Старший лейтенант Калиновский прибыл на
должность заместителя командира первой роты по политчасти! — громко
доложил подошедший к нам круглолицый, голубоглазый офицер.
— Вот, видите, Семен Николаевич! Не могу я доделывать за вас
документацию. Сами разбирайтесь с Цехмиструком. Мне и за Артюхина бумажки
переписывать и «хвосты» заносить, и за собой подбирать.
Я взял за локоть старшего лейтенанта и отвел в сторону, продолжая ехидно
улыбаться Лонгинову.
— Коллега, а как по имени отчеству? — поинтересовался я.
— Александр Васильевич, — ответил мой сменщик. — Я выпускник Минского
училища позапрошлого года.
— Меня зовут Никифор Никифорович! Выходит, выпускались одновременно. Рад
твоему прибытию. Такая сложилась ситуация, что я и тут и там, а в итоге
нигде не успеваю.
Я подвел старшего лейтенанта к Сбитневу.
— Владимир Сергеевич, вот получите моего наследника и сменщика. Любите и
жалуйте.
Сбитнев удивленно посмотрел на меня. Впервые за всю службу я назвал его
по имени отчеству. Он едва выдавил из себя:
— Спасибо, Никифор… м-м-м… Никифорович! Надеюсь, сменщик окажется не хуже
предшественника. Возможно, даже лучше.
— Конечно. Будем надеяться, что через год он встанет на мое нынешнее
место. Сменит на батальоне, — усмехнулся я в ответ.
В канцелярии я сложил большущей стопкой журналы, тетради, амбарные книги,
блокноты, дневники, планы. Хлопнув ими по столу и выбив пыль из
«макулатуры», я сказал:
— Вот, мое наследство! Написаны планы за август, сентябрьские составишь
сам. Знакомься, осваивайся, обживайся. Дерзай, Александр!
Я пожал новенькому руку и, загрустив, вышел из казармы. Закончилась
большая полная тягот, но и счастливая часть моей жизни. Были ведь и
удачи. Можно сказать, что фортуна улыбалась мне до этого момента. Что же
будет дальше?
Полк поразила эпидемия. До выхода в «зеленку» осталась неделя, а треть
батальона скосила инфекция. Санчасть переполнилась. Санитарная машина
каждый день увозила в госпиталь очередную партию пациентов. Их место
занимали новые больные.
В батальоне заболели большинство офицеров и прапорщиков. Комбат лечился
водкой и ежедневными физическими упражнениями на «стюардессе», поэтому не
заразился. Я долго боролся, но «вирус» сразил и меня. Поднялась
температура, начался кашель.
Помещением для карантина по распоряжению командования стала стоящая на
бугре, рядом с горами, казарма. Вышло так, что я болел, не отходя от
рабочего места. Общий кабинет заместителей комбата находился тут же,
напротив канцелярии роты. Когда Золотарев звонил по телефону, отдавая
распоряжения, приходилось вставать с койки, бросать игру в карты и писать
бумажки.
Окончательно уяснив, что выход на боевые действия под угрозой срыва, в
наш мини-лазарет примчались Филатов и Золотарев вместе со штабной свитой.
Командир полка хлопал дверями, топал ногами, разбросал по коридору ротную
документацию, крыл больных отборным матом. Затем он сел на табурет у
входа и спросил у Подорожника:
— Василий Иванович! Что будем делать, дорогой ты мой? Это катастрофа!
Командир вытирал большим платком пот со лба и лысины и шумно сопел.
Подорожник сердито накручивал усы и нервно подергивал правой ногой. Что
он мог ответить? Эпидемия — это словно стихия, как снежная лавина.
Обрушится, не остановишь, пока не долетит до самой земли. Так и тут.
Когда все заразившиеся переболеют, тогда и встанут в строй
— Рейд нужно отложить на два дня. С кем идти? Ни ротных, ни заместителей!
Солдат по половине комплекта. Войти в «зеленку» сумеем, а как потом
оттуда выбираться? Надо докладывать командованию.
— Черт! Слушайте мой приказ, обалдуи! Жрать таблетки! Пить микстуры,
ставить уколы, выполнять назначенные процедуры, но чтобы через четыре дня
чихающие были на ногах! Кто не подымится на пятый день, станет моим
личным врагом, — прорычал Иван Грозный.
Командир отшвырнул табурет и с грациозностью африканского слона, сметая
на своем пути мебель, умчался прочь. Золотарев невнятно промямлил что-то
о сознательности, долге, чести, затем переваливаясь с боку на бок,
удалился. Штабные еще некоторое время позубоскалили, подшучивая над нами,
и тоже ушли. Мы остались один на один со своей непонятной болезнью.
Чтение книг надоело, карты опротивели, анекдоты и байки закончились.
Отлежанные спина и бока болели.
Однажды после обеда пришел в лазарет Виктор Бугрим, наш прапорщик. Он
вернулся из длительной командировки в Ташкент, со слета комсомольских
«вожаков» ТуркВО. Я этого своего ближайшего подчиненного давно ждал,
чтобы нагрузить работой.
— Привет доходягам! — поздоровался Витек.
— Эй, прапорщик, не забывайся! — подал голос майор Вересков.
Бугрим заметил дремлющего рядом с зампотехом начальника штаба, приложил
руку к груди и, смущаясь, извинился:
— Виноват, товарищи майоры! Это не к вам. Это вот ко всем лейтенантам,
старшим лейтенантам и прапорщикам относится.
— И замполитов с нами лежащих касается? — съехидничал Вадик Хмурцев.
Бугрим нагло посмотрел на меня и Мелещенко и кивнул.
— И Ростовцев — доходяга? — продолжал уточнять Вадик.
Бугрим хмыкнул и ответил:
— Герои тоже бывают доходягами. Героями становятся, ими не рождаются.
Может быть, он постепенно станет настоящим мужчиной. Вдруг и Героя дадут.
— А у тебя, Витюша, похоже, будущего больше нет. И исключительно по
глупости и из-за длинного языка, — улыбнулся связист.
— Вадик, ты чего болтаешь? О чем ты? — удивился прапорщик.
— Виктор, ты сейчас издевался над своим главным и ближайшим
начальником, — пояснил Вадим. — Ростовцев назначен замполитом батальона!
Люби и жалуй! Ха-ха!
— Ха-ха-ха, — рассмеялись лежащие рядом офицеры и прапорщики.
Виктор растерянно озирался вокруг и непонимающе переспросил:
— Никифор, замполит батальона? Издеваетесь? Ладно, хватит разыгрывать! Он
уходит в другой полк! Я точно знаю.
— Нет, Витюша, не Никифор, а теперь Никифор Никифорович! Или товарищ
старший лейтенант!– продолжал насмехаться над Бугримом Хмурцев.
— Не может быть… — горестно вздохнул Виктор и сел на свободную койку.
Я завернул майку, почесал волосатую грудь и сказал:
— Ну что, подчиненный, пошли в кабинет, поговорим! Серьезно побеседуем!
Бугрим пошел за мной под градом насмешек, обреченно шаркая подошвами
ботинок.
— Садитесь, товарищ прапорщик, не стесняйтесь, — радушно предложил я.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, за приглашение, — поблагодарил
смущенный Виктор.
— Как будем дальше жить, Витек? — поинтересовался я, выкладывая из сейфа
на стол комсомольскую документацию. Это был не сейф, одно название.
Металлический ящик, доставшийся мне по наследству от предшественников.
Только и годился что для тетрадок.
— Как прикажете, так и будем жить, — вздохнул Бугрим. — Не хотите —
расстанемся.
Виктор был растерян и не знал, как себя вести. В мою бытность замполитом
роты мы частенько ругались. Он имел неосторожность пару раз «стукнуть»
начальству на меня. Часто подкалывал и ехидно подшучивал надо мной.
Работа Виктора в батальоне заключалась в основном в организации застолий
начальству. Подай-принеси. Конечно, в рейды с батальоном он ходил, как
положено. Но если Артюхин сачковал от войны, оставаясь в полку, то и
Бугрима держал возле себя в гарнизоне. Прапорщик деградировал на глазах.
