посмотрел на недавно прибывшего зама по тылу и развел руками: — Вот
так-то! И зампотех в полку не Победоносцев! — Командир ткнул пальцем в
унылого, длинноносого майора, прибывшего неделю назад. — Я сегодня утром
листал «штатку», ужасался и покрывался холодным потом! Опять кого-нибудь
не по тому адресу хоронить отправите! Канцелярские крысы!
Иван Васильевич в конце тирады уже не говорил, а рычал, вспоминая
служебное несоответствие за прошлогоднее происшествие с похоронами не
того солдата. Он тогда оказался без вины виноватым.
— В строевой части все проходит согласно приказам, — робко попытался
возразить капитан.
— Бегом! Неси полковую книгу приказов, штатную и свою служебную карточку
не забудь. Будем сравнивать, и если я прав, сразу накажу! — рявкнул
командир и с силой бросил рабочую тетрадь на стол. — А пока Ковалев
бегает, зам по тылу, ставь задачи!
Маленький, щуплый подполковник-татарин вышел на край сцены и, нервно
теребя кепку-«афганку», начал путано формулировать свои мысли. Он от
волнения слегка заикался, говорил гнусаво через нос. Татарский мягкий
акцент от этого еще больше усиливался.
— В полку мною спланирован большой объем работы! Вот перечень того, что
необходимо сделать в каждой казарме, в общежитиях, в столовой, на
складах. Самое главное — внешний вид полка! Приедут гражданские люди, и
ухоженность, благоустройство для них главное! Я наметил следующее:
покрасить казармы светло-розовой краской. Стены на солнце выгорели, и
сейчас не поймешь, какого они цвета. Мусорные баки сделать черными!
Обсерить бандюры! По всему периметру городка!
— Чего сделать? — громко спросил Подорожник, не поняв незнакомую фразу.
— Обсерить бандюры! — еще раз повторил зам по тылу.
Народ в зале тихо засмеялся.
— Фарид Махмутович, поясни, я ни хрена не разобрал последнее выражение.
Что за х…ню ты несешь? Я вроде не дурак, но не понял смысла. Какое-то
новое ругательство ты ввел в русский язык! — в свойственной ему манере
грубо хохотнул Филатов.
— Обсерить бандюры-то? Как? Что непонятного? Ну, бетоные камни вдоль
дорожек сделать серыми. Покрасить цементным раствором, — смущаясь и
краснея, пояснил Махмутов.
— А-а-а-а... Обсерить… Ага, бондюры-бордюры… Теперь понял. Хорошо хоть не
пересерить! А то пехотинцы, понимаешь ли, дружище, большие мастера все
вокруг пересерить! Поясню для бестолковых: покрыть серой краской бордюры.
А не то, что вы подумали! Продолжай дальше, — махнул рукой командир,
вытирая брызнувшие слезы. Его большое тело сотрясалось от беззвучного
хохота, лицо покраснело.
Сидящие в зале давились от смеха. Зам по тылу продолжил:
— Показывать будем казарму артдивизиона, танкистов и первой роты.
Офицерское общежитие подготовим одно. Наверное, первого батальона.
Сегодня я обошел эти помещения. У артиллеристов в целом хорошо, танкистам
нужно будет немного поработать. А в казарме первой роты — кошмар! Захожу
в роту: там грязь! Захожу в тумбочку: там бардак и крыса! Мухам по
столбам везде сидят.
— Кто сидят? — удивился командир. — Мухам как?
— Мухам летают, по столбам садятся! — растерянно произнес Фарид
Махмутович.
— А-а-а… Летают… Сбитнев! Почему мухам у тебя летают и по столбам сидят?
В тумбочку войти мешают… — из последних сил сдерживая смех, произнес
«кэп».
— Не знаю, — чистосердечно ответил Володя и пошутил: — Постараемся
переловить, крылья оборвать и истребить.
Весь зал заливался диким хохотом. Махмутов что-то пытался говорить, но
его никто не слушал. С этой минуты кличка «Мухам по столбам» закрепилась
за ним навсегда.
Сбитнев толкнул меня в бок и прошипел:
— Если мы по казарме будем бегать и мух бить, времени на службу не
останется.
— Володя, нужно внести изменения в штатную структуру роты. Вместо одного
снайпера ввести должность забойщика мух, москитов и комаров, — согласился
я, весело смеясь.
Тем временем в клуб вернулся Ковалев с книгами приказов и
штатно-должностной. Командир полка взял их, развернул на столе и принялся
показывать Ошуеву и Золотареву на несоответствия.
— Капитан, иди сюда! — рявкнул Филатов, оборвав смех офицеров. Тыкая
пальцем в страницы, он произнес: — Смотри вот, вот и вот. Долболоб!
Порублю «конец» на пятаки!
Далее последовали самые грубые и сочные варажения. По окончанию тирады
командир метнул «штатку» в голову осторожно пятившегося к краю сцены
капитана. Тот словно игрушка «ванька-встанька» мгновенно согнулся
пополам, а затем вновь выпрямился, как ни в чем не бывало. Разгильдяй
сумел увернуться от запущенного в него убойного снаряда. Огромная книга
полетела в зал, словно птица, размахивая обложкой, будто большими
крыльями. Она звучно плюхнулась среди сидящих впереди танкистов, не
долетев до нас всего полметра.
Я почесал затылок и тихо произнес, наклонясь к Сбитневу:
— Больше я на совещания не ходок. В следующий раз тут туфли или сапоги
метать начнут. Уж лучше я воспитательную работу с бойцами буду проводить
в ленкомнате. Там спокойнее.
— Все прекратить п…деть! — рявкнул «кэп», что-то записывая в карточку
Ковалева. — Я вам что, клоун? Капитана — под домашний арест, на трое
суток! Шагом марш!
Проштрафовавшийся подобрал штатную книгу и, втянув голову в плечи, понуро
сгорбившись, удалился.
Полк покинул свои казармы и двинулся в горы, а на наше место прибыли
строители наводить чистоту для очередной показухи. Что ж, каждому свое:
одним — строить, другим — все ломать.
Четвертый день рота сидела в горах на указанных задачах, а паек был
получен на трое суток. Грустно. Желудок рычал и гневался. Ну не нравился
ему суточный пищевой рацион. Банка фруктового компота, банка фруктового
супа с рисом и изюмом, банка с пятьюдесятью граммами паштета, банка с
пятьюдесятью граммами сосисочного фарша и такая же баночка перченой
говядины. К этому набору — пачка галет и несколько сухарей. А еще чай,
чай и чай. Его пили, пока была вода во фляжках. Вода, к сожалению, быстро
кончилась. Убогие пайки за трое суток истреблены полностью, больше нечем
поддерживать полуголодное существование. Как питаться на четвертые сутки?
Рано утром, допив последнюю кружку чая, я сидел и рылся в вещмешке в
поисках съестного.
А чего исследовать его содержимое? И так знаю — пусто. В нем нет ничего,
кроме половины пачки галет, двух конфет и стограммовой баночки сока.
Умереть, конечно, не умру, но обидно голодать в пяти километрах от
развернутого полевого лагеря дивизии. Да и кишлак рядом внизу, где бродят
куры, овцы, коровы. Но нельзя! Мародерство…
Я лежу в СПСе, жарюсь на солнце и злюсь сам на себя. Пыль, пекло, мухи,
грязь, голод. Ведь мог, как белый человек, уже пару недель служить на
посту в одном из батальонов, охраняющих дорогу или «зеленку». Предлагали
же! Нет, отказался — и вот результат.
Вертолеты пара за парой заходили на штурмовку. Они наносили удар за
ударом по горному хребту справа от нас на расстоянии пяти-шести
километров. Треск и грохот сверху дублировали разрывы авиабомб и снарядов
на земле.
— Муталибов, что у нас с чаем? — поинтересовался я у сержанта.
— Чая только два пакетика осталось. Эти придурки его выкурили, когда
сигареты кончились, — сердито ответил Гасан, одновременно отвешивая
затрещину курильщику Царегородцеву.
— Царь! Сколько можно говорить вам, дуракам, что курение чая приведет к
туберкулезу. Сдохнешь быстрее, чем от никотина, — рассердился я.
— Много раз пытался бросить курить, но не получилось, — грустно ответил
солдат, разогревавший воду на костерке в трех банках из-под компота.
— Ну, что ж, мучайся дальше, бедолага-табачник, — похлопал я по плечу
солдата.
Свернутой в несколько раз оберткой от салфетки я взялся за отогнутый край
горячей баночки. Вытянув губы в трубочку, осторожно начал прихлебывать
обжигающий рот и горло желтоватый напиток с легким запахом гари.
Последние два кусочка сахара, последняя галета и последняя кружка чая.
Далее остается только грусть, наблюдение за горящим кишлаком и бесцельное
разглядывание неба.
— Гасан, ты чего такой неразговорчивый и хмурый? — поинтересовался я у
сержанта.
— Плохие известия получил с дороги из третьего батальона. Кунаки погибли.
Узнал буквально перед выходом.
— Коздоев и Эльгамов? — догадался я.
— Да. Я с ними подружился, когда они в батальонном разведвзводе служили и
жили в нашей казарме. Хорошие ребята! Почти земляки. Коздоев меня звал к
женщинам сходить. Но я без любви не могу. А у него это запросто.
Пообещает большие деньги, и многие на все согласны. Первая была
библиотекарша молодая, потом официантка «Унылая Лошадь».
— Ха-ха! Ну, ты сказал! «Унылая Лошадь»! Это Вера, что ли? Вы ей такую
кличку дали? — засмеялся я, догадавшись о ком разговор.
— Угу. А что, прозвище на все сто! У нее до тошноты тоскливый и унылый
вид. Не ей за услуги деньги платить, а она должна — за развлечение. За
то, что с ней сумели переспать. Башир пообещал две тысячи афгани, но
потом прилепил ей между ног двадцатку! В тот момент у нее физиономия была
еще унылее обычного.
— И что Верка? Возмущалась?
— А ничего. Пожалуйся и в двадцать четыре часа в Союз вышлют. Встала,
отряхнулась и ушла грустная… Эх, жалко погибших джигитов…
Я не стал расстраивать сержанта рассказом, как встретили смерть его
земляки. Эти мерзавцы были бедой батальона, они доводили Подорожника до
белого каления. И когда командир разведроты Ардзинба по указанию Ошуева
попросил отдать ему обоих «суперменов», то Чапай их с радостью сплавил.
Позднее избавилась от них и разведка, негодяев перевели во второй
батальон. Затем они оказались в третьем батальоне. Там и погибли.
Эльгамову кто-то из бойцов выдернул чеку из гранаты, лежавшей в кармашке
разгрузки. Солдата от взрыва разорвало пополам. Официальная версия:
попадание из РГП. А Каздоев схлопотал пулю в затылок. Якобы «духовской»
снайпер. (Эта версия предназначалась для командования, а также родным.)
— Гасан, хорошо, что их убрали из батальона. Ты такой приличный парень,
эти варнаки сбили бы тебя с толку. Как чеченцы из казармы исчезли, ты
изменился в лучшую сторону. Стал самим собой, без придури.
Сержант тяжело вздохнул и отвернулся. Ничего не ответив, он продолжал
грустить.
Полк возвращался в Кабул в хорошем настроении. Немного поголодали, но
зато все живы и здоровы. В моей роте полоса удачи несколько затянулась.
Обычно такой период сменяется чем-то ужасным. Не дай бог!
На душе тревожно… Пора менять место службы...
В казарме меня дожидался нервно курящий сигарету Артюхин.
— Ну, где ты болтаешься? Я тебя устал ждать! Забудь о роте и принимай
дела батальона!
— Как забыть? Будет приказ, возьмусь за батальон, а пока занят своими
бойцами, — огрызнулся я в ответ.
— Приказ есть! Ты второй день как назначен. Поздравляю! А я второй день
как исключен из списков части. Завтра улетаю. В основном все бумажки
написаны, планы за сентябрь сам сделаешь. Чего тебя учить, постоянно
исполняешь чужие обязанности. Торжественно вручаю стопку тетрадей и
бумаг. Изучай. Утром доложим Золотареву и бери бразды правления в свои
руки. Вчера заменщика на твою первую роту нашли на пересылке. Вечером
привезут. Так-то вот! Дерзай…
* * *
Я крепко и сладко спал. Снилось что-то цветное и красивое. Да и какие
могут быть сновидения у человека, только что назначенного
нежданно-негаданно на вышестоящую должность!
Кто-то резко схватил меня за руку и словно выдернул из снов в реальность.
— А? Что? Где? Уф!.. — забормотал я спросонья, протирая глаза.
На будильнике стрелки показывали шесть утра. По комнате энергично и
нервно расхаживал Артюхин, громко матерясь.
— Гриша! В чем дело? Мне сегодня не надо на подъем бежать! Очередь
