бойцы роты будут смотреть в клубе кино. Ваше кино закончилось вместе с
последним стаканом.
Я собрал объяснительные, вернулся в канцелярию, где сидели, улыбаясь,
офицеры.
— Ну что, нашли «дурь»? — спросил я.
— Угу! У техника на это дело нюх отменнейший. Не человек, а
доберман-пинчер! «Старый» прошел вдоль ряда наших машин, потянул носом,
спиртного не учуял. Двинулся к каптерке и сразу полез на крышу. Там почти
полную бадью браги нашел! Сыщик! — рассмеялся Ветишин. — Верхнее чутье —
великая вещь! Словно у охотничьей собаки!
— Володя, а каким образом ты, не нюхая, определил, что они пьяны? —
поинтересовался Острогин.
— А ты не понял? — усмехнулся Сбитнев.
— Нет.
— Он воспользовался методом дедукции Холмса! — встрял я в их диалог. —
Сержант как доложил? Кречетов Владимир Петрович. Выходит, или чудит, или
сильно пьян. Раньше в склонности к шуточкам в сторону командования боец
был не замечен!
— Верно! И еще характерный блеск глаз. Он мне очень хорошо знаком, я
среди алакашей все детство на севере провел, — объяснил Володя. — Ну что,
замполит, происшествие предотвратили, нарушители дисциплины наказаны,
пора отдыхать?
— Правильно. Однако пить будем не в канцелярии. Пойдем к нам в комнату.
Иначе получится нехорошо. Только что солдат воспитывали, а сами усядемся
квасить, — заметил я.
— Будь по-твоему, уходим, — согласился командир. — Но что-то не глянется
мне праздновать в нашем жилище. За стенкой обитает дорогой и любимый
комбат. Услышит шум, ворвется, скандалить начнет.
— Приглашаю ко мне. В наше спальное помещение технарей он редко
заглядывает, — предложил Тимофей.
— О! Это дело! Собирайте «стратегическое сырье» в коробку и вперед! —
скомандовал, повеселев, ротный.
В маленькой душной комнатенке с одним окном, стоял спертый
отвратительнейший запах грязных портянок, белья, обуви, а также мазута и
солярки. Через комнату от стены к стене протянулась обвисшая веревка с
прищепленными рубахами, брюками, куртками и кальсонами. В углу высилась
горка нестираных носков. Прелое-перепрелое нижнее белье вперемешку с
дырявыми портянками, скомканное, валялось возле шкафа. Стол оказался
уставлен пустыми бутылками, стаканами, завален сухими корками и
огрызками. Пустые консервные банки были переполнены окурками. Газеты,
заменяющие скатерть, усеяны жирными пятнами и размазанной закуской. Обои
на стенах оборвались во многих местах и свисали, словно тряпки.
— Да! Обстановочка! — вдохнул пораженный интерьером Сбитнев. — Тимоха!
Сколько здесь человек живет? Сотня? Надо же так постараться захламить
помещение! Не жилище, а берлога!
— Шестеро. Но еще пришлые ночуют, те, кто своим ходом покинуть помещение
не может, — отозвался виновато техник.
— Нет, человеками тут и не пахнет. Здесь «бандерлоги» обитают какие-то! —
рассмеялся Ветишин.
— Вот обласкал. «Бандерлога» какая-то! — возмутился Тимофей Федарович. —
Я из-под машин не вылезаю. А после работы в наряды хожу через сутки.
Помыться некогда, не то что порядок наводить. А стаканы чего ж мыть-то —
водкой обеззараживаются.
— Бодунов, возьми-ка вещмешок, скидай туда бельишко из угла, отнесем
механикам на ветошь. А ты, Тимоха, убирай мусор со стола да иди отчищай
стаканы и вилки! — распорядился Володя. — Знал бы, куда попадем, не пошел
бы!
— Видали? Побрезговал! А мы так обитаем больше года в скотских условиях!
И никому дела нет, — горестно вздохнул Федарович.
— Вот именно! Обитаете! Существуете! Кто мешает жить по-человечески?
Прибраться, подмести, помыть посуду, пыль протереть! — разозлился я. — К
нам постоянно в комнату комиссии водят, показы делают. У нас всюду
прибрано, вещи по местам расставлены, полы помыты. И почему это армейский
порядок прапорщиков не касается?
— А мы от проверок комнату на засов запираем изнутри и через окно
вылезаем. Никто из начальства и не попадает в наши «апартаменты», —
улыбнулся Бодунов.
Я открыл шкаф и увидел ящик гранат, россыпь запалов к ним и десятка
четыре автоматных магазинов с патронами. Кроме того, лежали сигнальные
ракеты и две «мухи».
— Фью-ю-ю! — присвистнул Острогин. — Арсенал!
— Сильно! Впечатляет! — признался Сбитнев. — Даже не прячут по чемоданам!
Все на виду! А командиру роты за этот арсенал несоответствие в должности
влепит начштаба полка. Разгильдяи! Бодунов, ты в этой конуре, наверное, и
АГС разместил бы, если б я оружейку не проверял?
— Да нет, сюда его тащить далеко. В роту ближе, — криво усмехнулся Игорь
и неохотно взялся за веник.
С большим трудом спустя полчаса мы навели относительный порядок.
Проветрили комнату, а затем залили углы одеколоном, чтобы можно было
сидеть и не испытывать отвращения к окружающей обстановке.
Я выставил коллекцию напитков на стол. Серж открыл пробки и принялся
вопрошать, кто что будет пить. Поглощать водку вызвались Сбитнев, Тимофей
и Бодунов, коньяк — Халитов и Мандресов, вино и шампанское досталось мне,
Острогину и Ветишину.
— Ветишин, ты чего из компании выпадаешь? — поразился Сбитнев. — Тоже
перешел на «ослиную мочу»?
— Сам ты моча! — возмутился Острогин. — Алкаши несчастные, что бы вы
понимали! Один замполит настоящий самелье!
— Кто я? Как меня ты обозвал? — поразился я.
— Самелье! Человек, разбирающийся в винах. Крупный специалист виноделия.
Виночерпий! — разъяснил Острогин.
— Кто такой сионист, я знаю. Кто такой гомосексуалист — тоже. Слышал и
про других различных извращенцев, но про таких, Серж, не слыхал! — подняв
брови, ехидно улыбнулся Сбитнев.
— Дегенераты — пьют денатурат, алкаши — поглощают водяру и спиртягу. А
истинные гурманы — дегустируют марочное вино, — оборвал его с важностью в
голосе Серж.
— Марочное... Пивал, знаю. Портвейн «Кавказ», портвейн «77»,
плодово-ягодное, плодово-выгодное! — засмеялся Сбитнев. — Что вы сами-то
понимаете в вине. Вы хотя бы представление имеете о процессе виноделия?
Какое вино и как получается?
— Нет, — искренне ответил я, разливая содержимое бутылок по стаканам. —
Откуда? В Сибири виноград не растет.
— Так вот, слушай, как и что делается. Залезут мужики в огромный чан с
виноградом и начинают его топтать грязными ногами. Как первый сок до
портов (штанов) дойдет — это «Порт — вейн». Мнут дальше: подступает сок
до пояса — «Херес», еще чуть выше поднимется — «Мудера». А как он под
горло давильщиков подступает — это «Рыгацители» и «Рыгатэ». А что на дне
останется — разливается под маркой «Вер-муть». — Рассказ Володи потонул в
дружном хохоте любителей водки.
Серж выругался:
— Настроение испортили, бараны! Обозвать так волшебные, изумительные
напитки «Мадера», «Алиготэ», «Ркацители». Темнота!
— Замполит, погоди! Поставь свой стакан! — приказал ротный. — В начале мы
обмоем твои звездочки! Ты уже становишься взрослым, старший лейтенант!
«Звезды» полагается мыть водкой. Вот тебе кружка, кидаем их туда,
достанешь со дна губами, выпив содержимое. А уж потом балуйся винишком за
свой день рождения.
Я тяжело вздохнул, поморщился и внутренне содрогнулся, вспомнив
аналогичную процедуру, проделанную два года назад. Тогда я приехал в
Туркмению молодым лейтенантом и попал на экзекуцию, вступая в должность.
Такая же кружка, столько же водки (причем более вонючей и ужасной).
Бр-р-р!
— Давай, давай, замполит, не нарушай традиции, — поддержали все ротного.
Делать нечего. Сделав глубокий вдох, я опустошил кружку до дна и выплюнул
звездочки на ладонь. В голове зашумело, в горле запершило.
— Рассолу! — рявкнул я и выпил из протянутой мне банки с нарезанным
болгарским перцем четверть жидкости.
— Возьми, Никифор, закуси мьяском. Ешь, дарагой, закусывай, — ворковал,
накладывая тушенку в мою тарелку, старшина-азербайджанец. — Жал, нэт
возможность шашлик приготовить. Тушенка — дрян! Разве это мьясо? Но раз
кроме нее другого нэт, кющай дарагой, а то опьянеешь. Резван Халитов
подкладывал мне закуску, а тем временем мысли в моей голове постепенно
расплывались и терялись, и уносились вдаль.
— Ростовцев, а ты между прочим перешел в разряд «кое-что знающих», —
ухмыльнулся Сбитнев.
— Поясни, — заинтересовался я.
— Объясняю. Лейтенант — это тот, кто ничего не знает. Старший лейтенант —
знает кое-что. Капитан — все умеет. Майор — может показать.
Подполковник — может подписать. Полковник — знает, что подписать, —
разложил все по полочкам Сбитнев.
— А генерал? — спросил Ветишин.
— Генерал знает, что нужно что-то подписать, но не помнит где!
— Вот это да. Сам выдумал? — удивился молчавший до этого Мандресов.
— Нет, не я. А военная народная мудрость, — ухмыльнулся Володя. —
Мудрость и опыт, накопленные годами и десятилетиями истории Советской
Армии.
С этими словами он прикрепил звездочки к моим тряпичным погонам на х/б.
Я, переводя дух, уклонился от следующей рюмки и присоединился к третьему
тосту за погибших. Встали, молча выпили. В дальнейшем в компании с
Острогиным мы наслаждались холодным вином и шампанским. Застолье шло к
завершению. Магнитофон извергал поток песен, разгорелись споры, шум
постепенно усиливался. Каждый говорил о своем и не слушал соседа.
Внезапно дверь кто-то сильно дернул, но она, закрытая на крепкий засов,
не поддалась. По фанерному полотну забарабанили кулаками и ногами,
раздались маты и вопли комбата. Подорожник орал:
— Алкаши проклятые! Пьянчуги! Открывайте дверь, а не то замок высажу!
Совсем обнаглели прапорщики! На весь полк орут, не скрываясь! Отворяйте,
иначе хуже будет, когда до вас доберусь!
Мы притихли, но магнитофон выключать не стали (вроде он играет сам для
себя). Комбат побесновался еще минут пять и, заметив, что кроме музыки
больше ничего не слышно, удалился по длинному коридору в свою комнату.
— Что делать дальше? — спросил я у Сбитнева.
— Меня тянет на подвиги! Пойло кончилось, пора к теткам! В окно, за
мной! — громким шепотом кинул клич ротный.
Володя вместе с Бодуновым принялись вырывать щеколды и задвижки, отгибать
гвозди на заколоченной раме. Мы с Острогиным собрали закуску и взяли две
оставшиеся бутылки вина. Другие, выпитые, булькали уже в нас, и пузырьки
газа вырывались с шипеньем из гортаней. Федарович демонстративно, не
снимая обувь, завалился на кровать.
— Тимоха! Ты что? А приключения, а подвиги? Как же бабы? — рассмеялся
Ветишин.
— Я, молодой человек, достиг того возраста, когда отказ женщины радует
больше, чем ее согласие. Мне и на трезвую голову тяжело, а после двух
стаканов в женском модуле делать совершенно нечего. И под дулом пистолета
ничего не поднимешь.
— Вот старый пес! Всю компанию портит! — осудил Федаровича Бодунов.
— Ну и пусть валяется. Мы сейчас мусор с собой унесем, а если комбат
вернется, Тимоха дверь откроет, сделает вид, что ничего не было, —
поддержал техника Сбитнев и, подумав, добавил: — Эх! Если я в тридцать
пять, как наш техник, буду таким же ленивым импотентом, то десять лет до
этого возраста надо использовать как можно интенсивнее! Черт с ним! Пусть
дрыхнет, пескоструйщик!
— Ну, вперед, на штурм женских сердец! — радостно провозгласил Бодунов, и
мы, толкаясь, шикая друг на друга, вывалились через окно.
— Тоже мне, штурмовики! — ухмыльнулся презрительно Ветишин. — Я думаю,
через час большинство из вас завалятся в одиночестве по койкам в своих
комнатах, потерпев неудачу. Рухнете на матрасы, словно моряки после
кораблекрушения на скалистый берег.
— Иди, смазливый ловелас, тебя-то наверняка бабы заждались. Донжуан
несчастный! — Острогин звучно хлопнул по Сережкиной спине, выталкивая его
за окно.
Действительно, так и получилось. Бодунов дошел до дверей женского
общежития, но, потоптавшись в раздумье, выдавил из себя что-то про
