быстро движущуюся цель. Счастливо доехать и вернуться! Стреляй во все,
что шевелится, не раздумывая!
* * *
Две машины, одна за другой, покатили по вражеской земле. На башне первой
сидел я и Гурбон Якубов. Второй машиной командовал Муталибов. Там же
лежал Зибоев в обнимку с ПК и перекатывался с боку на бок в такт движению
БМП по ухабам. Две частички Родины, два островка во враждебном окружении.
Так нам тогда казалось.
В небе пролетели параллельно нашему курсу четыре вертолета, летчики
видимо, вглядывались в нас, как в потенциальные мишени. Я приветливо
помахал им рукой. А им хоть маши, хоть не маши, если что-нибудь взбредет
в голову, то и бабахнут по тебе. Не в первый раз. Потом скажут —
промахнулись, видели рядом «духов» или приняли за противника.
Песок и пыль, поднимаемые гусеницами машин, создавали длинный шлейф
позади нашей колонны. Треск моторов был слышен на многие километры
вокруг. Обнаружить нас было легче легкого.
Механик последний машины вдруг резко сократил дистанцию и в непроглядной
пыли, потеряв дорогу, съехал чуть в сторону с твердой накатанной колеи.
— Стоп, машина! Вовка, сдавай назад, зацепим тросом и вытянем
Рахмонова, — распорядился я.
Другая машина начала объезжать застрявшую и тоже увязла левой гусеницей в
зыбучем песке
— Черт! Бл…! Вы что, совсем охренели! Это называется лучшие водители
роты! Обе машины посадили! Зибоев прыгай с брони и замаскируйся с
пулеметом в камнях. Пушки влево на кишлак! Операторы, наблюдать! — заорал
я солдатам.
Бойцы сняли бревна, привязанные сзади на машинах, и принялись собирать
камни, ветки, подкладывая их под гусеницы. Затем в ход пошли лопаты.
Работы — непочатый край! Машины накренились в разные стороны и плотно
сели на брюхо.
Солнце взошло в зенит и принялось нещадно припекать. Это не самая большая
беда, которая может приключиться. Лишь бы из безоткатного орудия или
гранатомета не бахнули из-за дувалов. Расстояние до них всего метров
двести. Вдруг из зарослей появилась группа вооруженных аборигенов и
направилась к нам, размахивая руками и что-то гортанно выкрикивая.
— Зибоев, чего они орут? — насторожился я.
— Не слышно, сейчас подойдут поближе и разберусь, — пообещал пулеметчик,
взяв на мушку афганцев.
— Не вздумай! Пока не скажу, огонь не открывать. Сначала ведем
переговоры, потом, может быть, стреляем. Кто знает, сколько их там в
кустах. Будем надеяться: эти люди не из банды Карима, — вздохнул я и
вытер выступивший пот со лба.
— Товарищ старший лейтенант, они говорят, что отряд самообороны,
ополченцы, — крикнул Зибоев, после переговоров с «бородачами».
Подошедшие к нам афганцы были вооружены кто чем. Двое с «калашниковыми»,
один с карабином и самый старый с древним «мультуком» (это старинное и
длинноствольное ружье). Трое замерли в стороне, держа оружие вниз
стволами и всем видом показывая, что намерения у них самые мирные и
дружественные. Четвертый приблизился к нам.
— Салам, командир! — поздоровался старик, подойдя ко мне и протягивая
руки для приветствия.
— Салам, аксакал! — ответил я и пожал сморщенные, шершавые коричневые
руки.
«А, ведь, тебе лет сорок пять! Но вид — как будто ровесник века,» —
подумал я, вглядываясь в незваного гостя. Мужичок с понимающим видом
посмотрел на машины, присел возле траков и что-то быстро заговорил.
— Просит нас не стрелять по кишлаку и отвернуть пушки. Там — мирные люди.
Только друзья! — перевел пулеметчик.
— Пушки не развернем, но стрелять без причины не будем, — успокоил я
парламентера.
— Мужик предлагает проводить к нашему посту, за помощью, — продолжил
переводить Зибоев. — Пост близко, за деревьями, метрах в трехстах. Может,
сходим, товарищ старший лейтенант?
— Мирзо, скажи ему, что он и еще один останется тут, а двое пойдут со
мной проводниками! — распорядился я.
— Они согласны, — сообщил переводчик.
— Это хорошо. Зибоев, идешь за мной, и если засада, вали всех из
пулемета! Лебедков, прикрываешь пулеметчика, а я пойду с этими
бандитскими мордами. В плен не сдаваться! Себе — последняя граната.
Рожи у наших добровольных помощников, действительно, были недобрыми, хотя
афганцы улыбались изо всех сил. Но и улыбки их выглядели натянутыми.
Бородатые лица, грязные халаты, ноги в галошах. Ремни и нагрудники
увешаны гранатами, снаряженными мопазинами, в которых было полно
патронов, за поясами — ножи. «Надежные» проводники, нечего сказать.
Я снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник и повесил его
на плечо, направив ствол в спину ближайшего аборигена.
— Буру! — сказал я афганцам, что означало вперед, и махнул рукой.
Мужчины пошли вперед, оглядываясь время от времени и что-то говоря друг
другу. Я достал потихоньку из лифчика гранату, сунул палец в кольцо и
разжал усы. Если что — раз и привет! Будет общая могила с этими друзьями.
Кто их знает, что у них на уме на самом деле.
Мы шли плотной группой по тропе между деревьями и кустарниками, вдоль
высокого дувала. Потом залезли на стену, такую широкую, что можно по ней
смело идти, не боясь упасть. На нашем пути из зарослей выглядывали
женщины, дети, мужики со злыми лицами. Вот впереди на поляне показался
высокий глинобитный дом.
— Шурави. Пост! — сказал один из афганцев, показывая рукой на строение.
На краю дороги стояла табличка: «Осторожно, мины!», рядом другая с
надписью: «Стой, назад, стреляют!» и ниже еще что-то по афгански. Черт!
Вот дела! А как же пройти? Мины! Да еще могут от поста очередью
полоснуть. Вон пулеметный капонир, рядом танк в окопе, а чуть дальше за
высоким бруствером БМП. И вся поляна затянута «паутиной» из проволочного
малозаметного препятствия, и колючей проволоки.
Проводник, на удивление, хорошо ориентировался в препятствиях и знал
проход. Он кому-то, кого я еще не видел за стеной, заорал на ломаном
русском:
— Шурави! Не стреляй! Друзья!
Часовой крикнул:
— Проходи! и махнул рукой.
Мы подошли к высоким массивным воротам, и афганец дернул за подвешенную
связку склянок. Хороший звонок! Калитка отворилась, и высунулся заспанный
солдат:
— Чего пришли? Кто такие? Чаво нада?
— Боец, проводи меня к старшему поста, я старший лейтенант из первого
батальона! — ответил я хмуро.
— Все, что ли, с первого? — ехидно произнес солдатик.
— Не ухмыляйся, умник, это проводники. Веди к начальству, — подтолкнул я
в грудь юмориста.
— Кто тут ко мне пришел? — недовольно спросил вышедший из бункера
капитан.
— Ростовцев, замполит первой роты! — представился я, здороваясь с
хозяином заставы.
— А-а-а. Привет! — протянул, зевая, офицер.
Это был капитан Самсонов, заместитель командира второго батальона по
политчасти.
— Ты мою должность прибыл принимать? — грустно улыбнулся он.
— Да нет. Дорогу в дивизию ищем. Шучу. Техника у реки завязла в песке.
Нужен танк или тягач: дернуть машины на дорогу. А должность вашу, не буду
отрицать, предлагали, но я отказался.
— Жаль, что отказался, я бы в какое-нибудь спокойное место уже уехал.
Сижу тут неделю, как отшельник. Комбат в Союз заменился, зам по тылу
где-то прячется на складах, зампотеха, беднягу, по прокуратурам
затаскали. То в Баграм, то в Кабул. Все из-за халатного отношения к
хранению ядовитых жидкостей.
— Слышал о вашей беде. Сочувствую. Ну, так как, танком поможете?
— Нет. Не могу. Аккумуляторов нет. Их зампотех увез в полк, на зарядку,
неделю назад. Там его с должности сняли. Теперь ни зампотеха, ни
аккумуляторов. Ступай пешком в дивизию по этой грунтовой дороге. Там
помогут. Пойдем покажу, куда и как выбраться.
Мы вышли за ворота, и Самсонов удивленно уставился на сидящих вдоль стены
афганцев.
— А что это за «духи»? Ты с ума сошел с «басмачами» бродишь по
«зеленке»! — воскликнул капитан.
— Они уверяли, что отряд самообороны. Дорогу показали и по всем вашим
проходам в минных полях провели, — ухмыльнулся я.
Самсонов выругался матом, озадаченно почесал затылок и задумался.
Штабная жизнь дивизии кипела и била ключом. Множество офицеров,
переодетых в пятнистые маскхалаты, бегали с бумажками из кабинета в
кабинет. Но особенно бурлил политотдел. Машинистки трещали, сидя за
печатными машинками, словно пулеметчицы. Кто-то громко диктовал по
телефону отчет, ругался из-за задержки новой стенной печати, требовал
выпуска листовок с описанием чьего-то подвига. Кто-то возмущался
несвоевременному выходу в свет дивизионной многотиражки. Из приоткрытой
двери заместителя начпо Бойдукова раздавалась громкая брань по поводу
отсутствия политдонесений из района боевых действий. Создавалось
ощущение, что вся война и боевые действия шли не в «зеленке», а в штабах.
От меня отмахивались, как от назойливой надоедливой мухи. Варианты
ответов: «Отстань, не до тебя!», «Ничего не знаю, не в моей компетенции!»
Я присел на стул в уголке и решил дожидаться начальника политотдела.
Наверное, он все знает, по его приказу выдернули меня из района боевых
действий. Вызвали словно на пожар.
В приемную заскочил второй заместитель начальника политотдела (а может,
первый заместитель, кто их разберет) — Жонкин.
— Лейтенант! Ты чего тут расселся? Тебя инструктор Семенов с ног сбился
разыскивать! Сказано прибыть в двенадцать часов, а сейчас уже час дня!
Ростовцев, непорядок!
— У меня БМП завязли напротив поста командира второго батальона, я пешком
сюда добрался, — смущенно оправдывался я в ответ на гневную тираду
подполковника.
— Ну, ладно! Молодец, что прибыл! — перестал возмущаться Жонкин. — Беги в
клуб быстрее! А где твой повседневный китель?
Глупее вопроса я не ожидал и, естественно, растерялся.
— Китель?А зачем?
— Как зачем? Фотография нужна в повседневной форме! Тебя что не
предупредили?
— Нет. Но даже если и предупредили бы, то кто его в кишлак из моего
шкафа, который в полку, привезет? Каким образом? — усмехнулся я.
— А, ну да… Мы об этом не подумали. Да, вид у тебя неподобающий. Не
побрит, не помыт, в масхалате. Черт! Ладно, беги к капитану Семенову,
приводи себя в порядок, и вдвоем что-нибудь там придумайте. Времени на
все, в том числе и на проявку, и печать, — полтора часа! — нахмурившись,
произнес Жонкин и отправился по своим делам.
Инструктор — «балалаечник» от моего вида просто потерял дар речи.
Вообще-то, Балалаечник — это кличка. А все потому, что является
инструктором политотдела по культурно-массовой работе и заведует
средствами пропаганды дивизии, в том числе и музыкальными инструментами.
Капитан глубоко вздохнул, покрыл всех матом, не забыв и о
непосредственном начальстве.
— Бл…!
— А что я? В чем моя вина? — поинтересовался я, мысленно готовясь
вступить в диалог на матерках.
— Уф-ф-ф! — выдохнул капитан и скомандовал, постепенно успокаиваясь: —
Раздевайся! Сейчас принесу бритвенный станок, вызову парикмахера и,
конечно, разыщу тебе китель. Взвалили на меня чужие проблемы. Я как
всегда крайний! Какой размер формы?
— Сорок восьмой. Третий рост, — ответил я, раздеваясь.
— Хоть пятый. Ты мне еще размер обуви и головного убора назови! Фото ведь
делаем по пояс. Мне бы китель лейтенантский найти! Вокруг одни майоры,
подполковники и полковники!
Семенов, продолжая громко ругаться, убежал. Вскоре пришел сержант —
киномеханик и вручил мне станок с тупым лезвием и кусок мыла.
— Солдат, ты лезвие дал, словно палач заключенному перед казнью. Когда
человек бреется в последний раз перед экзекуцией. Я сейчас плакать начну
навзрыд от боли. Другого чего-нибудь, более острого у тебя нет?
— Есть, но лезвие совсем новое, для себя. Затупите, чем я после бриться
