— Эй, эй, ловелас! Не было такого уговора! Шагай на место! Не было
дозволения о приставаниях. Ложись к себе, а не то нечаянно зашибу! —
Татьяна при этих словах вытянула вперед огромный кулачище.
Вот как интересно распорядилась природа! Красивое миловидное лицо при
богатырских размерах тела. Не в моем вкусе, но в темноте, в общем-то, я
мог решиться и настроиться. Но такой кулачище отбивает всякое желание.
Я рухнул на кровать, думая, и что немного полежу, соберусь с мыслями и
повторю попытку. Но, размякнув на перине, мгновенно отключился, словно
рухнул в пропасть. Устал.
С первыми лучами солнца кто-то тряхнул меня за плечо со словами:
— Эй, героическая личность! Вставай! Выбирайся отсюда, как хочешь! Только
не через мое окно. И чтоб никто не видел, а то пойдут глупые, ненужные
разговоры.
— Черт! Как нехорошо получилось! Заснул и бездарно провел ночь!
— И хорошо, что не было второй попытки штурмовать меня. Точно бы началась
у нас с тобой драка. Мне еще в Союзе мужики надоели, липнут, гады, как
мухи. А я этого не люблю! Убить всех готова. Проходу от вас нет.
— За одиночеством нужно было отправляться к амазонкам, а тут здоровый
мужской коллектив. Не будет тебе ни сна ни покоя, — сказал я, смущенно
одеваясь, и быстро, не прощаясь, вышел за дверь.
* * *
Дежурным по полку я заступал впервые. Помощником дежурного, начальником
караула был, а дежурным — никогда. Начало — развод караулов и наряда —
прошло нормально. Хорошо, что нет Ошуева, большого любителя снять состав
наряда с дежурства. Не успел принять оружкомнату и документацию у
прежнего дежурного, Оладушкина, как уже случилось происшествие. Пришедший
сдавать пистолет дежурный по автопарку прострелил задницу (точнее
сказать, бедро) «помдежу». А дело было так.
— Коля, ты пистолет разрядил? — спросил Оладушкин Колоколова.
— Ага. Кажется. Сейчас проверю, — ответил лейтенант и, не вынимая обойму,
перезарядил пистолет. После этого отвел ствол в сторону и нажал на курок.
Выстрел пришелся в стоящего у стены капитана. Раненый Рычагов взвизгнул и
подскочил вверх метра на полтора, затем со стоном рухнул на пол,
приземлившись на зад. Капитан взвыл, вновь подпрыгнул и упал в объятья
Колоколова.
— Скотина! Изверг! Тебе мало коллекции «духовских» ушей, взялся за
отстрел наших жоп! — рычал он на Колоколова.
— Прости, брат! — вскрикнул Николай. — Гадом буду, не хотел. Прости! — С
этими словами он уронил ПМ на пол, и тот выстрелил еще раз, к счастью, не
задев больше никого.
На выстрелы сбежались штабные. Пороховая гарь заполнила узкий коридор, а
кровь, хлеставшая из раны продолжала заливать пол.
— Заткни дырку рукой и в санчасть! — скомандовал начарт.
— Заткнул, все равно течет, — ответил Рычагов, прижимая платком дыру в
штанах. — Не хочется умирать в жопу раненным!
— На руки и бегом в медпункт, не то со смехуечками от потери крови
помрет. От идиотского ранения! — взвизгнул Оладушкин,
Шесть офицеров бегом поволокли подстреленного в санчасть, спасать от
потери крови.
Командир раздавал виновнику происшествия затрещины. Вновь орал, что не
доживет с такими мудаками до замены и что доведут его до инфаркта.
Один плюс в этой истории для Рычагова все же был. Получил позднее орден
по ранению…
Я лежал на кровати и читал газету при свете ночной лампы. В своем углу в
полумраке кряхтел, ворочался и пыхтел комбат. Он что-то бормотал себе под
нос и несколько раз раздраженно хмыкнул.
— Василий Иванович! Свет мешает? Выключить? Будете спать? — спросил я,
чувствуя некоторую неловкость.
— Да нет, нормально. Читай, просвещайся. Я тут молодость вспоминаю,
подвожу некоторые жизненные итоги. Не отвлекай.
Ну, что ж, не мешать так не мешать. Я и сам не особо настроен говорить.
Искоса взглянув на Подорожника, я вдруг заметил, что он загибает пальцы,
производя какие-то подсчеты. Дочитав газету, я встал, подошел к
электрочайнику, налил себе кружку кипятка и насыпал заварки. Иваныч в это
время громко выругался, чертыхнулся и начал что-то быстро писать на листе
бумаги. Это продолжалось минут пятнадцать, пока я жевал бутерброд,
прихлебывая его чайком.
— Комиссар! Налей и мне кружечку. Выпью, подумаю, может, кого еще забыл.
— А что вы вспоминаете?
— Молодость. Понимаешь, решил вспомнить, сколько в моей жизни было женщин
и как их звали. Получается, то ли пятьдесят две, то ли пятьдесят четыре.
Два эпизода какие-то смутные, и не могу понять, реальность они или нет.
Четырех дивчин не могу вспомнить по именам, а половину лиц вообще не
припоминаю. Только смутные очертания.
— Сами себе ничего не прибавили в количестве?
— Да нет. Вроде объективно. Точно, почти как в аптеке. Почти…
— И что, в памяти удерживаете всю полусотню?
— А чего? Имена ведь русские, наши. Правда, была одна чешка, одна узбечка
и одна казашка. Но их я как раз помню отчетливо. Экзотика! Сбился в
количестве Наташ и Людмил. Много их было: очень имена распространенные.
— И зачем это вам нужно?
— Э-э-э, молодо-зелено! Это моя коллекция! Я ее начал собирать еще в
училище. Мне как-то прапорщик-инструктор на стажировке рассказал о своем
хобби. Он шел к сотне любовных побед. Не хватало мужику два-три
«скальпа». Я вначале подивился чудачеству, а потом принялся и сам на
корочку головного мозга откладывать любовные истории. Но я разнообразил
это увлечение. Хочу, чтоб не было мною не обласкано и пропущено ни одного
имени. Собран венок из имен! А как звучат! Анжелика, Алевтина, Беата,
Вероника, Валентина, Галина, Динара, Елизавета, Елена, Жанна, Зинаида,
Ирина, Клавдия, Лариса, Марина, Надежда, Наталья, Ольга, Полина, Рита,
Светлана, Серафима, Татьяна, Фирюза...
— Василий Иванович! Вы строго по алфавиту их распределяете или еще и по
годам знакомств?
— Понимаешь, Никифорыч, по именам интереснее. И самая главная моя
сверхзадача, как по Станиславскому, — ни одного года вхолостую, только с
пользой! Пока что получается.
— Гм… Рита — это вроде Маргарита. Неувязочка.
— Да, ты прав. На букву «эр» пока пробел. Не было ни Розы, ни Роксаны
какой-нибудь. Время есть — полжизни впереди. Коллекция постепенно
совершенствуется, пополняется.
— А на какие буквы еще имеются пробелы?
— На «У». Мечтаю познакомиться с Ульяной. Такое в наше время редкое имя!
На буквы «Х», «Ц», «Ч», «Ш», «Щ». С последней частью алфавита
определенные проблемы. Испробовал я только Элеонору и Эльвиру, Юлию, Яну.
А вот на эти проклятые шипящие согласные — загвоздка. Пробел. Где теперь
найти Цирцею, Харлампию, Хиврю? Бр-р-р. Какое ужасное имечко! С такой и в
постель не ляжешь. Разве что только где-нибудь за стогом. Есть балбесы,
которые тупо бьют числом, а я под интерес. С каждым новым именем оживаю.
Очередная Наташа или Ира, продублированные, мне уже не интересны и не
заводят. Нет пробуждения чувств.
— А эта Наташка-«стюардесса» какая в ряду?
— Шестая Наталья. Но тут, как говорится, не до выбора, а чтоб не усох и
не вышел из строя прибор. За инструментом необходимо следить и ухаживать!
И у меня к тебе сейчас большая просьба. Ты, я смотрю, газетку дочитал?
— Да. А что?
— Сходи, пожалуйста, в батальон, осмотри казармы, проверь наряд после
отбоя. Часика два погуляй. Думал, сегодня спокойно поспать, но что-то
кровь от этих воспоминаний забурлила, закипела. Интерес поднялся. Будь
так любезен — освободи помещение.
Я недовольно вздохнул, но принялся одеваться.
— Не обижайся, но тебе, Никифор Никофорыч, сейчас надо рыть носом землю!
Ты в двадцать пять лет достиг того, к чему я пришел после тридцати!
Работай! А я уже давно отдыхать должен. Знаешь, какое у меня «золотое
правило»? Пахать как папа Карло первый год службы, создать себе имя и
репутацию. После этого имя будет долго на тебя работать. Я вот сейчас
лишь процентов на тридцать напрягаюсь, а претензий ко мне никаких.
Механизм отлажен, крутится-вертится, коллектив сплочен и выдрессирован.
Теперь настала пора трудиться моим заместителям, сохранять тщательно
созданную структуру.
— Заместителям... Громко сказано. Замкомбата бронежилет к дверям прибил,
забаррикадировался и выходит из комнаты только поесть и облегчиться.
Начальника штаба после госпиталя и отпуска до Нового года не увидим. Зам
по тылу себе новую должность обхаживает, а зампотех не расстается с
гитарой и творит сонеты.
— Вот тебе и флаг в руки! Зарабатывай авторитет на новой должности. Ты,
конечно, имя уже немного себе сделал, но в основном, как «боевик», а не
как воспитатель и замкомбата. Иди, трудись! И не стесняйся. Если вдруг
понадобится освободить комнату, намекни — сразу уступлю поле битвы, пойду
проверять наряд и караул.
— Спасибо за заботу! — Я вздохнул и вышел из комнаты, застегивая куртку
на ходу.
* * *
В казарме буянил Бугрим. Разведвзвод был построен в коридоре у каптерок в
одну шеренгу, все стояли, потупив взоры. Прапорщик держал за грудки двоих
бойцов и тряс так, что они ударялись друг о друга головами, при этом он
что-то грозно говорил сквозь зубы.
— Виктор! В чем дело? — спросил я, хмурясь.
— Зайдите к ним в «каморку», товарищ старший лейтенант, сразу увидите это
«дело».
Я толкнул ногой дверь и вошел в каптерку. За столом сидел солдат перед
чистым листом бумаги, теребя в руках ручку. Лямин — мой недавний
спаситель.
— Что случилось? — спросил я громко, и солдат, вздрогнув, поднял голову.
Огромный фингал окрашивал синевой правую половину лица, закрывая глаз
опухолью. Бил левша. Левша у них во взводе Гостенков, он всегда этим
козырял. Нос у солдата был как слива. Губа подбита. Вот оно, поле
деятельности, о котором говорил Подорожник.
— Дружище, кто тебя так отделал? — поинтересовался я для порядка.
— Никто, упал. Споткнулся в темноте, — пробормотал боец.
— Ага, так я и думал. Три раза подряд и разными частями физиономии! Это
работа Гостенкова?
— Нет. Я сам упал.
— Ладно, иди в ленкомнату, там пиши свои воспоминания.
Я выглянул из кабинета и позвал солдата:
— Гостенков! Подь сюда!
Двухметровый громила отделился от стены, вошел в каптерку и доложил:
— Товарищ старший лейтенант! Ефрейтор Гостенков по вашему приказанию
прибыл.
И тут же получил по лбу огромной деревянной указкой, лежавшей на столе.
— Ох! За что? — завопил, схватившись за голову, боец.
— За то! За все хорошее! Сам знаешь, за что!
— Убью гада! Вот гнида! Заложил! — завопил, слегка шепелявя, солдат.
В это мгновение он получил еще один удар по плечу, от которого палка, не
выдержав, переломилась пополам.
— У-у! Ни за что! Разве так можно? А еще земляк, в одной области живем...
Обижаете!
— Послушай ты, «шкаф»! Тебя, негодяя, и меня Лямин в «зеленке» от смерти
спас. Это он двух «духов» завалил, когда у тебя, недотепа, патроны в
пулемете закончились.
— У вас тоже патронов не было...
— Так вот, недоумок, не будь его, нас обоих упаковали бы в дальнюю
дорогу, в деревянно-цинковых гробах. И лежал бы ты сейчас в Сибири в
промерзлой земле. Но тебе было бы все равно, потому что мертвецы к холоду
не чувствительны!
— Ну, зачем вы так злобно?
— А как с тобой, недоноском, разговаривать? Забыл, как я тебя защищал,
«дембелей» гонял? Теперь сам «постарел», других обижаешь? Об тебя можно
не указку сломать, а ломик согнуть! Я сразу вычислил твою руку. Левша...
Удар с левой руки — твой. Кто бил его еще?
— Не знаю, я не бил.
— Гостенков, я сейчас вызову Бугрима и оставлю с ним наедине. Виктор из
тебя сделает отбивную.
— Я ничего не знаю.
— Ну и ладно, тебе жить, тебе думать. Сейчас из тебя будем делать
инвалида войны.
Приоткрыв дверь, я вызвал «комсомольца», шепнул ему на ухо: «Действуй!» —
а сам принялся распекать разведчиков.
— Шлыков, Мочану, Викула, Мартын! Как вам не стыдно! Воюете в «зеленке»,
друг друга из засад выручаете, раненых товарищей выносите, а в полк
