Меня подвели к окровавленным камням. Вокруг стояла техника, справа гора,
слева БМП.
— Что, горы выстрелили?
Прапорщик отвел взгляд.
— Нет.
— Кто был рядом с ним? — разозлился я еще сильнее.
— Муталибов и Хаджиев, — ответил Ветишин.
— Ко мне их, пусть объяснят, что произошло.
Бугрим сходил к технике и привел обоих сержантов.
— Как все случилось, Гасан? — обратился я к сержанту.
— А сами не поняли. Издалека кто-то выстрелил, и Постников упал, —
ответил Муталибов.
— Чем вы тут занимались?
— Оружие чистили, разговаривали, костер жгли.
— А не из своего ли автомата он выстрелил? — У меня начало зреть смутное
подозрение.
— Нет! Не было никакого самострела! — обиженно промямлил Муталибов.
По приказу комбата я взял машину и помчался в полковую санчасть,
объясняться с дознавателем. В санчасти врач-лейтенант смущенно хмыкнул и
сказал, что сержанта отвезли в медсанбат, но дело передано в прокуратуру.
На теле пороховой ожог. Похоже, самострел.
Вот черт! Час от часу не легче. Сейчас повесят преступление на полк.
Самострел, уклонение от службы, членовредительство, дезертирство. Статьи
Уголовного кодекса на выбор.
И точно. В кунге меня уже дожидался майор Растяжкин. Особист батальона
был очень приличный парень. На глаза нам не лез, мозги не компостировал.
Может, тихонько информацию и собирал на нас всех, но не тыкал
осведомленностью, права не качал.
— Никифор, рассказывай, что произошло? Характеризуй сержанта, ты ведь его
хорошо знал.
Только я хотел раскрыть рот для благоприятной характеристики, как тут в
машину сунул нос Бугрим и жестами позвал меня выйти.
— Никифорыч, тут такая неприятная история получилась с Постниковым. Это
Хаджиев в него из пулемета стрельнул. Муталибов сейчас признался, и
Хамзат объяснительную уже написал. Чистил оружие и не проверил на
разряжение. Он отсоединил магазин, но не сделал контрольный спуск. А при
чистке нажал на курок и, пожалуйста — закон подлости — точно в цель.
Хорошо, не убил.
— Что ж хорошего? Инвалид на всю жизнь. Хорошо будет, если ногу спасут.
Какая-то напасть на ноги в батальоне в последнее время! — вздохнул я.
Бугрим, рассеяно закурил папироску, отвернулся и замолчал.
Выслушав мой рассказ, Растяжкин собрал в полевую сумку свои бумажки,
сочувственно похлопал меня по плечу и вышел. Это уже не его тема.
Комбат отправился к командиру полка. Решили так: зачем нам к огромным
потерям добавлять и преступление по неосторожности. Обстрел из кишлака —
и делу конец. Жаль балбеса Хаджиева: пропадет парень в тюрьме. Дело
замяли. Золотарев вместе со мной съездил в медсанбат. Сержант написал
объяснительную о ранении снайпером из развалин, дал расписку, что к своим
друзьям претензий не имеет. На всякий случай. Замполит полка сумел внести
изменения в медкарту и в историю болезни. Фразы о пороховом ожоге в ней
больше не фигурировали.
Врач мне попытался доказать, что сержант явно наркоман. Не может терпеть
боли, требует дозу за дозой промидола, нервничает. На эти разговоры я
ответил капитану, что хотел бы посмотреть на него, если бы ему
разворотило ляжку и кость! Как тогда сам будет стонать и орать?!
* * *
Жалко сержанта. Постников еще целый год мог командовать
гранатометно-пулеметным взводом. Теперь надо подбирать и готовить нового
заместителя командира взвода. Сержант Постников был крепким, мощным
парнем, который не боялся ни «националов», ни старослужащих. Самый меткий
пулеметчик роты.
В батальон он больше не вернулся. Через три месяца старшина собрал его
вещи, мы оформили документы, и сержант прямо из госпиталя на костылях
убыл в Союз.
Похромал дальше по жизни...
После подведения итогов за месяц майор Боченкин отозвал нас с комбатом в
сторону, и то ли насмешливо, то ли виновато произнес:
— Василий Иванович! Ты оформлял наградной на орден Красной Звезды
Ростовцеву? Твоя подпись?
— Ну, моя! Оформлял. За Баграмскую «зеленку», он с разведвзводом впереди
техники шел, дорогу пробивал. В окружении больше часа сидел,
отстреливался от «духов». И что из этого? Я его и за операцию по выводу
войск опять оформлю к ордену...
— Из штаба дивизии представление к награде вернули. Начальник штаба велел
определиться, что мы хотим! На что посылаем? На Героя? На орден?
— И на то, и на другое! — улыбнулся Подорожник.
— Такой вариант не проходит. Полковник в трубку рычал, что мы охерели,
нового Брежнева из него лепим. Хотим с головы до пят «железом» обвесить.
Хватит и «Золотой Звезды» — ответил майор.
— Если штабные такие умные, пусть с автоматом пешком пройдут хоть к
одному посту, расположенному вдоль Баграмского канала. Я посмотрю, что
они себе будут после этого требовать! Козлы вонючие! — рявкнул Василий
Иванович.
— Ну, козлы и козлы, что делать! Все в их власти! Тебе тоже, Иваныч,
второй орден зарезали! «Кэп» послал наградной на медаль «За службу
Родине» III степени, возвратили. Резолюция такого содержания: «Слишком
часто награждаем! Второй наградной оформить перед заменой!»
— Бл…ство! Я их всех на… видал, что б у них у всех… отсох! — гневно
прорычал Чапай.
Я смущенно почесал затылок. Что скажешь? Оформлять вторую подряд награду
не скромно. Все верно. Но за Иваныча обидно. В штабе округа большинство
офицеров управления с орденами. У кого один, у кого два. А комбат боевого
рейдового батальона с трудом получил один.
Боченкин похлопал моего шефа по плечу и успокоил:
— После следующего рейда опять пошлем. Тут еще одна проблема. Сбитневу
«Красная Звезда» по ранению пришла, мы ее семье отправили. А посмертно к
Герою представить не разрешили, только на «Знамя». Политика! Вывод войск,
а командир роты погиб. Значит, были тяжелые бои. Официально объявлено,
что войска вышли без потерь! Ошуеву по ранению оформили на «Красное
Знамя», и тоже возврат. Кто-то наверху резолюцию написал: «Слишком много
высоких наград, достаточно ордена Красной Звезды! Вот такое отношение!
Да, и заберите остальную пачку представлений на подчиненных. Прошло
только три наградных. Неверно оформлены! Теперь велено писать о взятых
пленных и о трофеях, а тут сплошь убитые мятежники! Никаких уничтоженных
врагов быть не должно. Перестройка не отражена, ускорение. Требуют
указывать, что человек перестроился. Обязательно! Пришли, Василий Иваныч,
своего Чухвастова, я ему новые веяния времени и требования изложу!
— Черт побери! Мудаки штабные! Их требования меняются каждый квартал, —
сказал обиженный комбат, когда строевик удалился восвояси.
— Это точно, — согласился я. — А потом у пехоты на х/б одни дырки от
осколков. Половина офицеров домой без наград уехали.
— Стоп! Комиссар, что ты меня убеждаешь? Я же не против. Представляй,
пиши! Но Бодунов и Берендей пьют?
— Употребляют.
— Афоня дебоширит?
— Всего один раз.
— Степушкин и Радионов по своим стреляли из «Васильков»?
— С кем не бывает... По мне свои уже раз пять долбили.
— А меня что не чихвостят за эти ваши проказы? Я понимаю твое желание
быть добреньким к друзьям. Но это скоро пройдет, когда начнут тебя иметь
за целый батальон, за всех пятьсот пятьдесят человек. Посмотрю через
месяц на твою дальнейшую доброту и жалость.
Глава 8. Первые поминки
Подорожник был несколько растерян, удручен и озабочен. Он хмурился и
нервничал, что Иванычу было совершенно не свойственно.
— Никифор, сегодня проводим после вечерней проверки поминки по Сбитневу.
Пройди в роты и собери деньги на мероприятие. Отправь «комсомольца» с
Берендеем на закупку спиртного и закуски. Начало в двадцать два часа в
коридоре женского модуля!
— А командование не помешает? — засомневался я. — Цехмиструк вместе с
Золотаревым прибегут и траурное мероприятие сорвут.
— С Филатовым сам, лично, договорюсь, приглашу его, тогда другие «шавки»
помешать не посмеют! К черту антиалкогольную компанию. По-человечески
проститься должны с лучшим командиром роты! В ротах с бойцами оставить
молодых лейтенантов и «зеленых» прапоров. Им еще рано выпивать, пусть
работают! — распорядился Подорожник и, сильно сутулясь, зашагал в сторону
штаба полка.
Я пошел в казарму первой роты. Дежурный по роте сержант Лебедков бросился
докладывать. Но я отмахнулся (не надо!).
— Где офицеры? — спросил я у сержанта.
— В ленинской комнате. Что-то обсуждают!
В ленкомнате, к моему удивлению, совещание проводил старший лейтенант
Грымов. Хм! Чудно! Он ведь после отпуска как залез на заставу в горах,
так три месяца в полку не появлялся. Не желал работать под командованием
Сбитнева. Грымов сморщился, словно от сильной зубной боли, при моем
повлении и скомандовал: «Товарищи офицеры!», — я махнул рукой и коротко
рассказал об организации поминального вечера.
— Калиновский, выйди со мной на минуточку! — распорядился я в заключение.
— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант! — произнес Александр, затворив
за собой дверь.
— Откуда взялся Грымов?
— Приехал вчера, вступил в командование ротой! — ответил Калиновский.
— Почему он командует, а не Острогин?
— Потому что Эдуард заместитель командира роты.
— Этот заместитель сбежал из роты и, включая отпуск, пять месяцев ею
абсолютно не интересовался. Ну, да ладно, сегодня комбат решит, кто будет
командиром.
— Комиссар, какие у тебя предложения будут по образовавшейся вакансии в
первой роте? — спросил, затягиваясь сигаретой, Подорожник.
— Если назначение на усмотрение командования батальона, то Острогин или
Мандресов, — ответил я, не рздумывая.
— Конечно. Своих тянешь! — усмехнулся майор Вересков.
— А что, Серж давно готов быть ротным. Мандресов неплохо руководит
отдельным взводом АГС, — парировал я реплику зампотеха.
— Нет, Острогин не годится, — возразил комбат. — Не хватает ему
серьезности. У меня два варианта: Грымов и Мандресов.
— Но мне Артюхин говорил, что Грымов вас лично просил отправить его на
заставу. Что он устал и боится. А как рота освободилась, то он первый
кандидат? — возмутился я.
— В тебе говорят уязвленное самолюбие и желание отомстить за его подлые
поступки. Хорошо, я подумаю и вечером сообщу свое решение. Все свободны!
Комбат начал листать блокнот и тетрадь с записями, что-то подчеркивать.
Ага! Взялся за архив, вспоминает, что у кого за душой. Ну, что ж, пусть
Чапай думает, решает. На то он и Чапай.
Золотарев вызвал политаппарат для инструктажа. Обычный набор для нотаций:
наглядная агитация, документация, журналы политзанятий, конспекты,
наградные документы. И в заключение совещания распорядился:
— Сегодня на построении проверить у личного состава документы. Что у
солдат только в них не хранится! И молитвы, и иконки, и даже листовки
«духовские»! Некоторые несознательные нательные кресты носят! Начальник
политотдела в восемьдесят первом полку на строевом смотре с одного
комсомольца крестик снял, а у другого в комсомольском билете «Спаси и
сохрани». Бабушка, говорит, дала, чтобы Бог уберег! Ему, обалдую, мама
крест повесила, а выговор получили все политработники.
— Любопытно, солдат, с которого крестик сняли живой? Не погиб? — спросил
задумчиво майор Оладушкин. — Маманин оберег сняли, теперь пропадет боец…
— Стыдно, товарищ майор, а еще замполит артиллерийского дивизиона! —
возмутился Золотарев. — Может, вы, и в Бога верите?
— Крещен. Не верую, но часто размышляю о душе. Перед Афганом крестился, —
сказал тихо Оладушкин. — А тут на войне поневоле задумаешься об этом.
— Ну, вы даете, товарищ майор! Будем считать, я этого не слышал! Товарищи
офицеры, свободны! — скомандовал замполит.
Ко мне подскочил Цехмиструк. Он недавно получил звание подполковника,
одновременно с обоими замполитами полка, и очень этим гордился.
— Никифор! С тебя причитается! Взгляни, какую статью я про тебя в журнале
написал!
Я взял в руки новый номер журнала «Советский воин» и прочитал заголовок
