возвращаетесь и лупцуете молодежь! Вдруг завтра этот Лямин или другой
молодой солдат возьмет и кого-нибудь из вас, не дай бог, раненого не
понесет, бросит.
— Пусть только попробует! Я ему не вынесу! — прошипел грозно Мачану.
— Что-то ты разговорился, «молдован». Забыл, как мы за тебя с чеченцами
воевали?
— А никто и не просил об этом.
— Никто не просит и сейчас, но теперь я возьмусь за вас.
В казарму забежал Пыж и сходу хлопнул ладонью в ухо каждому
старослужащему. Они взвыли, потирая лица.
— Пыж! Николай! Без разрешения особо руки не распускай, — возмутился я.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант, поговорить с этими болванами? —
нахмурился начальник разведки батальона.
— Не возражаю. Но говорить с ними нужно чаще и до того, как они кулаками
махать начинают! Ясно, товарищ старший лейтенант? — спросил я гневно.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — отрапортовал Пыж.
Мы разошлись в разные стороны. Я в ленкомнату (допрашивать молодежь), а
Пыж в каптерку (пытать совместно с Бугримом «дедов»). Бойцы, как всегда,
написали, что никто их не обижает, никто не издевается, все нормально и
хорошо. Но Лямин в заключение беседы попросил перевода в другой батальон.
— Эх, солдат, там на дороге тоже не сахар, — обнял я за плечи
пулеметчика. — Ты думаешь, там нет старослужащих? И там такие же болваны
и негодяи встречаются. Но во втором и третьем батальоне — тоска! Будешь
безвылазно сидеть на заставе.
— Прошу перевести куда-нибудь, а то ребята будут думать, что это я
стуканул, и жизнь моя станет во взводе невыносимой.
— Ну, давай переведем в АГС.
— Я не хочу оставаться в батальоне. Это же один общий коллектив.
— Я благодарен тебе, дружище, за то, что ты меня спас в Баграмке. Поэтому
поговорю с комбатом и постараюсь выполнить твою просьбу.
— Спасибо, — ответил солдат и пожал мою протянутую руку.
Спустя три часа я вернулся в модуль и осторожно открыл ключом дверь.
Комбат, как оказалось, не спал, а читал книжку.
— О! Комиссар, что-то задержался! Я просил пару часов, а ты выдержал
паузу подольше!
— Разбирались с разведвзводом. Лямину физиономию набили и другую молодежь
«старички рихтовали». Вот пришлось дурь из них вышибать.
— Черт! Придется завтра Пыжом заняться! Что-то он в последнее время много
спит и мышей не ловит. Как старый кот стал. Что еще плохого?
— Лямин просит перевести его в третий батальон. Я пообещал с вами
поговорить. Бьют его. Считают «стукачом». Парень неплохой, меня и
Гостенкова в рейде выручил, прикрыл. Теперь этот Гостенков, дурила, его
мутузит.
— Ах, негодяй! Давно ли «зеленым» сопляком ходил! Ну, я ему завтра устрою
веселую жизнь! Ладно, садись, чайком побалуемся, а после я пройдусь по
ротам. Распустились!
Я присел на табурет, выбрал большую кружку и вприкуску с сахаром начал
пить чай, обжигая губы. После такого расстройства неплохо бы вместо этой
бурды полстакана коньяка.
Верхом идиотизма на войне является проведение итоговой осенней проверки.
Строевой смотр, политзанятия, строевая подготовка, физическая подготовка,
огневая, вождение и, наконец, ротные тактические учения со стрельбой. И
это практически сразу после десяти дней боевых действий. На контрольные
занятия прибыли офицеры из Ставки Южного направления и какие-то
полковники из Москвы. Хрен их разберет, чего им от нас нужно! Может, чтоб
мы умерли от истощения на этих тактических учениях?
Как назло стояла дикая жара. Батальон, экипированный с ног до головы, как
положено по Уставу, закованный в каски и бронежилеты, выдвинулся на
полигон. Даже офицеры шли в полном снаряжении и хромовых сапогах. Душа у
проверяющих радовалась...
Я развернул походную ленкомнату на плащ-палатке, разложил конспекты,
учебники, поставил агитационные плакаты и встал рядом с указкой в руке.
Чухвастов прикрепил на большой фанерный щит план учений, на другой
повесил карту, разложил документы и тоже пристроился рядом. Взводные и
ротные, обвешанные полевыми сумками, планшетами, ОЗК, противогазами и с
конспектами в руках, руководили на учебных местах. Маразм крепчал,
показуха шла согласно плану.
Проверяющие верят или делают вид, что верят в правдоподобность
происходящего, а мы изображаем, что такой образцово-показательный порядок
у нас постоянно.
Взмокший и разомлевший на солнцепеке толстый полковник присел на ящик с
учебными пособиями.
— Уф! Жарища! — произнес он и принялся обмахивать себя шитой на заказ
фуражкой с высокой тульей. Пот градом лил по спине и щекам, форма его
быстро промокала.
В этот момент откуда-то из канавы вылез солдат в тельняшке, в пятнистых
штанах, с пулеметом на плече. Смачно сплюнув на землю, он прошествовал
мимо нас, кидая презрительные взгляды, а затем ушел через овраг, на
следующий пригорок. Полковник вскочил на ноги и заорал, что есть сил:
— Эй! Стой! Назад! Ко мне! Кто такой? На-а-аза-а-ад!
Военный оглянулся, почесал затылок и сел в густую пыль. Из колючек вышел
еще один вояка. В маскхалате, в кроссовках и со снайперской винтовкой в
руках. Ехидно взглянув в нашу сторону, парнишка прошествовал к сидящему
товарищу.
— Стойте! Эй, вы, стоять! Ты кто? Ко мне! — вновь закричал начальник,
подпрыгивая от злости.
В эту минуту той же тропой проследовала парочка автоматчиков. Один в
офицерской защитной рубашке и спортивных штанах, а другой в выцветшем
«песочнике».
Полковник потерял дар речи и подскочил к заму командира полка Губину:
— Товарищ подполковник! Наведите порядок! Что это за банда? Кто такие?
Почему они мне не подчиняются?
Мимо прошел еще один пулеметчик в тельняшке. Усевшись на пригорке,
«банда» дружно закурила, обсуждая ситуацию.
— Старший! Ко мне! — громко позвал Губин.
Ватага собралась в круг и принялась о чем-то громко и яростно спорить.
Очевидно, выясняли, кто будет старшим и пойдет объясняться к полковнику.
Наконец, после долгих препирательств, минут через пять, от группы
отделилась фигура в камуфляже. Но, сделав пару шагов по направлению к
нам, солдат опять вернулся к толпе. Бойцы сгрудились возле радиостанции и
что-то кому-то доказывали по связи. Затем тот же солдат направился к нам.
— Вы кто? Что за шайка? — накинулся на него полковник.
— Сержант Сайфулин. Командир отделения.
— Это отделение? Это сброд!
Сержант насупился и сплюнул себе под ноги.
— Что за вопиющая наглость? Вы из какого полка? — опять разгневался
полковник и, сжав кулаки, приблизился к сержанту, готовый броситься на
того.
— Рота глубинной разведки. Мы из штаба армии.
— А-а-а... Товарищ полковник, я сейчас все объясню, — вступил в разговор
Губин и потянул за руку полковника: — Это не пехота. Это спецназ. Они
даже не совсем Министерство Обороны. ГРУ (Главное разведывательное
управление)! Они так воюют. Бывает, переодеваются в афганскую одежду.
Работают самостоятельно в глубоком тылу противника.
— Гм-гм… А где же ваш командир группы или взвода? — осекся проверяющий.
— Лейтенант идет со вторым отделением по другой стороне хребта. В трех
километрах движутся параллельно нам.
— А где командир роты?
— Группа командира роты проводит занятия в другой части города.
— Идите, ребята, занимайтесь, — махнул рукой Губин и принялся убеждать
начальство в бесполезности праведного гнева: — Эти нам не подчинены. У
них всегда свои особые планы. Эта рота и армии подчинена
постольку-поскольку. Спецподразделение. Головорезы!
— Анархия! Как же так? Без единой формы одежды? Без касок? Без
бронежилетов? Не понимаю! Бардак какой-то! — пыхтел полковник. — У них и
планов и конспектов занятий наверняка нет. Надо как-то выяснить, кто
планирует их боевую подготовку, проверяет занятия…
Придурок! Эти парни из «зеленки» неделями не вылезают, а он о конспектах
и форме. Это мы, бедолаги, «крайняя задница» в этой армии. Отдуваемся за
весь ограниченный контингент. Ехал бы ты, полковник, в Алихейль с
проверкой занятий! Если сумеешь добраться туда, многому искренне
удивишься!
Глава 9. Неудавшийся штурм
Третьи сутки я лежал и мучился в кишлаке с сильными резями в желудке.
Расстелив спальный мешок под раскидистыми ветвями большой айвы, я
корчился и страдал. Днем боль немного отпускала, тогда вместе с
разведвзводом и второй ротой я бродил по развалинам, выискивая оружие и
боеприпасы. Вечером кратковременный сон и вновь ночные мучения. Черт,
неужели уже заработал язву желудка? В двадцать пять-то лет! Проклятые
консервы и сухари. Будь она неладна эта война, эти горы, этот климат и
ужасная вода. Какая мерзость! Меня бросало в дрожь, я покрывался липким
потом. Задница болела от беспрестанного поноса. Я перестал есть тушенку,
кашу, свинину в консервах. Только чай, компот, сгущенка и айва. Айва
валялась повсюду вокруг деревьев, висела на ветках, лежала в корзинках и
ящиках под навесом. Витамины! Мучился животом не только я, но и многие
другие солдаты и офицеры. У взводного Мигунько начался синдром заменщика.
Заболело все одновременно. И тошнота, и понос, даже сердце заныло.
Организм паниковал в ожидании чего-нибудь страшного, требовал спокойной
жизни.
Мигунько после обеда отозвал меня в сторонку и попросил пять минут для
разговор.
— Никифор, мне осталось полгода до замены, хочу написать заявление в
партию. Дашь рекомендацию? Если тут не примут, в Союзе вступить будет
трудно. А без этого какая карьера? Даже роту не получишь, — смущаясь,
произнес лейтенант.
— А в чем проблема, напиши.
— Проблема есть. У меня мать сидит.
— Как сидит, за что? — удивился я.
— На пять лет упекли, за растрату. Торговля...
— Говорил об этом кому-то еще?
— Нет, не говорил, но Растяжкин в курсе. Особисты все всегда знают.
— Они постоянно знают то, что не нужно. А что надо, не знают. Где «духи»?
Сколько их? Где склады с оружием?
— Никифор Никифорыч, не отвлекайся, не философствуй. Не откажешь в моей
просьбе? — вновь спросил взводный.
— Отчего же? Конечно, примем. Парень ты достойный. Знаешь, какая основная
головная боль Цехмиструка и всего парткома?
— Ну?
— Рост партийных рядов. Будет тебе и кандидатство и членство. Получишь в
Союзе и роту и батальон. А сейчас отвянь! Отстань от меня, будь добр, я
еле живой. Скоро вывернусь через задницу наизнанку!
— Ты не один. Я тоже мучаюсь, не пойму отчего. Рези в желудке и животе.
От винограда я отказался, из всего, что готовят, только компот пью. Не
сдохнуть бы в этой Азии!
— Не болтай ерунды, выживем. Пойдем лучше в карты играть, отвлекает.
Арамов постоянно мухлевал. Жульничал при раздаче, обманывал при отбое,
передергивал карты.
— Баха! Если бы мы играли в старые времена и на деньги, настучали бы тебе
канделябрами по башке, — пригрозил я ротному.
— А что заметно? — удивился Арамов.
— Мне стыдно за тебя, как за командира роты. А впрочем, вторая рота
всегда такая.
— Какая это такая? — возмутился Шкурдюк.
— А такая — хитрожопая! Кто на посту полгода балдел? Вы! И систематически
стараетесь впереди себя других пропустить. Кто участвовал на показах?
Первая рота! А вторая и третья только со стороны наблюдают, — высказался
я возмущенно.
— Эй, Никифор Никифорыч! Не забывайся! Ты сейчас мысленно продолжаешь
оставаться замполитом первой роты. Хорошая рота, никто не спорит, но ты
должен теперь ко всем относиться одинаково! Обижаешь нас! — нахмурился
Арамов.
— Прекрати жульничать, и не буду больше обижать. Да и как тебя обидишь?
Ты любимчик комбата, он тебя ценит и уважает больше всех в батальоне.
— Интересно, за что? — ухмыльнулся Баха.
— К тебе целый букет симпатий. Женат на землячке — раз. Училище одно и то
же окончили — два. Усатые оба — три. Ну и потом вы оба «сапоги» до мозга
костей, службисты. Вот отсюда и симпатия.
— Тогда вы, товарищ старший лейтенант, как бывший разгильдяй, должны
