— Что такая дорогая невеста? А без калыма нельзя?
— Нельзя, ты что!
— Ведь пережиток, Ахмед. Феодализм. И зачем тебе покупать туркменку?
Возьми бесплатно русскую девушку.
— Не пережиток. Традиция. Если я жену куплю за хорошие деньги, то это
будет из хорошей знатной семьи, красивая и работящая. Найти можно
подешевле, но страшную. А зачем такая? Если будет образованная, то
работать и любить не станет. Требуется простая, из хорошей семьи и
послушная. Будет жена — будет всегда еда и теплая постель ночью. Самое
главное отличие наших «ханум» от ваших русских — полное послушание. Она
ведь знает — за нее деньги плачены большие! Муж — хозяин, его слово –
закон! Трудиться будет, пререкаться не станет! А от ваших теток только
головная боль: наряды, косметика, подруги, телефон, споры с мужем… Нет, я
лучше поголодаю пару лет.
Ахмедка при мыслях о покорной, послушной, трудолюбивой восточной
красавице даже облизнулся.
— Ты супругу как собаку выбираешь — с породой, родословной. — хмыкнул
Никита. — А если вот я захочу жениться на вашей «ханум»? Мне невесту
бесплатно отдадут?
— Нет. И за деньги не получишь.
— Это почему так? А за большие деньги?
— Нет. Вряд ли. Хорошую девушку — только в надежные руки.
— А я чем плох? Чем плохи мои руки?
— Ты офицер, «перекати-поле». Сегодня здесь, завтра там! И вера у тебя не
наша. Только если городская, какая-нибудь…
— Хм! За деньги не отдадут в жены! Хм... Я-то имел в виду — мне большие
деньги, чтоб я согласился на туркменке жениться!
— Почему смеешься? Почему ты должен соглашаться за деньги? Не любишь нас,
туркменов?
— Бесплатно бы полюбил! Еще полгода в этих песках посижу и соглашусь на
негритоску. А с туркменкой жить… Обрезание делать? Да?
— Всё! Ты мне своими разговорами надоел! — оборвал Ахмедка. — Тебе чего
надо? Зачем явился? Мешаешь мечтать!
— Ах, ты, мечтатель! Ну, извини. Пойду-ка к ребятам, развеюсь, не буду
отвлекать. Думал, музыку послушать, а у тебя одно «хала-бала» заунывное.
Кстати, народ по какому поводу пьет?
— Точно не знаю. Кажется, у кого-то из них второй сын родился. Жена
телеграмму из России прислала. Вот гуляют…
— А до этого какая причина пьянки была?
— Развод с женой у капитана из пехоты.
— Переживал или радовался?
— И то, и другое… А еще раньше Миронюк звание обмывал. А перед Миронюком
новую должность отмечал Лебедь. А на завтра намечены проводы в Афган
медика-зубника.
— Все расписано на неделю вперед!.. Ладно, лежи- расслабляйся, балдей от
мыслей о будущей «ханум». Только — р-руки где?! Р-руки на одеяло!
— Пошел к черту!
Ну, пошел и пошел. Ромашкин идет по коридору!
В комнате Шмера вроде тишина. И слава богу! Хоть отоспаться…Он толкнул
ладонью дверь и очутился лицом к лицу с Лебедем. Шагнул было назад, но
поздно. Лебедь ухватил за плечо, втянул в комнату:
— Ку-уда?! Стоять! Сейчас будешь водку со мной пить! Все принимают
участие, а он сачкует!
Действительно, все обычные собутыльники в сборе — принимают участие. На
подоконнике восседал Власьев и с тоской вглядывался в ночную темноту.
Хлюдов дремал, сидя на кровати. Зампотех Пелько сопел, прикорнув на его
плече. Миронюк лежал лицом в стол между тарелками и храпел. Колчаков еще…
Еще кто-то… Только как раз сам Шмер, как раз хозяин комнаты, в
отсутствии.
— По какому случаю гуляем? — спросил, высвобождая руки, Ромашкин.
— Гуляцкий снова папой стал! — кивнул Колчаков в сторону валяющегося в
сапогах на койке лейтенанта. — Ноша сия оказалась тяжела. Сломался
полчаса назад. Сейчас водку привезут, опять поднимем. Попытаемся.
За окном послышался треск мотоциклетного двигателя.
— Едут! Едут родимые!
— Подъем, подъем! Хронь! Просыпайтесь! Алкоголики! — Лебедь и принялся
расталкивать и тормошить спящих. — Хватит спать! Водяру к парадному
подъезду везут!
Миронюк открыл красные воспаленные глаза и уставился на Лебедя:
— Ты кто такой?
— Майор, ты что очумел? Не узнал? Я Игорь! Лебедь! Ну, Белый!
— А я думал ты Черный! Ворон черный! Уйди прочь! — махнул рукой Миронюк,
отгоняя видение, и вновь захрапел.
За окном послышался звук падения мотоцикла.
— Упали! Га-га-га! — Власьев, высунувшись по пояс в окно, комментировал.
– Шмякнулись!
— А водка? Водка не разбилась? Цела?
— Цела, цела! Водка у Шмера! Он уже по ступенькам… А Шкребус — бряк!
Вместе с мотоциклом!
— Мишка! Твою мать! — донеслось в окно со двора. — Помоги подняться!
— Не могу, Ребус! Видишь, руки заняты! — донеслось в окно со двора. —
Сейчас авоськи отнесу в комнату, вернусь…
— Шкреби ногами, Шкребус! Фью-ю-ю! — разбойно свистнул Лебедь-Белый,
свешиваясь через подоконник.
— Хрен ли уставились! — отвел душу поверженный Шкребус. — Водку жрать
горазды, а как помочь, так никто! Всё! Больше не поеду! Пешком будете
бегать!
Серьезная угроза! Лебедь моментально сорвался с места, увлекая за собой и
Ромашкина:
— Пойдем! Поможешь! А то заявился водку лакать на дармовщинку! Польза
какая-то от тебя должна быть?
— Я не навязывался, ты сам меня затащил в комнату.
— Но помочь-то надо?
— Помочь, да, надо…
Помогли. Разъединили Шкребуса и мотоцикл. Проволокли Шкребуса по лестнице
вверх, в комнату. Взводный был мертвецки пьян. И как только вообще они с
Мишкой умудрились доехать?! И водку не раскокать?! Кстати, про водку…
Очнулся Никита оттого что кто-то тормошил за плечо и громко орал — прямо
в лицо. Кто-то! Женщина. О! Же-енщина!
— Где я, женщина?
— В Аддис-Абебе, эфиоптвоюмать!
— В Ебис-Абебе… — с пьяной сосредоточенностью повторил он. — Эфиопия.
Менгисту Хайле Мариам. Я зна-аю! Я замполит!
— Соображает! — оценила женщина. — Очнулся!.. Ну, раз очнулся, бегом
отсюда!
— Откуда — отсюда? Из Эфио-опии? Не-ет! Лучше там, чем в Педжене!
«Незаменяемый район», блин! Незаменимых у нас нет!.. Ты кто, женщина?
— Я тебе не женщина!
— А кто? Девушка?— искренне озадачился Никита.
— Дежурная по общежитию, эфиоптвоюмать! Быстро встал и пошел!!! И все —
тоже! Встали и пошли!!! Через полчаса генерал проверяет общежитие!
Генерал, однако! Проверяет, однако! Общежитие, однако! А где моя
квартирка?
Никита огляделся. Нет, не Адис-Абеба, увы. Все тот же Педжен, увы. Сам он
лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на
тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись в позе эмбриона, Шмер
в трусах и майке. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы
показывали четверть девятого. У стола по-прежнему сидя спал Миронюк,
выводя виртуозные трели храпа. Власьев дрых, обняв подоконник. Лебедь
распластался на своей койке, не сняв сапоги. Остальная часть компании
разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий сопел на составленных в ряд
стульях и табуретках.
Зачем пил, спрашивается, Никита?! Ведь не собирался, а все-таки ввязался.
Генерал еще какой–то… Никак командир дивизии решил проверить гарнизон?
Асланян? О как!
Пить хотелось, хотелось пить. В горле — словно песка вперемешку с пометом
накушался… О! Стакан! Полный! На столе! Вода, вода!.. Он отхлебнул и
тотчас выплюнул. Хрен тебе, Ромашкин, а не вода. Верней, не хрен, а
водка! «Чарджоуская»! Мерзость неописуемая. Хотя водка из города Денау
еще более омерзительна. Впрочем, как сказал классик, нужно быть гурманом,
чтобы различать оттенки дерьма.
Воды бы, простой воды! Ну да откуда ей здесь взяться, если вчерась как
раз воду никто не пил и, соответственно, не наливал! С превеликим трудом
он нашел свои сапоги, обулся и, обливаясь липким потом, ушел, хлопнув
дверью. Нет, сначала все-таки растормошил Мишку Шмера, все-таки приятель…
— Шмер! Шмер-р-р!!! Генерал на подходе! Асланян! Всё, бывай! — Теперь с
чистой совестью на свободу! В мансарду!
По общежитию уже вовсю гулял вихрь — читай командир полка и его
заместители. Досталось всем попавшимся на пути обитателям: за немытую
посуду, за валявшиеся пустые бутылки и окурки, за грязь в помещениях.
Очухавшийся Шмер пинками выгнал вчерашних собутыльников из комнаты,
расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок
весь мусор. Открыл окно — высоковато. Прыгать али как? А, из двух зол —
меньшее! В крайнем случае, сломает ногу, проваляется месяца три в
госпитале, отдохнет от службы! Прыгнул — на жесткий газон из сухой травы
и колючек. Относительно удачно — ноги целы, только пятку ушиб.
Шмер забросил мешок с мусором на помойку, занес ключ от комнаты на
«вахту», повесил на гвоздик против бирки с фамилией Шмер. Порядок! Теперь
можно жить и работать дальше. Проверяй его, не проверяй — по боку!
Обстановка в пределах бытовой нормы…
Генерал Асланян со свитой из Ашхабада и несколько полковых начальников
последовательно и неуклонно перемещались из помещения в помещение.
Убогость быта — дело десятое. Главное — порядок и дисциплина!
Наспех вымытые в коридоре полы только создавали ощущение свежести и
чистоты. Но их бы давно следовало не просто вымыть, а элементарно
покрасить.
— Хомутецкий! Ты сюда когда в последний раз приходил?! — уличил комдив
Асланян комполка.
Надо ли отвечать на риторический вопрос? Тем более вышестоящего? Не надо.
Оно, вышестоящее, и так во гневе.
— Твои тыловики все разворовали! — продолжил разнос генерал Асланян. —
Даже краску! А шторы?! Это — шторы?! Тряпки двадцатилетние! Им уже лет
двадцать! Молчишь?!
Молчит Хомутецкий, молчит. А что тут скажешь? Что ни скажи...
— Молчать! — упреждающе рявкнул генерал Асланян.
- Так точно, товарищ комдив!
Вот так всегда в диалоге начальника и подчиненного. Ох и оторвусь на
лейтенантах! Позже…
Тишина. Слышно, как муха пролетает! Ну и в качестве довеска, будто в
издевательскую насмешку, разудалое пение где-то на этаже:
— Под-дайте патро-оны, поручик Колчаков! Поручик Лунев, наливайте в-вина!
— под нестроящую гитару, ё!
— Та-ак! Хомутецкий! Что это у тебя тут?!
— Не могу знать!
— А я могу! — предвкушающе пригрозил генерал Асланян. — Ну-ка! Пойдем
посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?!
Развлекаетесь?! Занять людей нечем?! Дел нет?!
Облезлая дверь, за которой, если верить истошному пению, уже «девочек
наших ведут в кабинет» была закрыта.
— Эй! Кто там! Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!
Гитарный перебор оборвался, певцы заткнулись. В комнате звон стаканов и
шушуканье.
— Откройте дверь! Это приказ! Это подполковник Хомутецкий! Рядом со мной
стоит командир дивизии! Немедленно открыть! Или я ее выломаю сейчас!
Снова шушуканье, потом нервный смех и отчаянное «Да и хрен с ним!»
Замок щелкнул. В дверном проеме — в жопу пьяный офицер. Форменная рубашка
без погон, спортивные штаны, тапочки.
— Па-ачему не на занятиях!!! с порога рявкнул генерал. Не совсем логично.
Ну да до логики ли!
— Рз-зршите представ-вться! Поручик Колчаков! А это — подпоручик Лунев!
Между прочим, правнук декабриста!.. А чо, генерал? Тоже нехреново! Стакан
желаем? Налить?
— Что-о?!! — одновременно опешил и озверел генерал Асланян.
— Что-что! Водки! Со слухом проблемы или как?
— На гауптвахту!!! На гауптвахту мерзавца!!! — задохнулся Асланян. — Семь
суток! От моего имени! Понял, Хомутецкий! От своего — добавишь сколько не
жалко!.. Алкоголики! Бездельники! Под суд! Под суд «чести офицеров»!
Уволить! Из армии, на хрен, уволить!
Колчаков пал на колени (или просто не устоял на ногах?):
— Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучь ни себя, ни
меня!
Генерал Асланян бровью вопросил Хомутецкого.
— Так точно, товарищ генерал! — вынужденно подтвердил командир полка. —
Не желает служить в Советской Армии. Написал три рапорта об увольнении.
— Так-так! Не хотим служить Родине?
— Не, не хотим! — подтвердил выглянувший из-за плеча Колчакова правнук
декабриста. Бунтарь, бунтарь! Наследственное… — Ни в Советской, ни в
