Никита день за днем просиживал в канцелярии за обшарпанным столом и
пытался восстановить документацию к итоговой проверке за год. Зряшно
«Шмайсер»-Штранмассер похвалялся, уезжая к новому месту службы, — мол,
оставляет «бесценное богатство». Вникнув в содержание конспектов,
«счастливый наследник» обнаружил, что лекции по материалам съездов —
просто галиматья! Двадцать третий съезд партии стал двадцать шестым.
Хрущев отовсюду вымаран, и другим почерком вписан Брежнев. А мудрые
изречения «кукурузника» в одной из лекций, выдавались за мысли Андропова.
И нехитрая манипуляция с заменой двух листов — титульного и последнего.
Видимо, это мнимое богатство досталось самому Штранмассеру от предыдущего
«сидельца» в этой пустыне. Вырезки и картинки выцвели, вытерлись и не
годились для наглядной агитации.
Тягостно вздыхая, Никита очистил шкаф, сгрузил «несметные сокровища» в
расстеленную на полу плащ-палатку. Мусор!
Что мы имеем в итоге? Имеет пару кусков ватмана. Десяток чистых листов
бумаги. Банки туши и гуаши. Стопку не до конца заполненных тетрадей. В
них — протоколы прошлых собраний. В будущем их, эти собрания, вести ему —
общие, партийные, комсомольские, сержантские, офицерские... Ой-ё!
Зато в шкафу — разнообразная посуда: грязные стаканы, рюмки, вилки, ложки
и пирамида пустых коньячных и водочных бутылок. И если макулатуру
выносили дневальные, то посуду Ромашкин снес на помойку самостоятельно.
Не хотелось дискредитировать предшественника. Да и самому негоже
выглядеть алкашом в глазах бойцов. Вдруг решат, что это он всё это
заглотил-поглотил!
М-да. А перед ним разбитое корыто… Телевизор для солдат под самым
потолком не работал. Приемник, который тоже числился за ротой, только
нечленораздельно хрипел-шипел.
Никита по стремянке подлез к телевизору. Дык! Задняя крышка
отсутствовала, а в корпусе — кроме кинескопа, ни одного блока, ни одной
лампы!
— Как не работает?! Как не работает?! Новый же телевизор!!! — командир
роты с многозначной и ранее упомянутой фамилией Неслышащих таращил
бесцветные рыбьи глаза.
— Так и… — Никита жестом пригласил к стремянке.
Капитан Неслышащих шустро взобрался, заглянул за кинескоп и взвыл:
— Вот гады! Снова объе… горили!
Судя по стилю работы, которую Никита имел счастье наблюдать в течение
месяца, капитан Неслышащих просто-таки аккумулировал вокруг себя полчища
гадов, норовивших его объе… горить. Недостача была и по вещевому
имуществу и по технике. Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих,
Непомнящих… Как угодно, только собственной фамилией Неслышащих тебя,
Витя, не называют — в глаза и за глаза.
Возникает вопрос: как ты, Витя, вообще стал ротным? Растолкует
кто-нибудь?!
Растолковал Мишка Шмер: на назначении настоял комбат, подполковник
Алсынбабаев. Алсыну был нужен исполнительный, работящий, тупой, не
перечащий начальству офицер, не мешающий продавать солдат на
хозяйственные работы в город. В бытность взводным Витька постоянно
суетился то с рубанком, то с молотком, то с лопатой. Лично вскапывал
клумбу перед штабом батальона, ремонтировал сгоревшую аппаратуру,
сломанные утюги, приколачивал доски в каптерке. После того как он своими
руками отреставрировал бытовую комнату, Алсынбабаев аттестовал Витьку на
вакантную роту взамен уходящего в военкомат старого майора Никешова.
Назначение состоялось, тем более что против безвредного и малопьющего
капитана, участника начала афганской военной кампании никто не возражал.
Характеристики положительные — ветеран войны, коммунист, семьянин.
И вот с этим Неслышащих (Недумающих, Незнающих, Неверящих, Невидящих,
Непомнящих) предстоит, блин, служить долгие годы! Ладно — телевизор!
Утюг-то хоть в состоянии починить?
Никита исподлобья «уничтожил» взглядом глупо улыбающегося командира роты.
Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым
утюгом. Ремонтировал он его третий час и явно испытывал удовольствие
«садо-мазо». Мастер-ломастер!
Никита делил стол в канцелярии с зампотехом роты Пелько и поэтому
теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена
промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная
канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов.
Третий стол — для четырех взводных — по масштабам захламленности не
поддавался описанию. Так же, как и их шкаф. Старшие лейтенанты, Мурыгин и
Шкребус, постоянно материли молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова:
привнес азиатский бардак в их угол! Молодой лейтенант Ахмедка улыбался,
молча сносил насмешки: бардак так бардак, иначе не умею.
Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Внезапно исчезал
из казармы, порой на неделю, и столь же внезапно объявлялся. Но, надо
отдать должное, с точностью до секунды — когда вдруг и кем-либо из
вышестоящих буде востребован. Точность — вежливость королей.
— Королей? – удивился Ромашкин.
— А то! — растолковывал Никите Мишка Шмер. — Это ж король вторчермета
Туркестана! Всея черныя и цветная металла! Император свалок металлолома!
Комбат денежки гребет, наживается на сдаче металлолома, а Пелько этот
металл собирает. Из спортивного интереса.
Никита довольно тесно сблизился с Мишкой Шмером. А с кем еще?! Не с
дураком Непомнящих же, право слово! Они вместе ходили в столовую, вместе
ездили в город. Мишка свел Никиту с местным бомондом. Бомонд был
ограничен компанией из шести офицеров: четырех из постоянного состава
(холостяков) и двух приходящих (женатых).
Председательствовал в клубе «поручик» Вадик Колчаков. Заместитель
председателя — бывший «поручик», а ныне разжалованный в «подпоручики»
Костя Лунев. Тостующий, шалмейстер (звучало красиво!) — весельчак Шмер. А
почетный геральдмейстер (назвали больше для красоты, не зная толком, что
это такое) — боксер и силач Игорь Лебедь (за белобрысие получил прозвище
«Белый», хоть и Лебедь само по себе уже… Хотя встречаются и черные
лебеди). Женатиков, Серегу Шкребуса и Олега Власьева, приняли в «узкий
круг ограниченных людей» в качестве водителей крайне необходимых
мотоэкипажей — трескучего мотоцикла «Восход» и старого «Москвича». Без
них пьянки были бы скоротечными, и оканчивались бы после распития
последней рюмки. А с присутствием в компании Власьева (Власа) и Шкребуса
(Ребуса и Глобуса) мотокони мчались в город к «черному окну», из которого
за двойную цену в любое время ночи выдавалось спиртное.
Никиту ввели в бомонд кандидатом — по протекции Шмера. Желающих состоять
в «клубе» много, а мы, такие, одни!
После того как Никита принял на грудь три стопки местной «отравы» и не
поморщился, Ребус-Глобус тотчас оценил:
— Какой ты, к черту, Ромашкин? Рюмашкин ты! Всё! Будешь Рюмашкиным!
— Лейтенант! А зачем тебе наш гусарский коллектив? — Лунев, налил
очередную дозу в стакан… — Ты что, в армии служить не желаешь?
— Пока не отказываюсь. А почему ты так решил?
— Да потому, что те, кто обычно сидит за нашим скромным столом, служить в
этой гребаной армии не желают! Понял?
— Не понял.
— Взгляни на нас, непонятливый… Думаешь, почему мы пьем? И не просто так
пьем, а систематически, «по-черному», без всякого смысла и без повода!
Пьем, пьем и пьем. Это местное говно. Блюем… не без того. Но пьем!
Почему, думаешь, ну?
— Чего пристал?! — вступился за рекомендуемого Шмер. — Ему самому
хреново! Жена от него сбежала. Пусть потрется в нашей компании. Тем более
деньжата имеются, подъемные получил в предыдущем гарнизоне. Так, Никит?
— Ну, где-то как-то…
— Во-от! И наш друг Никита готов их потратить вместе с нами! Верно,
Никит?
— Э-э… В принципе, верно, — согласился опьяневший Никита. — И потрачу! А
отчего я торчу тут с вами, сам не знаю.
— Пей и не болтай! — Ребус хлопнул по спине пухлой потной пятерней.
— За дружбу и свободу! — поднял граненый стакан Лунев.
— За волю! — истово гаркнул Колчаков.
В течение следующих трех часов собутыльники громко говорили, спорили о
чем-то и много пили все подряд. В комнату заходили другие офицеры,
большинство совершенно не знакомых Ромашкину. Были даже два брата –
близнеца. Как пошутил Лебедь, однояйцовых (но с разными яйцами).
Знакомились, пили, уходили. Шкребус откланялся в разгар пьянки. Холостяки
кричали вослед: «Женатик! Подкаблучник! Беги, скорей!»
— Эх, чего нам тут катастрофически не хватает, в этой глуши — баб!
Пустыня, бля! — пригорюнился Шмер.
Осоловевший Ромашкин… осоловел. Предметы приняли расплывчатые, размытые
очертания. Все замельтешило и завертелось перед глазами. К горлу —
удушающий комок. Неудержимая икота.
Вскочил, уронив тяжелый казенный табурет. Где тут у вас?!
— Дорогу! К окну птенца желторотого! Дорогу! Освободите проход
созревшему! — Шмер распахнул окно. — Сюда мой друг, на воздух! Только не
выпади, птенец!
Никита не выпал. Перегнулся, чуть не выпал, но не выпал… Облегчился.
Полегчало.
— Ну, блин, дошли. До кондиции, до нужной! — интеллигентствующий Хлюдов
предпринял попытку натянуть на ноги сапоги и тихо уползти из общества. Не
прощаясь, чтоб ему не свистели вслед, как Ребусу.
Всевидящий Шмер все увидел:
— Вовка, сапоги не надеть — ерунда. Главное, чтоб трусы с ноги не были
сняты.
— Чего это я их буду снимать? — насупился интеллигентствующий Хлюдов. – В
мужской-то компании!
— А это ты жене докладывай, где был! Всякое бывает, но лучше прийти
пьяным, чем в чужих трусах. Я на стажировку курсантом попал в Забайкалье.
Веселый гарнизон, на реке Даурия. Рассказать?
— Рассказывай!!! — дружно потребовал гусарский бомонд.
Хлюдов сел на тумбочку и, монотонно раскачиваясь на ней, из последних сил
напрягал внимание, чтобы не пропустить поучительную историю. Мало ли!
Пригодится…
— Один такой же, как ты, блин, любитель женщин и водки, совместил
приятное с полезным. Сделал дело и приперся домой ну просто никаким! Ну,
совершенно ни гу-гу! Разделся — жена глядит, на нем чужие женские трусы.
Она на него с когтями, а он ей — бац! — в глаз. Баба в крик-плач, в
политотдел. Понятно, обработали там морального разложенца по полной
программе — сняли с должности, одну большую майорскую звездочку разбили
на четыре маленькие. Орут на него в парткоме, пеной брызжут. А тот стоит
себе задумчиво так и бровью не ведет. Ему — строгий выговор с занесением
в учетную карточку. Напоследок спрашивают: «Ну? Понял что-нибудь из
нашего разговора?» «Понял… — говорит. — Понял, что трусы с ноги снимать
никогда не надо!»
— Га-га-га! Ге-ге-ге! Го-го-го! Гы-гы-гы!
Но лейтенант Ромашкин в общем разноголосом гоготе бомонда уже не
поучаствовал. На исходе мемуара поплелся прочь — ой, чего-то мне не того…
Рухнул на застланную кровать, отключился. Практики пока не хватает,
лейтенант Ромашкин. Дело наживное. Практика — критерий истины. А истины —
в вине. Бай! Баюшки-бай…
***
Пробуждение… Ай, да что говорить! Тем более, что язык деревянный — не
пошевелить. Кто испытывал, тот знает. А кто не знает, тому лучше не
испытывать.
Никита очнулся было, но, завернувшись в постылое одеяло, решил — еще
часик!
Ага, как же! Мишка Шмер объявился, как дьявол-искуситель. С пивом!.. Две
бутылки вонючего, кислого жигулевского пива. О-ох, очень вонючего, очень
кислого! Никита, отхлебнув, поставил свою бутылку на стол, из горлышка
медленно поползала пена.
— Эй, Ромашка! Эту дрянь надо пить быстро! Сейчас же! Иначе все пиво
окажется на столе. В него, наверное, стиральный порошок на заводе
добавляют. Вот, гадство! Воду пить невозможно, водка — отрава, пиво —
дрянь! А «Чишма» местная —у-у-у! Одно название, что вино!.. Как жить? Что
