— Товарищ подполковник! — доложился Никита. — Иванникова… не нашли!
Вот блин, жди очередного разноса!
— Плохо! — констатировал Хомутецкий. И конкретизировал: — Плохо начинаешь
службу, лейтенант! Элементарное поручение и… Плохо, очень плохо! Шагом
марш!
— Куда?
— Отсюда!
Вот блин, элементарное поручение! Сам бы попробовал, командир!
— Да, лейтенант! — в спину дослал Хомутецкий. — Иванникова больше не ищи.
Он сам явился. Через пять минут как ты ушел.
Вот блин!!! Ну, куда это годится?! Никуда это не годится! И что, вот тут
и так — годы и годы?! Прощай молодость, и карьера. Судьба-злодейка, за
что ты лейтенанта Ромашкина?!
Ну, не люблю я тебя, лейтенант, не люблю! – злорадно и ехидно ответила
судьба.
Жена уехала от него через несколько дней. Поначалу (то бишь эти самые
несколько дней) пыталась перетерпеть тяготы неустроенного быта, часами
сидела, глядя в окошко, думу думала. Наконец, собрала вещи, объявила, что
ей нужно ехать прерывать беременность, а там и сессия не за горами.
Разлука укрепляет любовь! Сам выбрал этот округ. А она домой хочет, к
маме! Большой привет! Не скучай…
Никита поначалу даже где-то обрадовался. Сам же начинал тяготиться —
развестись, что ли? Теперь всё разрешилось как бы само собой. У нас нет
намерений, мы следуем за обстоятельствами.
Однако обстоятельства — не сахар. Он уходил с утра в казарму и
возвращался домой только спать. Иногда и не возвращался, ночевал в роте.
А что делать в пустой квартире? Да и не пустой вообще-то! Зампотыл Зверев
подложил свинью. В квартире, где Ромашкину выделена комната, оказывается,
проживало еще и семейство уволенного капитана. Уволенный капитан Карпенко
все сдавал и сдавал должность, но его не рассчитывали и не рассчитывали.
Потому что капитан Карпенко все ротное имущество частично разбазарил,
частично пропил. Теперь покрывал недостачу по ночам: что-то где-то
добывал, а утром сдавал по накладным на склад. Семейка в количестве
четырех человек голодала. Дети днем питались в школьной столовой, а
вечером смотрели несчастными глазами на родителей, шарили по кастрюлям,
стучали ложками, гремели тарелками.
Никита вскоре после отъезда жены получил контейнер с вещами от родителей:
холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько
заколоченных ящиков, в которых обнаружились картошка, лук, грибы, соленые
огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Хоть изредка можно
будет самому покухарничать, а не в столовке язву желудка наживать.
Ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Днем — пекло, а
ночью — холодрыга. Его пятый этаж продувался через щели рассохшихся
оконных рам и дверей. И вот открытие: батареи отопления имели место быть,
висели на стенах, но парового отопления, как такового, по проекту вообще
не предусматривалось. Туркестан ведь! Жара! И гарнизонная котельная
отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подразумевалась только
горячая вода. На самом деле и холодная вода, выше второго этажа почти не
поднималась — не хватало напора старенькой водокачки. Горячей воды не
было вовсе.
Из-за вечной мерзлоты лишь две из трех комнат в квартире были обитаемы. В
одной — Ромашкин и тараканы. В другой — семейство Карпенко и, наверное,
тоже тараканы. Изредка к Никите приходил полосатый котяра. Не тот ли, что
пуганул его на пороге «гадючника»? Вроде тот. Похож. Котяра с энтузиазмом
охотился на тараканов, за что Никита простил ему вероломно сожранные
сосиски. Запирал на ночь в комнате вместе с собой: охоться на здоровье,
полосатик! Уж лучше мягкие «топы-топы» в темноте, чем насекомное
шуршание.
Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате. Что-то
распаковал, до чего-то руки не доходили. У него не доходили, а у кого-то
дошли. Обнаружил, что один из ящиков вскрыт: крышка оторвана, но
аккуратно приставлена обратно. Заглянул внутрь — пусто. А вроде должна
быть картоха. Никак соседи подсуетились. Ругаться с ними? Дети голодные…
— Сосед! Сосе-ед! — позвали с кухни. — Ромашкин! Никита!
Ну, он сосед, он Ромашкин, он Никита. Чего надо-то? Мало того, что
обнесли, так еще и зовут! Весело им!
— Лейтенант! Иди к нам! Присоединяйся! А то совсем отощал, покуда
укреплением воинской дисциплины занимался!
Зовут — надо идти. А надо? Так ведь… зовут.
На кухне в центре стола стояла бутылка водки. Еще тарелки с закусками и
большущий казан картошечки с тушенкой.
— Сан Саныч! Откуда такое богатство? — не без деликатной фальши удивился
Никита.
— Чудак ты! — не моргнул глазом бывший капитан. — Это ж все твое! Кроме
водки, заметь, кроме водки! Думаем, так и так гибнет добро. Решили, чем
можем, поможем! Ну? Пьем и закусываем?! Держи огурчик! И помидорчик! И
капустку! Грибки, картошечку! Рюмочку, а? Или стаканчик?
— За что выпьем? — поднял рюмку Ромашкин.
— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб
этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
— Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… — Глыть! — А второй
тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За
сосуществование.
— Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более
месяца! — пожелал самому себе Карпенко. — Нет, ты пойми меня правильно, я
не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живем, а
существуем! Сосуще… ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии
турнули, а уехать на ридну Украйну никак!
— Вот именно, что турнули! Чудо-юдо ты мое! – с горечью сказала соседка.
— Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам!
— Скоро, радость моя, скоро! — капитан махом опустошил стакан. — Ух-х!
Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и
командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы!
Ух-х, жисть!.. Заспеваемо, лейтёха?.. И в дорогу далэ-э-эку ты мэни на
зори провожала...
— … и рушник вышиванный на счастье дала! — подтянул Никита. Грустно всё…
— Чэ-э-эрвону руту, — пригорюнилась супруга Карпенко, ни слуха, ни
голоса, но разве важно? — нэ шукай вэчэрамы…
— Это не оттуда, жинка!
— Тай, какая разныця!
— А и верно!
— И водка тут — дерьмо! — ляпнул Никита. Спохватился: — Нет, я не в
смысле эта ваша, а вообще! В смысле, местная!
— Дерьмо, дерьмо… — закивал Карпенко. — Ну что? Еще по одной? У меня там
еще две…
***
Поутру башка трещала, как арбуз, проверяемый на прочность крепкими
руками. Дерьмо водка, да.
Никита побрел к офицерской столовой завтракать. Не хочется, но надо.
Здоровье в аптеке не купишь, а продать его можно по дешевке на любом
углу. Или вообще за так отдать. Надо что-то в себя забросить, надо. Он бы
удовольствовался остатками вчерашнего пиршества, но… никаких остатков на
кухне. Всё подмели, голодушники… Впрок наелись, Карпенки?
Ну да не суди, и не судим будешь.
Он подсел за столик к взводному Шмеру, почти уже приятелю:
— Мишка! Вот как тебе тут служится? Не томишься? — задал риторический
вопрос, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот
гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты-овощи. Не Крайний Север или
Забайкалье! А народ так отсюда рвется — куда глаза глядят!
— А тоскливо тут! Чужая страна, ноль цивилизации. Вот я — попал в Педжен
два года назад, живу бирюком, ни бабы, ни угла. Торчу в этой занюханой
общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть! Тьфу-тьфу-тьфу!!! Не дай бог,
конечно, а то в казарме поселят. А где тут жену найдешь? Туркменку? За
нее калым нужен. Выкупить невесту — зарплаты за пять лет не хватит. В
России или в Бульбении я б давно девку нашел, и не одну! Но сюда-то кто
добровольно поедет? Не дуры все-таки. То есть дуры, конечно, но насчет
сюда — не дуры. Скажешь, нет? Вот и от тебя женка сбежала…
— Она… на время.
— Ага. «Время — вещь необычайно длинная…» — продемонстрировал Шмер
знакомство с Маяковским. Так что, старичок, остается одно: онанизм до
мозолей на руках.
— Ну, ты сказа-ал!
— А что такого? Что еще остается?.. Эх, старичок… Знаешь такое понятие —
«незаменяемый район»? Есть в Туркво «заменяемые районы» — в обязательном
порядке где через пять, а где и через десять лет, но замена будет! Все
зависит от дикости и трудности службы. А наш Педжен — «незаменяемый
район». У нас не высокогорье, и не совсем пустыня, глушь, конечно, но
вполне пригодная для службы. Ну, комары «пиндинка», от которых по телу —
трофические язвы, это мелочи… как комарик укусит… Ай, дадно! Ты доел?
Допил? Пошли? Хочешь, в гости?
— К кому?
— Да ко мне ж! К кому еще!
Они доели завтрак, они допили чаю. Они пошли. В общагу, к Шмеру в гости.
До построения — целый час, а в казарму если войдешь, так до отбоя не
выберешься.
По дороге Мишка говорил, говорил и говорил, безумолчно, не
останавливаясь. Словно прорвало:
— Сам скоро почувствуешь на своей шкуре, до чего тут хреново. Вот задует
ветер, «афганец», — неделю, а то и две пылью метет в городке. Ни зги не
видно, и дышишь воздухом пополам с песком. Электрические провода обрывает
— и без воды и света.
— Что ж, будем мало пить и мало писать, — усмехнулся Никита. — Какие еще
предстоят трудности?
— Жратвы в магазинах нет, только консервы. На весь гарнизон один
магазинчик, «военторг» с пустыми полками. Привоз продуктов раз в неделю.
Тетки занимают очередь на себя и подруг с часу ночи, а открытие в девять.
Стоят до утра, сменяя друг друга, делят ночь поровну. У молодых девчат
еще есть оптимизм, а кто постарше — уже в безнадёге. Вообще тут, на
Востоке, бабоньки быстро стареют. Жара, солнце, не знаю… Пока
молодые-симпотные, заводят любовников побогаче — из местных аборигенов.
Называется «друг семьи». Этот «друг» подпаивает мужа, кормит семью, а
супругу регулярно имеет. Муж, капитан или майор, напьется, слюни
распустит и спит на лавочке в палисаднике. А этот, скот черный,
развлекается.
— Не любишь местных?
— А за что их?! Грязные сволочи! Воняют, коз-злы! Наглые, злобные,
нападают в городе на офицеров толпой и избивают! Запомни лейтенант: после
захода солнца из городка в Педжен ни ногой! Ограбят или искалечат. В
прошлом году молоденького прапора забили до смерти. В арыке тело нашли —
не тело, а кровавое месиво!.. Они ж не соображают, что творят, обкуренные
поголовно!.. Так что, старичок, тебе предстоит веселенькая служба.
Шмер снял со стены в своей комнате гитару, перебрал струны… Не гавайская,
да и сам не виртуоз. И черт с ним! Сгодится!.. Зафальшивил и гитарой и
фальцетом:
— Если не попал в Московский округ,
Собирай походный чемодан,
Обними папашу, поцелуй мамашу
И бери билет на Туркестан!
Лет через пятнадцать
Едешь ты обратно,
А в руках все тот же «мочедан»,
И с погон мамаше грустно улыбнется
Новенькое званье — «капитан»!
— И верно ангельский, должно быть, голосок… — пробубнил Никита с
намереньем мягко пошутить дедушкой Крыловым.
Но, судя про реакции Шмера, шутка не к месту. Задела за живое.
— Голосок?! Ну, и пожалуйста! Всё! Поговорили, попели! Шуруй в казарму!
Проваливай! Поднимай зад и выметайся!
— А ты?
— Ну, и я…
***
— Стоп! — стопанул «душегуб» Большеногин. — Прервемся на минуточку!
Технологический перерыв! Тост! Выпьем за наш славный мотострелковый полк!
— А при чем тут?
— Как?!! Ты не хочешь выпить за наш славный мотострелковый полк?!
— Нет, почему бы не…
— То-то! Кто еще не хочет выпить за наш славный мотострелковый полк?!
Никто. В смысле, дураков нет. В смысле, все хотят.
Встали, «вздрогнули» — за наш славный мотострелковый полк
— Ври дальше, Ромашкин!
— Я вру?! Я вру?!
— Ну, извини. Ну, фигура речи, ну. Говори. Правду, одну только правду и
ничего, кроме правды!
Глава 3. Знакомство с «гусарами».
