«трассером». А то тут есть охотники до… У меня обычная русская фамилия —
Штранмассер. Нужно просто заучить, она легко запоминается. Почти как
Иванов.
— С такой фамилией, и назначили заместителем командира батальона! Майором
станет! — наигранно восхитился Хлюдов. — А я, вот, Хлюдов, потомок
старинного офицерского рода — по-прежнему в капитанах!
— Вовочка, — отбил Штранмассер, — Мне моя фамилия двенадцать лет мешала
должностному росту! А тебе вредит имя!
— Что в имени тебе моем?! — голосом трагика взвыл Хлюдов.
Чувствовалось, что пикировка между капитанами, блондином и брюнетом, —
этакое перманентное развлечение для них обоих, да и для окружающих.
— Во-воч-ка! — нежно подчеркнул Штранмассер. — Да на тебя только
начальство глянет и сразу вспомнит: «Вовочка»! Не человек, не офицер, а
так, анекдот… про Вовочку. Вот подтвердите, товарищ майор!
Товарищ майор, замполит Рахимов, не сказал, но с удовольствием промолчал.
— Видишь, и товарищ майор согласен!
— Почему согласен? Он не подтвердил!
— Но и не опроверг!
Замполит продолжал с удовольствием молчать. Со снисходительной привычкой
к этим капитанским играм разума.
— И фамилия у тебя, Вовочка, еще подозрительней, чем у меня! Хлюдов,
блин! Белая гвардия! И вдруг в красной армии! Булгакова хоть читал? Да
куда тебе! В твоем-то возрасте!
— В ка-а-аком-таком моем возрасте?! Да мне уже тридцатник почти!
— Я и говорю, молод ишшо. Вот стукнет тридцать три, тогда и станешь
замкомбата. Не спеши, дай срок настояться «бражке» в твоей кровушке.
Так они побалагурили. Затем с разрешения Рахимова увлекли Никиту в
казарму. Там много и быстро говорили, размахивали руками, показывая
тетради, конспекты, журналы, накладные на телевизор и радиоприемники,
провели экскурсию по Ленкомнате… Ну, Ленкомната, как Ленкомната — как
везде. Наполовину, правда, недооформленная.
Никита слушал, кивал, «угукал». А в голове крутилась одна мысль: «Ни
хрена себе! Тридцать три года! Дорасти до капитана и стать, наконец,
замкомбатом! Переспективы воодушевляют! Гнить в этой глуши лет десять и
все на одной должности!»
— Коротко о наших офицерах!.. Потом подробней познакомишься. Ротный у нас
новый, фамилия — Неслышащих. Чтоб кто запомнил! Витька Недумающий, Витька
Непомнящий — как только ни называют… Невидящий, Неслышащий… Взводные с
придурью, у каждого свой бзик. Карьеристов в роте нет, ни в прямом смысле
(сволочей), ни в переносном (старых пердунов). Служат тут кто год, кто
три, кто и пять лет. Первым взводом командует Вовка Мурыгин. Вторым —
Мишка Шмер. Третьим - Сергей Шкребус, он же Глобус, он же Ребус.
Четвертым — Ахмедка-туркмен, Бекшимов. Зампотех — лейтенант Шурка Пелько.
Есть снятый ротный майор Леня Никешов. Этот «висит» за штатом, на него
можно внимания не обращать. Он, как старый шкаф: места много не занимает,
никому не нужен, а выбросить жалко. Ходит на службу и ходит, ждет, когда
переведут в военкомат. В общем, Ромашкин, сам в процессе со всеми
перезнакомишься. Со временем.
Процесс пошел. И пошел, и пошел. Со временем.
Штранмассер посодействовал Никите в перемещении вещей из общаги в
квартиру. Майор Зверев облагодетельствовал, выделил комнату на пятом
этаже — в благоустроенной квартире. Но в пятиэтажках оказался один
недостаток: туалетом пользоваться можно лишь… по часам. Холодная вода
поступает наверх в сливной бачок с полуночи и до раннего утра. Горячей
воды не бывает вовсе — по причине отсутствия оной. И все же лучше чем в
общаге с уличным сортиром и умывальником с пятью кранами на пятьдесят
обитателей. Зато теперь в квартиру можно будет притащить койки из
казармы, поменять белье и спать более-менее комфортно.
Глава 2. Первый день службы.
Утром Никита едва не опоздал на службу. Ночь стояла душная, вечером долго
ворочался, не мог уснуть. И под утро, конечно, проспал.
Завтракать пришлось на бегу. Питались они с женой в гарнизонной столовке
под громким названием «кафе» — ни кастрюль, ни тарелок у молодой семьи не
было. Багаж еще путешествовал где-то по бескрайним просторам Средней
Азии. В столовке завтрак уже завершился. Для опоздавших, кроме вчерашней
котлеты «смерть желудку» да лапши — более ничего. Быстро проглотив это
самое «более ничего», Ромашкин помчался в штаб для инструктажа и тотчас
попал под горячую руку начальства.
Начальство — хронически злобствующий Хомутецкий:
— Лейтенант! Почему сапоги не чищены?!
Никита взглянул на чуть запылившиеся во время пробежки сапоги:
— Почему не чищены? — повторил Ромашкин претензию комполка с искренним
недоумением.
— Ма-алчать! Не чищены! Я сказал!.. На первый раз объявляю замечание!..
Вы сегодня в патруль заступили?
— Так точно!
— Слушайте мой приказ! Разыскать майора Иванникова и доставить ко мне!
Будет вырываться — скрутите. Разрешаю.
— А кто это? — осторожно поинтересовался Ромашкин.
— Ты не знаешь Иванникова?!
— Никак нет! Я ведь только вчера прибыл в полк…
— Гм. Твоя проблема! Не моя забота! Найдешь! Шагом марш выполнять приказ!
В подчинение Ромашкин получил двух молодых младших сержантов.
— Как ваши фамилии, бойцы?
— Наседкин, — ответил боец с рваной губой.
— Магометов, — высокомерно произнес второй боец, с сильным кавказским
акцентом.
— Кто такой Иванников, знаете?
— А! — сообразил Наседкин. — Это зампотех девятой роты. Разжалованный
майор. Его за пьянки из штаба полка турнули к нам в батальон. А чего?
— Надо найти, боец.
— Да-а… В лицо-то я его знаю, но где искать, понятия не имею. В городке
столько всяких… закутков.
— Будем искать! — в манере Никулина из «Бриллиантовой руки» резюмировал
Никита. «Такого же, но с крыльями», блин! Ангел, блин, Иванников.
Где тут могут обитать ангелы типа Иванникова? Ой, где только ни…
Буквально за забором стоял первый одноэтажный барак, на который указал
сержант как на объект розыска Иванникова.
Эти домишки-бараки были разделены каждый на четыре квартиры. Ворота
палисадника перед входом в ветхую квартиру-четвертинку сломаны, дверь
висела на ржавой петле. Мусор устилал весь двор неравномерным слоем — где
гуще, где пуще. Рой мух взлетел при появлении людей и гулко зажужжал в
воздухе. Вспугнутые крысы шмыгнули по щелям, злобно разглядывая оттуда
незваных пришельцев.
М-да. Если так грязно во дворе, то каково же в доме? Входить в лачугу
н-не хотелось. А надо… Никита с силой дернул за ручку двери — гнилая
доска треснула, ручка оторвалась и осталась в руке.
— Не так надо! — Наседкин обошел офицера сбоку, схватился за дверное
полотно, приподнял и отодвинул в сторону, освобождая проход. — Нежней,
нежней.
В образовавшееся отверстие хлынул дневной свет. Навстречу свежему воздуху
наружу устремилась смрадная вонь.
— О-о-о! — задушено протянул Никита, стараясь не дышать. — Наседкин!
Ступай, посмотри, нет ли тут твоего… Иванникова.
— Да почему ж он мой! — открестился сержант. — Какой он мне знакомец! Еще
приятелем назовите! Или собутыльником!
Однако приказы не обсуждаются, но выполняются. Наседкин нырнул внутрь —
вынырнул через полминуты:
— Пусто! Ни души! — гундосо доложился, прижав нос щепотью. — Ну, там и
помойка! Тошниловка!
— Все осмотрел?
— А чего там смотреть? Пустые стены!
Через дорогу стоял следующий такой же «гадючник», без стекол в оконных
рамах и даже без дверей. Тоже пусто.
В третьем «гадючнике» у входа обнаружились свежие следы чьего-то
недавнего присутствия: огрызки, объедки, грязные стаканы. У калитки —
огромная куча: бутылки, очистки, мятая бумага, тряпье. Куча, явно
приготовленная к вывозу на свалку.
— Это наша рота наводила на прошлой неделе порядок, — просветил Наседкин.
— Тут жил прапор один… фамилию вот забыл… Друган Иванникова. Прапора
выселили, никто тут пока не живет.
— Проверим, — брезгливо морщась, Никита вошел внутрь и в инстинктивном
испуге отпрянул.
Из сеней с воплем «Ма-ао!!!» метнулся наружу между сапог полосатый
бродячий кот.
— Брысь, сволочь блохастая! — топнул Никита каблуком.
Патрульные гоготнули.
В кухне до края кирпичной печки — нагромождение из банок, бутылок,
замшелой посуды, кастрюль и сковородок. В спальне — аналогично: гора
мусора из тряпья, газет, окурков и черепков. В темном углу — железная
армейская кровать. И на ней… труп? Не иначе, труп. Живой бы здесь не
выжил! Никита с холодком в груди легонько пнул накрытое рогожкой тело
носком сапога.
Оп! Жив, курилка! Тело хрипнуло, закашлялось до слюней, приподнялось и
даже село на кровати. Отвратное тело, честно сказать! В трусах и майке,
исхудавшее до синевы. А запах! Перегар плюс кисло-прелый пот. Борода. Не
щетина, нет. Уже полноценная борода. «Давно сидим, отцы?»
— Ты кто? — Никита чуть отвернулся, чтобы «аромат задов» от этого…
существа прошел от него по касательной. — Иванников? Ты Иванников? Майор?
— Пинчук я. Бывший прапорщик Пинчук.
— Пень-чук? Чук и пень. Взять его, хлопцы! На гауптвахту! Там разберемся,
что за пень! — распорядился Никита.
— Не имеете права! Уволен с военной службы в прошлом годе! Не пойду на
«губу». Я вольный казак! — слово «вольный» существо Пинчук выдохнуло
аккурат в лицо Никиты. Не получлось увернуться, чтоб хотя бы по
касательной.
— Скот ты смердючий, а не вольный казак! — озлился Никита. — Да нет,
скоты и те живут в лучших условиях.
Сильно кавказский боец Магометов из-за спины Никиты высокомерно буркнул
на своем-тарабарском что-то типа «говно».
— Молчать, боец! — окоротил Никита. — Я говорю! Команды «голос» не
было!.. Кем работаешь, Пинчук? Где?
— Никем и нигде? Я свободный человек, скиталец. Странник.
— Ну да?! И что ты, скиталец, делаешь в закрытом гарнизоне?! Если уволен
с военной службы, а?! Больше негде скитаться?!
— А негде, негде! Туточки меня хоть милиция не заметет. Мне туточки
хорошо.
Все-таки до чего ж широкое понятие — «хорошо»!
— Семья твоя где, зассанец? Есть семья? Жена?
— Какая семья, ты чо?! Один я… Жена была. Ушла. Три года уже как. И детей
увезла. В Расею… А мне в Расее делать нечего. Здесь мой дом. Двадцать
пять лет отслужил, оттрубил в Педжене, тут и схоронят! Нету семьи! Никого
нету!
Действительно, какая семья?! Какая жена?! Распоследняя бродяжка-синюха
рядом и вместе с таким не ляжет — даже из пьяной жалости. Мочой от него —
как из привокзального сортира!
— Хоть бы матрас подстелил поверх пружин! — чтобы что-то сказать,
проворчал Никита.
На стальной кроватной сетке валялась старая рваная шинель.
— Был матрас! Сперли, сволочи! Неделю назад. Найду, кто — нюх начищу!
Во-во. Нюх. Начистит он!
— Кому твой матрас нужен! Вонючка!
— Ты, это, лейтенант… слова выбирай! А то щас и тебе нюх начищу! Думаешь,
я тут один такой? Нас много шхерится по городку. Ехать мужикам некуда, не
на что и незачем. Живем мало-помалу, хлеб жуем.
— Живем? Это ты называешь жизнью?
— Послужи тут лет пятнадцать, и посмотрим, каким станешь. Могет, тож
опустишься,— существо потеряло интерес, снова улеглось на кровать и
зарылось в тряпье.
Никита махнул на существо рукой. Вот не было у него хлопот — доставлять
гражданского, если на слово ему поверить, на «губу». Да и Пинчуком
назвалось существо, не Иванниковым. А лейтенант Ромашкин получил приказ
насчет майора Иванникова, никак не насчет прапорщика Пинчука. Ну его!
Пошли отсюда!
Прошли… Обошли еще с дюжину подобных вместилищ той или иной степени
загаженности. Обнаружили еще с полдюжины субъектов той или иной степени
деградации. М-да, такие могли и на пинчуковский матрас покуситься, могли.
Переходящий матрас имени Советской Армии, теплыми изблевавшей чад своих
из уст своих!
Майор Иванников среди «чад» так и не нашелся. Всё, бойцы, отбой.
Свободны. Перекур и на обед. Если кусок в горло полезет после насыщения
эдаким амбре. Фу, аж подташнивает!
