светских православных писателей и мыслителей: Гоголя, Хомякова,
Леонтьева, Достоевского, Владимира Соловьева, Сергея Булгакова.
Но утешение в том, что прикосновение к метаистории может
осуществляться и совсем иначе, чем это было разобрано здесь. Об
этом свидетельствует тот элемент метаисторического опыта,
который можно обнаружить зачастую под огромной толщей
антиисторизма - кажущегося или подлинного. Чувство,
замечательно переданное Тютчевым, когда личность ощущает себя
участницей некоей исторической мистерии, участницей в
творчестве и борьбе великих духовных - лучше сказать
трансфизических сил, мощно проявляющихся в роковые минуты
истории, - разве, не обладая этим чувством, могла бы совершить
свой подвиг Жанна д'Арк? Разве мог бы св. Сергий Радонежский -
по всему остальному своему мирочувствию настоящий анахорет и
аскет - принять столь решительное, даже руководящее участие в
политических бурях своего времени? Могли ли бы без этого
чувства значительнейшие из пап век за веком пытаться
осуществить идею всемирной иерократии, а Лойола - создать
организацию, сознательно стремящуюся овладеть механизмом
исторического становления человечества? Могли бы Гегель без
этого чувства, одною работой разума, создать "Философию
истории", а Гете - II часть "Фауста"? Разве мыслимо было бы
самосожжение раскольников, если бы ледяной ветер
эсхатологического, метаисторического ужаса не остудил в них
всякую привязанность к миру сему, уже подпавшему, как им
казалось, власти антихриста? Смутное метаисторическое чувство,
не просветленное созерцанием и осмыслением, часто приводит к
искаженным концепциям, к хаотическим деяниям. Не ощущаем ли мы
некий метаисторический пафос в выспренних тирадах вождей
Французской революции, в доктринах утопического социализма, в
культе Человечества Огюста Конта или в призывах ко всемирному
обновлению путем разрушения всех устоев - призывах, принимающих
в устах Бакунина тот оттенок, который заставляет вспоминать
страстные воззвания иудейских пророков, хотя оратор XIX века
вкладывает в эти воззвания новый, даже противоположный
мирочувствию древних пророков, смысл? Подобных вопросов можно
было бы задавать еще сотни. Непременные же ответы на них
приведут к двум важным выводам. Во-первых, станет ясно, что в
общем объеме как западной, так и русской культуры подспудный
слой апокалиптических переживаний можно обнаружить в
неисчислимом количестве явлений, даже чуждых ему на первый
взгляд. А во-вторых - что метаисторическое чувство,
метаисторический опыт, неосознанный, смутный, сумбурный,
противоречивый, вплетается то и дело в творческий процесс: и
художественный, и религиозный, и социальный, и даже
политический.
Говоря о метаисторическом методе познания, я незаметно
перешел к трансфизическому: странствия и встречи, рассказанные
мною, отчасти относятся уже к областям трансфизического
познания. Ведь я говорил уже, что далеко не всегда можно четко
классифицировать эти явления; этого не нужно было бы вовсе,
если бы не хотелось внести некоторую ясность в сложный и
малоисследованный ряд проблем.
Может быть, некоторые выскажут удивление: почему вместо
общепонятного слова "духовный" я так часто употребляю термин
"трансфизический". Но слово "духовный" в его строгом смысле
закономерно относить только к Богу и к монадам. Термин же
"трансфизический" применяется ко всему, что обладает
материальностью, но иной, чем наша, ко всем мирам, существующим
в пространствах с другим числом координат и в других потоках
времени. Под трансфизикой ( в смысле объекта познания) я
понимаю всю совокупность таких миров вне зависимости от
процессов, там протекающих. Такие процессы, связанные со
становлением Шаданакара, составляют метаисторию; связанные со
становлением Вселенной - метаэволюцию; познание метаэволюции
есть познание вселенское. Слово же "трансфизика" в смысле
религиозного учения означает учение о структуре Шаданакара.
Объекты метаисторического познания связаны с историей и
культурой, трансфизического - с природой нашего слоя и других
слоев Шаданакара, а вселенского - со Вселенной. Таким образом,
те явления, которые я назвал трансфизическими странствиями и
встречами, могут быть, в зависимости от своего содержания,
отнесены либо к метаисторическому роду познания, либо к
трансфизическому, либо ко вселенскому.
После этой небольшой оговорки ничто уже не препятствует
перейти к рассмотрению двух остальных родов религиозного
познания, - но, разумеется, только в тех их вариантах, которые
знакомы лично мне.
ГЛАВА 2. НЕМНОГО О ТРАНСФИЗИЧЕСКОМ МЕТОДЕ
Казалось бы, отношение людей к природе бесконечно
разнообразно, индивидуально, а иногда и внутренне антиномично.
Но если проследить эволюцию этого отношения во всеобщей истории
культуры от изобретения письменности до наших дней, можно
обнаружить несколько типов его, лучше сказать - фаз. Я позволю
себе здесь весьма упрощенно, в самых общих чертах, наметить
три-четыре очень важные фазы так, как они мне представляются.
Это не подлинная картина того, как эго отношение изменялось в
культурах и веках, а лишь несколько грубых мазков, назначение
которых скорее в том, чтобы ввести читателя внутрь проблемы,
нежели в создании у него исторической перспективы по этому
вопросу.
Наиболее ранняя фаза характеризуется тем, что космос
кажется крайне миниатюрным, а Земля - единственным обитаемым
миром. Зато этот мир, кроме нашею физического слоя, обладает
рядом других слоев, тоже материальных, но их материальность -
другой природы и других свойств, чем наша; первое приближение к
трансфизической действительности Шаданакара. Все эти слои,
равно как и наш, лишены развития. Они сотворены раз и навсегда
и обитаемы добрыми и злыми существами. Для этих существ человек
- центр их интересов и, так сказать, яблоко раздора. Сам же
человек не осознает Природу как нечто вне его лежащее и не
противопоставляет себя ей. Отдельные проявления Природы
возбуждают, конечно, те или иные чувства - страх, удовольствие,
благоговение, но Природа как целое, по-видимому, почти не
воспринимается или воспринимается в чисто эстетическом плане,
да и то лишь отдельными людьми, высоко одаренными
художественным чувством. Поэтому редко можно найти среди
памятников искусства этих эпох лирику природы и еще реже -
пейзажную живопись. К этой фазе относятся, в основном, культуры
древности, а также некоторые более поздние культурные формы
Востока. В религиозном отношении для первой фазы характерен
политеизм.
Для второй фазы типичны те монотеистические системы,
которые или игнорируют Природу, не проявляя к ней интереса, или
враждебны ей. Рост личности приводит к представлению, что
человек может совершенствоваться. Природа же не подает
признаков развития, она косна и статична, она внеморальна и
неразумна, она во власти демонических сил, и та часть
человеческого существа, которая единосущна Природе, требует
либо порабощения ее духом, либо порабощает его сама. Это - фаза
природоборческая. Ее прошли и христианские, и буддийские, и
индуистские народы; на ней остановилось (пока совпадало со
своей национальной религией) еврейство. Последнее однако, равно
как и народы ислама, не столько стремилось к борьбе с Природой,
сколько проходило мимо нее. Семитическое чувство Природы вообще
отличалось скудостью. Давно уже отмечено, как бедны были этим
чувством авторы библейских книг и Корана сравнительно с теми,
кто создавал великие эпопеи Эллады и, особенно, Индии Семиты
отдавали Природе неизбежную дань. осеняя религиозной санкцией
воспроизведение рода, но в своей духовной философии и искусстве
стремились игнорировать ее с многозначительной
последовательностью. Они сделали у себя фактически невозможной
скульптуру и портретную живопись, потому что боялись
обожествить человека и ненавидели обоготворение стихии. Как и
другие элементы семитизма, эта природоборческая тенденция
перешла с христианством в Европу, подавила природные культы
германского и славянского язычества и господствовала до конца
средних веков. Но и Востоку пришлось пройти через эту фазу,
хотя и окрасив ее по-своему. Аскетичность крайних проявлений
брахманизма, борьба буддизма за высвобождение человеческого Я
из-под власти Природы - все это слишком общеизвестно, чтобы на
нем останавливаться. Таким образом, если в первой фазе Природа
как целое почти не осознавалась, а поэтизировалась и
боготворилась в отдельных своих проявлениях, то во второй она
была осознана как начало враждебное, покорное демоническим
силам.
Третья фаза связана с эрой господства науки и с оскудением
мира религиозных чувств. Унаследовав от христианства
природоборческое начало, человек третьей фазы освобождает его
от религиозного смысла, отказывается от преодоления природных
элементов в собственном существе и обосновывает к природе
строго утилитарный подход. Природа есть объект разумного
(научного) исследования, - во-первых; она есть сонмище
бездушных сил, которое надо покорить на потребу человека, -
во-вторых. Физический кругозор неизмеримо расширяется; знание
структуры и законов нашего слоя достигает головокружительной
глубины; в этом - ценность третьей фазы. Но напрасно толкуют о
любви к природе естествоиспытателей. Интеллектуальную любовь
можно испытывать только к продукции интеллекта: можно умом
любишь идею, мысль, теорию, научную дисциплину. Так можно
любить физиологию, микробиологию, даже паразитологию, но не
лимфу, не бактерии и не блох. Любовь к природе может быть
явлением физиологического порядка, может быть явлением порядка
эстетического, наконец - порядка этического и религиозного.
Явлением только одного порядка она не может быть:
интеллектуального. Если отдельные специалисты-естественники и
любят природу, то это чувство не имеет никакой связи ни с их
специальностью, ни вообще с научной методикой познания Природы:
это чувство или физиологического, или эстетического порядка.
Однако наибольшего противопоставления себя Природе
цивилизованное (по крайней мере, западное) человечество
достигло не в XX веке, как это могло бы показаться, но в XVII,
XVIII и начале XIX века. Никогда моды не были так искусственны,
как во времена пудреных париков. Никогда близлежащие к человеку
участки Природы не уродовались так рассудочно и
противоестественно, как в эпоху Версальского парка. Аристократа
времен Людовиков так же немыслимо вообразить берущим солнечную
ванну или гуляющим босиком, как нельзя представить себе
спартанку времен греко-персидских войн - в корсете и в ботинках
на высоких каблуках. Во всем этом проявлялось отношение к
Природе, генетически коренившееся в христианском аскетизме, но
в ходе развития заменившее духовный снобизм - снобизмом
цивилизации, религиозную гордыню - гордыней рассудка, а ко
всему, печатью рассудочности не отмеченному, не испытывавшее
ничего, кроме насмешливого презрения.
Философия Руссо знаменует собою поворотный пункт. Но
должно было протечь полтора столетия, мир должен был вступить в
эпоху городов-гигантов, чтобы тоска по Природе стала понятна
человеческому большинству. Поэты Озерной школы в Англии, Гете и
романтики в Германии, Пушкин и в особенности Лермонтов в России
