работать в этом направлении так, чтобы в каждом из нас или
наших детей этот труд шел навстречу труду Провиденциальных сил;
чтобы в психофизических пластах как бы прорывался туннель
одновременно с двух сторон: нами - и друзьями нашего сердца.
Колоссальная задача такой педагогики сейчас может быть
только предсказана как одна из задач будущей культурной эры.
Требуется еще огромная предварительная работа по изучению и
систематизации опыта. На этом я подробнее остановлюсь в одной
из последних частей книги. Сейчас же сообщу лишь несколько
необходимых сведений о двух-трех возможных вариантах этой
методики. Варианты эти и многие другие, здесь не оговоренные,
могут, разумеется, быть совмещены и помогать один другому.
Есть одно предварительное условие: без него никакие усилия
в этом направлении ни к чему бы не привели. Это - собственная
готовность человека добиваться сквожения ему того хрустального
сосуда, который мы называем Природой. Значит, процесс этот
доступен либо для тех, кто сам допускает возможность
существования миров стихиалей ( без этого можно желать не
сквожения физического слоя, а только, наоборот, чтобы из этого
ничего не вышло, дабы мой научный скепсис восторжествовал),
либо для детей, если это доверие к стихиям и любовь к Природе с
ранних лет укрепляются старшими. Естественно, что тот, кто
заранее отрицает бытие этих миров, тот и сам не станет тратить
время и силы на подобные опыты. И если бы даже, в качестве
эксперимента, он вздумал сделать несколько усилий, он бы ничего
не достиг, потому что его собственное недоверие постоянно
распространялось бы на полученные результаты, он приписывал бы
эти результаты самовнушению или чему-нибудь в этом роде. Шаг
вперед - шаг назад. Толчея на месте.
Итак, если требуемое внутреннее условие налицо, надо
озаботиться созданием необходимых условий внешних. Легко
догадаться, что речь идет о таких периодах (месяца полтора, два
в году), когда современный человек, освободясь от работы ради
хлеба насущного, может позволить себе уединиться среди природы.
Мне думается, летом условия благоприятнее, потому что именно
летом, при высоком стоянии солнца, развитии растительности и
обнажении земной поверхности и водных пространств, активность
стихиалей умножается во много раз за счет участия новых и новых
слоев их. Не говорю уж о том, что обычно именно летом горожане
уезжают в отпуска, то есть хоть на месяц получают возможность
общения с Природой. Хотя, надо сказать прямо, за месяц далеко
не продвинешься, а в двухнедельные отпуска предпринимать
подобные попытки и вовсе бесполезно. Оговорюсь также, что
некоторым из нас зимняя природа индивидуально ближе, и в таких
случаях, конечно, следует считаться с этой
предрасположенностью.
Может быть, от меня ждет кто-нибудь точных указаний,
вставать тогда-то, ложиться тогда-то, придерживаться такого-то
распорядка дня. Таких мелочных рекомендаций я предпочел бы
избегать. В чем задача? В том, чтобы войти возможно глубже в
Природу, в жизнь стихий, и войти притом не как разрушителю и не
как любознательному испытателю, а как сыну, после многолетних
скитаний на чужбине возвращающемуся в отчий дом. Для решения
такой задачи - одной индивидуальности будет естественнее и
полезнее одно, для другой - другое. Я хотел бы только
рассказать, какие именно условия помогали мне лично.
Выбрав на это время некоторую, как теперь говорят, "базу"
в красивом и, разумеется, малолюдном месте, следовало прежде
всего избегать засорения души и ума всякими мелочными
житейскими заботами. Нужно было ослабить связь с большим
городом, реже пользоваться радио и постараться возможно долее
обходиться без газет, если, конечно, мир не находился в
состоянии крайне тревожного неравновесия. Быт свой необходимо
было упростить, одежду сделать возможно легче, а о
существовании обуви забыть совсем. Купаться два-три раза в день
в реке, в озере или в море, найдя для этого такое место, где
можно оставаться на это время с Природой один на один. Читать
такие книги, которые способствовали бы мирному,
доброжелательному настроению и временами помогали бы мыслям
вживаться в глубь Природы; естественно-научная литература не
может быть полезна в такие дни, так как настраивает на
совершенно другой лад: еще более уводят в сторону занятия
точными науками и техникой. Лучше - хорошие стихи, некоторые
классики художественной литературы: Тургенев, Диккенс,
Эркман-Шатриан, Тагор (но, конечно, не такие, как Стендаль,
Золя, Свифт или Щедрин). Хорошо перечитывать в это время
классические произведения детской литературы, вроде "Тома
Сойера" или "Детей капитана Гранта", и литературы о детях. Да и
частое общение, игры и разговоры с детьми в это время могут
только помочь делу. Быть может, некоторых я спугну одним
указанием, но, к сожалению, оно совершенно твердо: сведение к
минимуму мясной и рыбной пищи и отказ от обильного употребления
вина. И - требование совершенно безусловное: чтобы ни охоты, ни
рыбной ловли не было и в помине.
В такой атмосфере начинались путешествия: словами
"прогулки" или "экскурсии" их называть не хочется. Это были
уходы на целый день, от зари до заката, или на три-четыре дня
вместе с ночевками - в леса, в блуждания по проселочным дорогам
и полевым стежкам, через луга, лесничества, деревни, фермы,
через медленные речные перевозы, со случайными встречами и
непринужденными беседами, с ночлегами - то у костра над рекой,
то на поляне, то в стогу, то где-нибудь на деревенском
сеновале. Близости к машинам, разговоров на технические темы и
чтения подобной литературы я всячески избегал, разве что
пользуясь иногда механическим транспортом. Потом - возвращение
на свою уединенную "базу", несколько дней отдыха и слушания
крика петухов, шелеста вершин да голосов ребят и хозяев, чтение
спокойных, глубоких и частых книг - и снова уход в такое вот
бродяжничество. Этот образ жизни может вызвать иной раз
недоумения, подшучивание; на понимание рассчитывать не нужно, а
люди, занятые на сельских работах, даже склонны будут видеть в
таком чудаке праздношатающегося лентяя: большинство крестьян
пока что умеют считать делом только свою собственную работу.
Это не должно смущать. Надо уметь пренебрегать чужим мнением,
если чувствуешь собственную правоту.
Но все это - указания о внешнем. Можно все лето до
изнеможения слоняться по лесам и полям, а вернуться ни с чем.
Внешние условия должны быть дополнены некоторыми усилиями ума и
чувства. В чем они заключаются?
В том, что человек постепенно приучается воспринимать шум
лесного океана, качание трав, течение облаков и рек, все голоса
и движения видимого мира как живое, глубоко осмысленное и к
нему дружественное. Будет усиливаться, постепенно охватывая все
ночи и дни. чувство, неизменно царящее над сменой других мыслей
и чувств: как будто, откидываясь навзничь, опускаешь голову все
ниже и ниже в мерцающую тихим светом, укачивающую глубь -
извечную, любящую, родимую. Ощущение ясной отрады, мудрого
покоя будет поглощать малейший всплеск суеты; хорошо в такие
дни лежать, не считая времени, на речном берегу и бесцельно
следить прохладную воду, сверкающую на солнце. Или, лежа
где-нибудь среди старого бора, слушать органный шум вершин да
постукивание дятла. Надо доверять тому, что стихиали Лиурны уже
радуются тебе и заговорят с твоим телом, как только оно
опустится в текучую плоть их; что стихиали Фальторы или
Арашамфа уже поют тебе песни шелестящей листвой, жужжанием пчел
и теплыми воздушными дуновениями. Когда по заливным лугам,
пахнущим свежескошенным сеном, будешь возвращаться на закате
домой с далекой прогулки, поднимаясь в нагретый воздух
пригорков и опускаясь в прохладные низины, а тихий туман начнет
заливать все, кроме верхушек стогов, - хорошо снять рубашку и
пусть ласкают горячее тело этим туманом те, кто творит его над
засыпающими лугами.
Можно было бы указать еще сотни таких минут - от загорания
на песке до собирания ягод - полудействия, полусозерцания, - но
о них догадается и без указаний тот, кто вступит на этот легкий
и светлый путь. Ведь такой уклад возможен не только в Средней
России, но и в природном ландшафте любой другой страны, от
Норвегии до Эфиопии, от Португалии до Филиппин и Аргентины.
Соответственно будут меняться только детали, но ведь они могут
меняться и в пределах одного ландшафта сообразно личным
наклонностям. Главное - создать внутри себя этот свет и
легкость и повторять подобные периоды, по возможности, каждый
год.
- Что за нелепость, - подумают иные. - Как будто мы не
располагаем исчерпывающими данными, отчего и как возникают
туманы, ветер, роса, не знаем механики образования дождя, рек,
растительности? И такие сказки преподносятся с серьезным видом
в середине XX столетия! Недаром автор намекает на то, что ему
легче столковаться с детьми: зрелому человеку не пристало
слушать такие басни.
Они заблуждаются, эти абсолютисты научного метода
познания: ни малейшего противоречия науке здесь не имеется.
Подчеркиваю: науке, объективной и серьезной, а не философской
доктрине материализма. Ведь если бы существовало какое-нибудь
разумное микроскопическое существо, изучающее мой организм и
само в него входящее, оно имело бы основание сказать, в ту
минуту, как я шевельнул рукой, что эта глыба вещества,
состоящая из таких-то и таких-то молекул, дернулась оттого, что
сократились некоторые ее части - мускулы. Сократились же они
потому, что в моторных центрах произошла такая-то и такая-то
реакция, а реакция была вызвана такими-то и такими-то причинами
химического порядка. Вот и все! Ясно как день. И уж, конечно,
такой толкователь возмутился бы, если бы ему вздумали указать,
что "глыба" шевельнулась потому, что таково было желание ее
обладателя, свободное, осознанное желание, а мускулы, нервы,
химические процессы и прочее - только передаточный механизм его
воли.
Изучением этого механизма занимается физиология. Это не
мешает существованию психологии - науки о том сознании, которое
этим механизмом пользуется.
Изучением стихий природы как механизмов занимаются
метеорология, аэродинамика, гидрология и ряд других наук. Это
не должно и не будет мешать со временем возникновению учения о
стихиалях, о тех сознаниях, которые пользуются этими
механизмами.
Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 года
вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от
многоверстной прогулки по открытым полям и по кручам с
ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на
ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я
поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально
ослеплен: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом
солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников.
В ту же секунду я ощутил, что над этим великолепием как бы
трепещет невидимое море какого-то ликующего, живого счастия. Я
ступил на самую кромку поля и, с колотящимся сердцем, прижал
два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед
собой, на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к
ним и к тем, чье ликование я чувствовал над этим полем. Я
чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с
радостью и с гордостью вводят меня, как дорогого гостя, как бы
