лишенные ногтей кисти рук за голову. Я сижу и смотрю, как к соборной па-
перти - ограда с бронзовыми турецкими пушками куда-то исчезла - один за
другим мягко подкатывают черные лимузины.
Вот водитель в ливрее, обежав машину, распахивает правую переднюю
дверку и на свет Божий появляется очередной ответственный товарищ.
Строгий, темного цвета костюм, ослепительно белая сорочка, со вкусом
подобранный галстук. И, конечно же, лицо! - розовое такое, хорошо выбри-
тое, без единой морщиночки.
Новоприбывший быстрым, почти неуловимым движением обдергивает пиджак
и, перекрестившись, поднимается по ступенькам.
Из собора доносится хор. Певчие из Мариинки, прошу прощения, - из Ки-
ровского поют что-то почти забытое, торжественно-похоронное. Кажется,
"Гимн Советского Союза".
Впрочем, что я говорю! - не из собора, нет. Слева от главного входа
табличка с титановыми - на века! - буквами:
СОВЕСТЕЧИСТИЛИЩЕ
Хотя кресты на куполах - в целости и даже свежевызолочены.
У дверей двое в черных очках проверяют пропуска. Ничего себе мальчи-
ки: в кожаных куртельниках, с шеями.
Или в габардиновых плащах?..
Убей бог, не помню. Кажется, все-таки в куртках, потому как, вроде
бы, - лето. Вроде бы... Я ведь уже, кажется, говорил, что погоды там -
ни плохой, ни хорошей - для меня лично как бы и не было. Все эти дни -
да что там дни - недели, месяцы, годы! - все это, если так можно выра-
зиться, время мне было - ни холодно, ни жарко. А уж если совсем начисто-
ту, как товарищу Бесфамильному, то и не особенно уж и больно. Даже когда
этот амбал Афедронов, хыкнув, перешиб мне только что загипсованную ногу.
Мне было никак. Я ведь, сказать по совести, и супругу-то почти не вспо-
минал. Почему - это уже другой вопрос. Совсем другой. И чтобы уж к этой
теме больше не возвращаться, скажу вам вот что: русский человек, он ко
всему привычный - и к революциям, и к чужбинам. А после всего, что пере-
жил я лично, возьму на себя смелость усугубить формулировочку: жизнь,
господа, все равно прекрасна, даже если эта жизнь потусторонняя...
А потому, милые вы мои, дорогие, хорошие - что бы вам там не плели,
какую бы чушь не втюхивали, - не слушайте вы этих злобствующих не...
Тут какие-то искры из глаз, провал в памяти. А когда я очнулся, он
уже сидел рядом со мной.
- Это вы, Ричард Иванович? - не поворачиваясь, простонал я. И как это
ни странно, не ошибся!
- О-хохо-хохонюшки! - вздохнул мой сосед, закидывая ногу на ногу. -
Ну и задали вы мне, Тюхин, задачку! Я вас, такой вы сякой, прямо-таки
обыскался!.. - и тут он заговорщицки понизил голос: - А ну-те-с, как на
духу, как диссидент... м-ме... диссиденту!..
Да, это был он - мой таинственный Вергилий из подвала, теперь уже со-
вершенно позитивный, уже не седой, в круглых, для инвалидов по зрению,
очечках, в луначарской бородке клинышком, в соломенной шляпе, в сандали-
ях на босу ногу. Я посмотрел на его длинные, как у Конфуция, ногти, на
слуховой, с проводочком, аппаратик в ухе и - сам не знаю почему - расп-
лакался, как ребенок, и рассказал ему все... Ну, почти все...
- Ах, Тюхин, Тюхин, - только и покачал головой Ричард Иванович Зор-
кий.
И был вечер. И по небу плыло кучерявое закатное облачко. И когда Ри-
чард Иванович, откинув голову на спинку скамейки, спросил меня, что оно
мне напоминает, это самое облачко, я как-то сразу вдруг опомнился и пря-
мо в его предательски засвиристевший аппаратик заявил, что облако это
удивительно напоминает мне профиль нашего дорогого и любимого Вождя,
друга всех угнетенных Вселенной - товарища С., Ионы Варфоломеевича.
Зазвонили колокола. У Ричарда Ивановича мелко задрожал подбородок.
- Здорово же они вам зрение откорректировали, - прошептал он, - ква-
лифицированно!..
- Теперь не "поплывет"?
- Куда там?..
Мы замолчали. И вовремя. Ибо именно в этот миг через боковой, на ча-
совенку, выход, откуда прежде выносили гробы, выбежал очередной "очищен-
ный". Нет, даже не выбежал, а вылетел, как ошпаренный - весь уже не но-
менклатурно розовый, а бурячный какой-то, взъерошенный, со съехавшим на-
бок галстуком и перекошенной, как у... ну, сами догадываетесь, как у ко-
го - физиономией. В отличие от всех прочих, бодрой рысцой возвращавшихся
к паперти, этот товарищ зачем-то рванул через площадь, к дому с проход-
ным - на Артиллерийский переулок - двором. Бежал он зигзагами, как через
минное поле и рот у него был разинут, а глазищи вытаращены. До ворот ос-
тавалось уже всего ничего, когда на крылечко собора вышел молодой чело-
век и навскидку, почти не целясь, трижды выстрелил. Бегун споткнулся о
высокий паребрик и, всплеснув руками, упал.
Ричард Иванович снял шляпу и, покосившись на меня, начал обмахиваться
ею.
- А ведь сколько раз было говорено, - вздохнул он, - храните деньги в
сберегательных, господа хорошие, кассах! Летайте... м-ме... только само-
летами Аэрофлота! Увы, - не вняли! И вот результат - в одно ухо влетело,
в другое, видите ли, вылетело...
Я - на всякий случай - не перекрестился.
- Все понимаю, - сказал я, - патрули, баррикады, суровая необходи-
мость дисциплины и порядка. С трудом, но все-таки могу сообразить, что
такое "чистая совесть". С этим, похоже, все ясно, Ричард Иванович. Но
вот куда подевались голуби?
- Голуби? - удивился он.
- Ну, птицы такие, с крыльями. Знаете, Зоркий, здесь, у собора, всег-
да была уйма сизарей. Бывало, стрельнет машина глушаком, так они бук-
вально - стаями. И - в небо, в - небо!.. Большие такие, жирные!..
- Жирные? - он пожевал губами. - Ну, коли жирные, так уж скорее все-
го... м-ме... съели. - Он задумался. - Слушайте, а это уж не те ли, что
на свадебных тарелочках, белые такие?..
- И парами! - подхватил я.
- И... м-ме... целуются!.. Ну да, ну да!.. Вот видите, Тюхин, даже
голубь с крыльями и тот, голубчик вы мой, не может без пары! А вы, бука
вы этакий, все один да один. Вона ведь как истаскались - одна кожа да
кости!.. - И тут он положил руку на мое голое колено. - А между тем,
она-то вас поди все ждет, такой вы сякой, поди комкает занавесочку, пе-
реживает...
- Переживает, - одними губами вымолвил я.
- И тоже, заметьте, одни-одинешенька! Худенькая такая, грустная...
Я встряхнул головой:
- Ху-уденькая?! Минуточку-минуточку, вы это о ком?
- Ай-ай-ай, Тюхин, что значит - о ком?! Да о ней же, Тюхин! О той,
которая вот уже три месяца ждет вас по адресочку, записанному в вашем
паспорте...
Сердце мое забилось, губы пересохли.
- В па... в паспорте?! - довольно-таки натурально изумился я. И, яко-
бы волнуясь, полез в карман, хотя, ну конечно же, догадался о каком та-
ком таинственном адресочке шла речь и в уме повторил его, незабвенный,
самим Афедроновым в меня вколоченный. И вот я вынул свою "ксиву" и, по-
листав странички, - батюшки-светы! - обнаружил на одной из них, как раз
на той самой, где обычно ставится штемпелек ЗАГСа, - едва заметную, по-
лустершуюся уже карандашную, рукой Кузявкина, запись: в экстраординарных
случаях: Салтыкова-Щедрина 32/34, прямо под арку, второй этаж, звонок с
красной пупочкой.
- Нет, это надо же! - сдвинув со лба на нос розовые очки, почти ар-
тистично восхитился я. Но тут, елки зеленые, как раз шлепнули второго
бегуна. И уж этого-то паренек в кожане срезал первой же пулей!
- Молодцом! - одобрил Ричард Иванович, правда, непонятно кого.
Я посмотрел на Р. И. Зоркого - долго так, пристально и, сам не пони-
маю почему, вдруг тяжело вздохнул и... сознался:
- Знаете, а ведь я там, на Литейном, сказал им, что вы совсем не сле-
пой...
- То есть, что называется, ...м-ме... стукнули?
Я покаянно потупился.
- Эх, Тюхин, Тюхин, - глядя в небо, сказал Ричард Иванович, - с ва-
ми... м-ме... не соскучишься. Эка невидаль - стукнули!.. А я по-вашему,
тогда, на Суворовском, в райсобес, что ли, побежал звонить?! Ведь и я,
душевный вы мой, сообщил про вас... м-ме... куда следует. То бишь, как
вы изволите квалифицировать, - настучал-с!.. Так что - квиты-с!.. - И
Ричард Иванович Зоркий снял свои черные очки и этак небрежно принялся
протирать их платочком.
Господи, мороз прошел по моей чудом не содранной коже! На том месте,
где у нормальных людей были глаза, а у таких, как товарищ майор Бесфа-
мильный, фломастерные нолики - на том самом месте я увидел два незажив-
ших еще, стянутых суровой ниткой шва - этаких, знаете, по-интелли-
гентски-неумелых, сикось, как говорится, накось, с необрезанными кончи-
ками. И вот он, сучий потрох, протер несусветные свои окуляры, надел их,
и обняв меня за плечо, сказал:
- Эх вы, тюха-матюха, Антроп неверующий!.. А ведь как оно там, в
Евангелии? Стучите, товарищи, и вам?..
- И вам... откроют, - непослушными губами досказал я.
И он хохотнул козлячьим своим хохотком, торкнул меня локоточком:
- Да откроют, откроют, такой вы сякой, уж будьте уверены! А то ведь
как-то не по-людски получается: дамочка ждет, время - идет.
И он, построжав лицом, посмотрел на часы, обыкновенные такие, типа
"Электроники". Только цифры на них, как перед ракетным стартом, отстеги-
вались в другую сторону: девять... восемь... семь... шесть... И вот он
посмотрел на эти необыкновенные часики и без тени улыбки на лице произ-
нес:
- Вижу, Тюхин, третьим глазом вижу предначертанное! Ви-ижу! - прости-
рая руку, воскликнул он. - Вижу кабинет с моей личиной на стене! Вижу
чей-то непомерный, бледный чей-то лоб, а на нем роковые словеса, Тюхин:
мене, текел, упарсин... Вы... м-ме... Библию-то читали?
В животе у меня предательски забурчало.
- Читал, - сглотнув слюну, еще раз сознался я. - А причем здесь пир
Валтасара?
- А притом, друг мой, - скорбно ответил он, - а притом, голубь вы мой
сизокрылый, что приказ о моем аресте подписан как раз... м-ме... сегод-
ня, то бишь 17-го июня 1948 года, причем ровно, - и он снова глянул на
часы, - ровно пять минут назад! - вот так он и сказал мне, Ричард Ивано-
вич Зоркий, слепец-провиденциалист, боец незримого фронта. - Так что -
пора, Тюхин! - сказал он и, вставая, хлопнул руками по коленям. - Пора,
пора!..
От потрясения у меня выпала вставная челюсть.
- Но за фто, за фто?! - вскричал я.
- Что значит "за фто"?.. Ну, скажем, за потерю сугубо секретных клю-
чей... Да вы, касатик, не переживайте, пустое все это! - успокоил мой
слепой друг. - Днем раньше, днем позже, какая... м-ме... разница? Глав-
ное, что - финита! А времени, Тюхин, осталось в обрез: только-только
собраться - кружка, ложка, зубная щетка, заветный томик... м-ме... Куш-
нера. Ну и, разумеется, уничтожить компромат: шифры, списки, ваучеры,
спекулятивную тушенку...
- О Господи! - простонал я, засунув челюсть на место.
Никогда не забуду этого его электрического вздрога:
- Вы это как - всерьез или к слову?.. Ну про Бога, про Господа? Вы
что - верующий?
И уж совсем было открыл я рот, чтобы сказать всю правду, как на духу,
но опять, опять, елки зеленые, тот самый, сидящий во мне на стреме, что
было сил скомандовал моим же идиотским голосом: "Молча-ать!
Та-ти-ти-та!..". И я сам же себе, не раскрывая рта, ответил: "Да молчу,
молчу, елки зеленые!..".
Дунул ветер. От церкви пахнуло афедроновским формалинчиком. Невидимый
звонарь на колокольне начал неумело вызванивать полузабытую мелодию пар-
тийного гимна. И чтобы молчание мое не выглядело совсем уж подозри-
тельно, я сказал, лишь бы что-то сказать:
- Выходит, - сказал я, - выходит, все повторяется, Ричард Иванович? И
вожди, и постановления?.. Так это что же, выходит, и... и Отечественная
война?.. И Финская?..
- Да вы что, не материалист, что ли? - удивился он.
- И... и... и тридцать седьмой год?! - последнее слово я выкрикнул
так громко, что у меня даже голос подвихнулся.
Колокольный перезвон смолк на полузвуке. Шарахнув дверью, на крылечко
