- И вот ведь какая ерунда получается, дорогой вы наш Ли Харви Ос-
вальд, - философствует гражданин майор, - мертвый, от того, что ему пулю
в лоб влепешь, мертвее не станет. Нонсенс, как говорится! А главное -
почему именно вы?..
- ?!
- Да что ваши хозяева совсем уж с ума посходили?! Пятьдесят третий
год. Не сегодня-завтра мы начнем беспощадную борьбу с безродным космопо-
литизмом, а они - на тебе - Соломон Михоэлсович!
- Осип Мандельштамович, - робко поправляю я.
- А-а, да какая разница, голубчик! - морщится он, выуживая лимон. -
Все равно - глупо! Глупо-глупо-глупо!.. Кстати, а почему вы, Тюхин, не-
обрезанный?.. А может, не так и глупо?.. Может в этой вот фантастической
дури и есть весь тайный цимес?! А-а, Кузявкин?..
Я не выдерживая:
- Гражданин начальник, как перед Богом!.. - вставная челюсть у меня с
непривычки отсасывается. - Кля... клянуфь!.. Все, как на дуфу!.. Оправ-
даю!.. Смою кровью!.. Верьте мне, граждане следователи!..
И этот хорек, крыса бумажная Кузявкин отрывается от своих говенных
протоколов:
- Знаете, подследственный, кому на Руси ни при какой погоде верить не
рекомендуется? Вору прощенному, жиду крещенному и алкашу леченному!
Я опускаюсь на табуретку.
Гражданин майор Бесфамильный, мучительно гримасничая, жует. Лицо его
то и дело перекашивается, как у Кондрата Всуева, но, увы, не смазывает-
ся, не "плывет"!..
За спиною скрипит дверь. В нос шибает формалинчиком.
- А что, я еще и украл что-нибудь? - севшим от волнения голосом,
спрашиваю я.
И вот он наступает наконец, тот невероятный, на веки вечные незабвен-
ный мартовский день!
В памяти запечатлелась каждая деталь, каждое словцо, да что там! -
каждый жидкий волосочек на руке Кузявкина, державшего наготове
пресс-папье.
На календаре - 0. (О, цифра цифр, о буква букв!..)
Закусив язык от усердия, я старательно вывожу: "Вину свою признаю це-
ликом и полностью". И подписываюсь: Финкельштейн.
- Ну вот! Так-то оно лучше, чистосердечнее, - удовлетворенно говорит
Кузявкин, промокая.
Да, дорогие мои, это был праздник! Настоящий. Единственный и неповто-
римый. До скончания дней моих.
На подносе - бутылочка ликера "Амаретто". Пепси. Бокальчики ломоно-
совского стекла. Четыре. Слышите, - четыре!..
Гражданин начальник в парадном мундире с аксельбантами, при орденах.
Он сидит нога-на-ногу, барабаня пальцами по зеленому сукну. Его взволно-
ванный взгляд устремлен куда-то сквозь меня.
Они ждут!..
И вот где-то далеко-далеко, может быть, даже на другом этаже, слышит-
ся до боли родное: ку-ку, ку-ку, ку-ку... Тринадцать раз кукует деревян-
ная кукушечка.
Тяжелая, обитая кожей врагов народа дверь, как-то по-особенному прон-
зительно скрипит. Веет Афедроновым. Я привычно мертвею.
- Ну? - в голос выдохнули оба моих Порфирия Петровича.
Генерал-адъютант А. Ф. Дронов с телеграфной лентой в руках замер в
дверном проеме.
- Ну же, Ахведронов, хавари! - с внезапно прорезавшимся хохляцким хы-
каньем вымолвил майор Бесфамильный.
- Есть, товарищ майор! Она! "Молния"! - с трудом сдерживая дрожь в
голосе, прошептал, как правило, непрошибаемый генерал-адъютант. -
Свер-ши-лось, дорогой вы мой товарищ майор!
Звеня медалями, Бесфамильный так и обрушился на колени.
- Хосподи, неужто дождались?! - воскликнул он, закатив глаза к потол-
ку. И вдруг перекрестился. По-нашему, по-русски - справа налево, только
почему-то левой рукой. - Слава тебе, Хосподи! Читай, читай, брат Афедро-
нов!
И твердолобый, как сейф, долбоеб, высморкавшись на ковер, зашуршал
телеграфной лентой: "СЕГОДНЯ ТРЕТЬЕГО МАРТА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ
ТРЕТЬЕГО ГОДА ПОДАЛ ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ГЕНИЙ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ
БЕССМЕРТНЫЙ ВОЖДЬ И УЧИТЕЛЬ ВСЕГО ПРОГРЕССИВНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ТОВА-
РИЩ..."
Все встали.
Долго, целую вечность, мы, все четверо, стояли по стойке смирно, не
шевелясь, не смаргивая скупых мужских слез.
И вот наш начальник поднял рюмку.
- Товарищи, друзья, коллеги! - сказал он, да так проникновенно, что
меня пошатнуло. - Соратники по борьбе, - сказал он, глядя мне прямо в
глаза поверх черных своих очков. - Так давайте же чокнемся, товарищи!
Давайте же выпьем за него - за нашего дорогого и любимого, за нашего
родного (паууза) товарища С. (пауза) Иону... Варфоломеевича!
Идиотское мое, вечное - "Это как это?!" на этот раз вовремя застряло
в горле. Я как бы проглотил его - уть! Проглотил и диким внутренним го-
лосом сам себе скомандовал: "Молча-ать!.. Молчать, кому говорят!..".
И хлопнул рюмочку коньяка с императорскими вензелями на этикетке. И
по какому-то необъяснимому наитию вдруг прошептал:
- Ура, товарищи!
Громовое троекратное "ура" было мне ответом.
Мы еще раз выпили.
- Послушайте, Кузявкин, - показывая вилкой на портрет, весело спросил
товарищ майор, - а кто это у нас под стеклом - такой бледный, нездоровый
такой на вид, одутловатый?
"И с глазами, как у покойника", - добавил я про себя.
- А это, товарищ майор, не очень наш дорогой и не шибко любимый Геор-
гий свет-Максимилианович, - в тон вопрошавшему сыронизировал с первой же
встречи не понравившийся мне Кузявкин. - Он тут в нашем микроклимате
прямо-таки распух весь...
- Ай-ай-ай!.. Пора, пора ему, болезному на заслуженный отдых, туда -
на юг, к морю, к белому санаторию на горе! - И товарищ майор полез за
шкаф и достал другой портрет.
Я глянул на него и вот уж на этот раз никак не смог удержаться.
- Это как это?! - изумленно воскликнул я.
Да и как было не ахнуть, не вытаращиться? Личность, запечатленная на
государственном портрете до неправдоподобия походила на бывшего моего
соседа, того самого Левина из 118-й, который еще весной 92-го свалил,
падла, в свой Израиль, после чего в его квартиру и въехал, должно быть,
мой роковой чеченец.
Этот, потусторонний Илья Вольдемарович был уже в годах, в камилавке и
в пейсах. Каким-то особо неотступным, отеческим взором он смотрел мне
прямо в глаза, как бы спрашивая с мягким еврейским укором: "Ну, а вы,
дорогой товарищ таки-Тюхин, верной ли вы дорогой идете в наше светлое
будущее?". И пока что нечего мне было ответить ему, не менее дорогому
товарищу Левину, увезшему свою любимую беременную кошку в ящике из-под
макарон.
Как вы сами понимаете, моя реакция не могла остаться незамеченной.
Наступив мне на ногу, товарищ майор дружески поинтересовался, где и при
каких обстоятельствах я, Финкельштейн, впервые встретил изображенного на
портрете человека, на что я, Тюхин -Эмский -Хасбулатов, совершенно доб-
ровольно и чистосердечно поведал товарищу майору о всех обстоятельствах
моих сношений с вышеупомянутым Левиным Ильей Вольдемаровичем на почве
преферанса.
- Владимировичем, Тюхин, Вла-ди-ми-ровичем! - мягко поправил меня то-
варищ майор и вдруг взявшись за сердце, попросил у Кузявкина валидол.
Я помог ему сесть на табуретку, после чего товарищ Бесфамильный ска-
зал, снимая черные свои очки дрожащей рукой:
- Что ж вы, Виктор Григорьевич, раньше-то?.. А-а?!
И он вдруг всхлипнул и мелко, как моя прабабушка-цыганка затряс вдруг
плечами, а я, пользуясь случаем, опрокинул в рот услужливо налитую мне
Афедроновым рюмку, а потом еще три, потому что глаз, как таковых, у то-
варища майора под очками не оказалось. Вместо них я увидел две, нарисо-
ванные фламастером, буквы О или, если хотите, - два нуля, что, как вы
сами понимаете, не могло не взволновать меня до глубины души.
И тут появился спирт "Рояль"...
Пил я не закусывая, как Бондарчук в фильме "Судьба человека".
После третьей бутылки звезды на погонах моих новых товарищей заблис-
тали светлей, а кровь, бля, ускорила свой бег по еще до конца не вытяну-
тым из меня жилам...
А когда они все позасыпали, фашисты проклятые, я шариковой ручкой на-
писал на огромном лбу Кузявкина: "О, поднимите же ему веки, как поднима-
ют шторы в шпионских фильмах беззаветно заработавшиеся контрразведчики!
= Доброжелатель".
Потом случилось что-то еще... И еще... Подробностей, увы, не помню,
как-будто их и не было...
Ну, смутно припоминаю, как на крыше Большого дома с выражением декла-
мировал Суркова. Пел с Афедроновым песню, в припеве которой были слова:
"Вчера воскрес товарищ С."...
Психиатра помню. Седенький такой, в пионерском галстуке, все меня,
козел, шприцом кольнуть норовил...
И уж конечно, век не забуду амбала А. Ф. Дронова. Это ведь он на спор
перешиб мне ребром ладони загипсованную ногу, каковую сломал я, упав все
с той же кагебэшной крыши...
В общем, в памяти осталась какая-то совершеннейшая чушь. Да и надо ли
об этом, потому как совсем уж вскоре, ну месяцев через шесть после реци-
дива, меня под руки ввели в кабинет к товарищу Бесфамильному, и он,
крепко, как чекист чекиста, поцеловав меня, произнес:
- Поздравляю вас, Тюхин! С сегодняшнего дня вы свободны!..
- Это в каком это смысле? - растерялся я.
- Фарт вам такой, Тюхин, выпал, - хмуро пояснил младший подполковник
Кузявкин, очередной мой завистник и недоброжелатель. - Хотя будь моя во-
ля, я бы лично шлепнул вас как ренегата и жидомасона!..
- Да это он шутит, шутит! - украдкой показав Кузявкину кулак, расцвел
Бесфамильный. - Пришел праздник и на вашу улицу, дорогой вы наш сотруд-
ник и человек!
- Это что, это по случаю... Воскресенья?..
- Какого еще такого воскресенья? - искренне удивился товарищ майор. -
По воскресеньям мы, спасибо товарищу Левину, уже давным-давно не работа-
ем. Лет уж этак сорок пять, с Великой Ноябрьской Реставрации. Нет, доро-
гуша, амнистия вам вышла по случаю семидесятилетия другого нашего вели-
кого Вождя и Учителя...
- Ио... Ионы Варфоломеевича? - не выдержал я.
Мои следователи переглянулись, а меня, придурка несчастного, на ра-
достях понесло:
- Но позвольте! - воскликнул я. - Насколько мне помнится, семидесяти-
летие гениального Творца и Продолжателя, Светоча всех времен и народов
торжественно отмечалось в 1949 году. Не хотите ли вы сказать...
- Какая память! - перебив меня, восхитился Бесфамильный. - А еще,
Афедронов, говорят, что от нас если уж и выходят, то - дураками. Ну, ко-
нечно же, конечно же, в сорок девятом, бесценный вы наш мусульмано-фун-
даменталистский сионист!.. Позапрошлый год какой у нас был? - пятьдесят
первый. Прошлый - пятидесятый. Ну уж а нынешний, само собой разумеется,
- сорок девятый. Это же - Время, с неба вы наш свалившийся! Время, Тю-
хин, каковое необратимо, как мозговая патология!..
- И ты, Филькинштамп, - шутливо погрозил мне генерал-адъютант А. Ф.
Дронов, - ты повернуть вспять колесо нашей Истории лучше не тщись: грыжу
наживешь!
- Вот-вот! - засмеялся товарищ майор, - а то еще и посмешней конфуз
выйдет! - и он с помощью губ довольно-таки мастерски изобразил какой та-
кой грех может со мной приключиться.
(И опять же - если б только мог знать!.. О-о!..)
Ну что дальше... Дальше мне вернули пальто. Да, да - то мое, с хляс-
тиком, однобортное. Только почему-то без четвертой пуговицы...
А младший подполковник Кузявкин, брезгливо морщась, вручил мне пас-
порт. Как и прежний - с гербом СССР, но уже на имя Финкельштейна, Вито-
хеса-Герцла.
- Зачем?! - взвился было я. Но товарищ Бесфамильный лично помог мне
засунуть его во внутренний карман пальто. И еще этак похлопал меня по
плечу и, подмигнув, сказал:
- Значит, так надо, Тюхин!
А потом он же вынул из сейфа очки. Правда, не с темными, как у них у
всех, а с розовыми стеклами. И опять же - дорогой товарищ майор
собственноручно надел их мне на глаза.
- Ну вот! - отступив на шаг, сказал он. - Вот теперь вы, Тюхин, сов-
сем наш человек!..
Ах, ну и конечно же, мы еще разок выпили по этому случаю! На этот раз
Афедронов мне наливал исключительно пепси. После третьей, когда мы стоя
