и крылья, но мы их очекрыжили, - не сводя с меня лживых глаз своих, от-
вечал Комиссаров.
- Зачем?! - ужаснулся я.
- А затем, что не положено.
- Господи, но ведь это... это же мой Пегас!..
- Был твой, стал общественный, - сказал Кондратий. - Как отдельные
фрагменты твоего, Тюхин, в общем и целом совершенно никчемного творчест-
ва. А когда тебе в глаза, Тюхин, глядит твоя новая власть, твоя, хоть и
бывшая, но вполне партийная совесть, ты, Тюхин, бесстыжих своих глаз не
отводи... Не отводи, каблуком тебя в печень, а то хуже будет!..
И не лживые, нет, не лживые уже, а совершенно пустые, немигающие та-
кие, мертвые - вперились в меня глаза.
И он фыркнул, звякнул уздечкой, обескрыленный конь моего недавнего
вдохновения, персонаж моей, так и недописанной, самой лучшей в жизни по-
эмы. Косясь и копая передним копытом, он всхрапнул, мой злосчастный Пе-
гас, и золотая его - справа, вверху - фикса при этом зловеще взблестну-
ла, елки зеленые!..
Слезы навернулись на окаянных очах моих.
Все дальнейшее вспоминается как страшный сон. Квадратноскулое, с
"боксерской" носопырой хайло Кондратия Константиновича вдруг плаксиво
исказилось, утратило строгость форм, инсультно перекособочилось. Понача-
лу я подумал было, что это всего лишь оптический эффект, мои дурацкие
слезы, не более. Но тут Ираида Прокофьевна дико - Пегас встал на дыбы! -
завопила:
- Караул, наси... фиксируйте его!
- Э-э...ахуэ... - по привычке в рифму захрипел неисправимый матюжник.
И Господи, Господи! - до меня дошло, что с ним творится нечто уму непос-
тижимое, сродное тому, что стряслось с дворником Гайнутдиновым некоторое
время тому вперед.
Тайный мой завистник и недоброжелатель Кондратий Комиссаров, царствие
ему небесное, "поплыл" под моим незафиксированным взором!..
- Аа... мамуа!.. - вымычал он, валясь в крапиву. Лязгнула шашка, тупо
тумкнул затылок, покатились пятаки...
Именно в эту критическую минуту Ираида Прокофьевна Ляхина и прояви-
лась во всем своем грядущем великолепии. Всплеснув грудями, как
крыльями, она одним прыжком оседлала моего ампутированного лошака. Не-
верный Пегас чуть не надломился, но все-таки, сволочь, выдержал. Лишь
виновато покосился на меня, мол, извини, Витек, сам видишь, как оно обо-
рачивается...
- Юные пенсионеры! - засовывая под мышку правую титьку, вскричала но-
воявленная амозонка, воинствующе нагая, с указующим китайским зонтиком в
руке. - Юные пенсионеры, к борьбе с чуждыми нам воззрениями - будьте го-
товы!
- Всегда готовы! - дружно ответили верные левинцы, выскакивая из-за
кустов, где они и прятались все это время.
К распростертому Кондратию Константиновичу подбежала Перепетуя с ог-
нетушителем. С тем самым, на баллоне которого было написано "Гипосульфит
натрия (Фиксаж)". Зашипела струя, пущенная в подвергшуюся деформации го-
лову.
- Так ведь это же фотозакрепитель, - запоздало изумился я.
- А ты, мудила гороховый, думал, его "шипром" освежать будут?! - за-
хохотала гарцующая валькирия. - Чего стоишь-то?! Забыл, что делают в та-
ких случаях? А ну - беги, звони куда следует!..
- И вот ведь что поразительно: подхватив пальтецо, я действительно
побежал. Этак бодренько, трусцой. Туда - к телефонной будке у кинотеат-
ра. А добежавши, снял трубочку и набрал соответствующий номерок. Простой
такой, с детства запомнившийся. Товарища капитана Безымянного...
В общем, когда подкатила музейная эмочка (черная, со шторками на ок-
нах), я уже, скорбно потупясь, стоял над бездвижным Кондратом Всуевым.
Был он весь какой-то совершенно непохожий на себя - поверженный, с широ-
ко
Глава пятая Казенный дом, нечаянная радость
- Да вы не нервничайте, не нервничайте! - говорит он, нацеливая в мой
лоб свет рефлектора. - Раз уж влипли, так хоть держитесь, как подобает
настоящему противнику!.. Фамилия?
- Тю-фин, - сплевывая зубы, колюсь я в который раз. - То есть это...
то есть Тюхин, а этот, как его...
- Записывайте-записывайте! - бросает в сторону гражданин начальник
товарищ майор Бесфамильный и младший подполковник Кузявкин исполнительно
трещит на машинке.
- Слушайте, вы меня совсем запутали. Тюхин и Эмский, ну как это... Ну
это, вобщем, мои псевдонимы...
- Клички, - понимающе кивает гражданин майор.
И все начинается по-новой.
- Да вы не психуйте, не психуйте! Зачем же так?!
Брезгливо морщась, он угощает меня папироской. Я все никак не могу
поймать огонек спички, но вот наконец прикуриваю, со всхлипом затягива-
юсь. Пальцы у меня трясутся, губы дрожат.
- Значит, говорите, в кепке, с усами?.. Пишите-пишите, Кузявкин! Ви-
дите - гражданин Кац-Пулатов все-таки хочет сделать чистосердечное приз-
нание!.. Та-ак, порошочек, говорите... Два?! Ага: проще говоря, после
трудов праведных решили "оттянуться". Поймали кайф, как выражаются неко-
торые несознательные товарищи... Допустим. А как, вы говорите, того, с
фиксой звали?.. Пегас?! Так-так, уже теплее, теплее!.. Выходит - Пегас,
он же еще и - Конь!.. Постойте-постойте, что вы несете! А крылья-то
здесь причем?!
- Да вы что, не марксист, что ли?! - в сердцах восклицает он, когда я
заканчиваю свои сбивчивые, чудовищно неправдоподобные разъяснения. - Что
значит - "как ангел по небу полуночи"? Так и скажите: на дельтаплане,
чтобы сподручней было пересекать государственную границу... Что, опять
не так?!.. А я ему, Кузявкин, еще и папиросочки даю!.. Послушайте, граж-
данин хороший, - в нашем регионе по небу летает только наша же авиация!
- А птицы?
- Какие еще... Птицы?!
- Ну, такие... ну, в общем, кукуют которые...
Они молча переглядываются, два мучителя моих.
- Послушайте, - не сдаюсь я, - вы у Ляхиной, у Ираиды Прокофьевны, вы
у нее справьтесь. Она же меня вот с таких лет знает. Ну ей Богу - М. моя
настоящая фамилия, потому и псевдоним такой - Эмский... Ее что - нет?..
Ускакала?
И опять они молчат.
Бьют часы. Одиннадцать раз подряд. Гражданин майор Бесфамильный уста-
ло раздергивает шторы. Там, на воле уже почти рассвело.
О, что стало с вами, глаза мои, глазоньки бедные, вечно видящие не
то, что положено, проклятые очи мои! Вы уже и не слезитесь, почти и не
моргаете уже, как этот рассвет, серые мои, заплывшие от ежедневных "кор-
ректировок"...
За спиной пронзительно скрипит дверь. Тяжелые шаги, сопение. Это он -
мой третий. Генерал-адьютант А. Ф. Дронов, тутошний заплечных дел мас-
тер. Я уже начинаю узнавать его затылком!..
Люди, неужели я любил вас?!
- Что у вас с челюстью?.. Выбита?! Ах, Афедронов, Афедронов, ведь мо-
гут подумать, что потому и ударник!.. Ну-с, продолжим... Так кто, вы го-
ворите, к вам постучался после визита к Резиденту? Рабочий, солдат и?..
- И ма...фрос, - с трудом ворочая языком, отвечаю я.
- Имя, фамилия, кличка.
- Э омню... ажется, Швандя.
Гражданин майор Бесфамильный, потирая руки, поднимается. Сегодня он,
похоже, в настроении.
За окном, в блеклом потустороннем небе висят допотопные аэростаты.
Гражданин майор подходит к самодельному календарю с загадочной над-
писью: "До третьего марта осталось...". Он меняет цифры и теперь остает-
ся уже 72 дня. Когда началось следствие, оставалось на триста больше.
- И ничего не попишешь! - весело восклицает гражданин майор. -
Ни-че-го! И знаете почему, Дудай Шамилевич? Да потому что - диалектика!
Вы истмат изучали?.. Вот и плохо! Вот и чувствуется!..
И насмешливо глядя поверх своих черных очков, он садится за рабочий
стол - моложавый, как все высшее начальство, весь в скрипучих ремнях.
Над его головой поясной портрет товарища Маленкова. Портрет как порт-
рет, с одной, правда, странной поправочкой: глаза у незабвенного Георгия
Максимилиановича закрыты...
Почему?! Зачем?!
Но я теперь уже и спрашивать боюсь. Долгим, немигающим взглядом я
смотрю на ползущую по портрету муху. Все смотрю, смотрю и она не "плы-
вет", не смазывается, не исчезает. Как ни в чем ни бывало сучит ножками
на государственном лбу!
Кабинет большой, светлый, с окнами на Литейный проспект.
Слева от гражданина майора сейф. Над сейфом прикноплен плакат под
названием - "ЛИЧИНА ВРАГА". Вот уж это, как говорится, в самую точку!
Ну, просто вылитый враг! В шляпе, в очках, при галстуке, да еще - боро-
денка, такая, знаете ли, троцкистско- бухаринская, клинышком. Помню. Ви-
дел в начале пятидесятых. Они - эти самые враги народа - так и шастали
по улицам послевоенного Ленинграда. Они, вражины, так и шастали, а мы,
юные чекисты, бдительно следили за ними и, ежели что, сломя голову бежа-
ли к телефончику. И вот помню, как один такой вышел из парадной у кино-
театра "Искра". При этой самой бороденке, в шляпе, в очках да еще в бух-
галтерских сатиновых нарукавниках. Они-то, помню, больше всего и порази-
ли. "Да у него же, гада, руки по локоть в крови!" - ужаснулся догадливый
Совушка...
- Так кого, вы сказали, напоминает вам этот субъект? - кивая на пла-
кат, спрашивает мой следователь. По особо важным делам, разумеется. - Да
вы не нервничайте, не нервничайте!.. Повторяю вопрос: где и при каких
обстоятельствах вы, Тюхин-Эмский-Кац-Пулатов, встречали изображенного на
плакате человека?.. Ну живенько-живенько, я жду...
И я - а что еще остается делать?! - говорю им: так, мол, и так - на
сто процентов не уверен, но, кажется, это он - Ричард Иванович Зоркий,
мой связник, каковой с другим моим сообщником по кличке Кузя-Кот, поджи-
дал меня в условленном месте.
- Нет, Тюхин, все-таки вы талантливый человек! - расцветает гражданин
майор. - Неужто не оценили?.. Не-ет?! Мелкие завистники! Дерьмо наро-
дец!.. Это, Кузявкин, не для протокола... Что вы говорите?.. Муха?! Гос-
поди, а это еще откуда?!
И теперь уже в шесть глаз мы следим за ползающим по стеклу казенного
портрета потусторонним существом по имени Муха.
- Тюхин, - задумчиво спрашивает гражданин майор, - а вам, Тюхин, слу-
чайно ничего не говорит такая странная на первый взгляд фамилия - Вов-
кин-Морковкин?
Нет, эта фамилия мне пока еще ничего не говорит.
- А вы, Эдуард Михаилсергеевич, не торопитесь! Вы подумайте, подумай-
те. Только хорошенечко, крепенько! Подумайте, а потом поделитесь со
мной. - Он склоняется к моему уху: - Как демократ с демократом...
И он нажимает кнопочку под столом.
Скрипит дверь.
Господи, Господи!..
Афедронов моет руки.
- Слышь ты, как тебя, - говорит он, не оборачиваясь, - а Дудай, ежели
по-простому, это уж не Додик ли?
Он в прозекторском фартуке, в резиновых перчатках.
Изо всех своих сил, изо всей своей тюхинской мочи я таращу глаза, си-
лясь не зажмуриться от ужаса. О, только не это - только б не провалиться
во времени, не очутиться где-нибудь в 37-м!..
- А Шамиль - это Шмуль?.. Да, поц?..
- Повторите фамилию, не понял!
- ...ун...у...ов...
- Дундуков?.. Сундуко-ов?! - гражданин майор аж поперхивается, Кузяв-
кин вскакивает. - Да уж не старшина ли?! Эвон вы куда метнули, господа
хорошие!.. Та-ак!.. Так-так-так!.. Да тут, Кузявкин, на попытку госу-
дарственного переворота тянет!.. А?!..
- Так точно, товарищ майор! - берет руки по швам исполнительный млад-
ший подполковник.
- Садитесь-садитесь. Садитесь и протоколируйте!.. Славненькое тут у
нас сочиненьице получается!.. Так вот вы зачем к нам с кавказских вершин
припожаловали, господин... господин...
Я мычу.
- Господи, да что это с вами, Давид Шлемазлович?! Что за дикция? Да
нет же, у вас с некоторых пор совершенно невозможный, решительно не наш
выговор! Вам что - зубы мешают, что ли?.. Афедро-онов!..
Силы небесные!..
И опять раннее-раннее - еще и двенадцати нет - утро.
Гражданин майор товарищ Бесфамильный ходят по кабинету, помешивая
крепкий чаек звонкой серебряной ложечкой.
