женными ногтями, все норовил выцарапать Ивану глаза.
Земля задрожала толи от холода, толи от боли за своих детей, а спустя
несколько мгновений задрожало в морозном воздухе эхо ближнего взрыва.
Это где-то под самым Цветаевым бомбили отступающих с самолетов...
Все покрытые грязью, они были похожи на каких-то болотных чудовищ;
они барахтались в этой вязкой жижи и со стороны (если бы кто-нибудь мог
их видеть со стороны), не различить было где Иван, а где солдат.
Но Иван видел лицо своего противника, оно с каждым мгновеньем стано-
вилось все более уродливым, и оттого ярость в нем, пульсируя, восходила
до немыслимых пределов.
Он вдавливал свои большие пальцы все глубже и глубже в плоть, до тех
пор пока шея не затрещала и не размялась как пластилин под его пальцами.
Тогда изо рта этого безымянного солдата сильным потоком хлынула кровь,
и, смешавшись с грязью, превратило это юношеское лицо в нечто подобное
тем кускам изуродованной плоти, которые видел Иван во дворе тюрьмы.
Иван, в виде куска окровавленной бесформенной грязи отвалился от дру-
гого дрожащего, истекающего кровью куска грязи, развалился в ледяной жи-
же, на дне оврага. Только его голова, впечатавшаяся в мерзлую стенку
возвышалась над жижей.
"Ну вот и сделал. Убил. Что легче стало?..."
- Ха-ха-ха! - он засмеялся пронзительным безумным смехом, - Нет ведь:
только сильнее теперь мука тебе, убийца! Теперь я пал еще ниже, господи,
да есть ли конец этому падению...
И он дернулся к массе, едва поднимающейся над жижей. Обмороженные
пальцы совсем не слушались его, не гнулись, а, казалось, ломались с
костным треском при каждом движенье... Он не мог сделать то, что он хо-
тел сделать - расстегнуть пуговицу на погруженном в жижу кармане мертво-
го, но он ДОЛЖЕН был это сделать, а иначе, от нестерпимой душевной боли,
он бы стал рвать зубами самого себя. И он, чувствуя как ледяной холод
постепенно пронизывает его тысячами тоненьких ветвистых игл, вновь и
вновь пытался расстегнуть карман; вцепился потом в него зубами, оторвал
пуговицу и тогда, достал то, что там было... Он был уверен, что найдет
там это и он не ошибся...
Он, готовый к смерти, откинулся обратно к жесткому срезу промерзшей
земли держа в белых, промерзших руках, грязную промокшую фотокарточку...
То ли ранняя ноябрьская ночь близилась, толи его глаза наливались
тьмой, а скорее и то и другое вместе, но мир для него стал совсем туск-
лым и мертвым. От земли его голове передавалась дрожь, но грохот железа
слышался теперь размытым и невнятным, долетающим издалека.
Он смотрел на фотографию и видел там молодую девушку, которая любила,
задушенного Иваном парня... Фотография давно уже разъехалась и шлепну-
лась с мягким хлопком в жижу, но Иван все еще видел ее и держал, в своем
воображение перед глазами. Девушка задвигалась, налилась цветами, чему
Иван совсем не удивился; по щеке ее покатилась слеза, а за спиной зажил,
задвигался огромный, просторный и светлый мир.
- Здравствуй Иван, - негромко и печально проговорила она, а по щекам
ее катились полные боли слезы.
- Здравствуйте, барышня, - отвечал Иван и встал перед ней на колени.
Он по-прежнему чувствовал боль, но в тоже время ему было и легко, ничто
не давило его, в голове было ясно; а тела словно бы и не было - в любое
мгновенье мог он взмыть к небу.
- Какой красивый мир, не правда ли? - тихим, нежным голосом спросила
барышня и чуть повернула голову в сторону колосящихся у самого далекого
горизонта полей. Засмеялись дети: маленькие девочки и мальчики одетые в
красивые летние одежды. Они играли у озерной глади и на полных густых
теней парковых дорожках.
- Но ведь его уже нет, - произнес Иван, - только на старой картине он
и остался, на место же его пришел... нет, не хочу вспоминать.
- Какой прекрасный мир, - повторила барыня и тут задрожала земля и
огромный, в десятки раз больший чем самые высокие деревья танк стал над-
вигаться на них.
- Стой на месте, - повелела молодая барышня, - тебе от него не убе-
жать сейчас - он стал частью самого тебя. Стой и жди.
Так и стоял он перед ней на коленях, а разрезающий своей башней небо
танк стремительно надвигался на них, поглощая под своими гусеницами го-
ризонт. Ломал он деревья, дома, выплескивал из берегов реки; трещала от
его неимоверной тяжести матушка земля, покрывалась трещинами и из них
поднимался, заслоняя собой простор, кровавый туман.
Вот танк уже над ними; трещат деревья, гибнут под его гусеницами де-
ти... Иван на коленях прополз ближе к барышне обнял ее ступни, покрыл их
поцелуями и своими слезами.
Свет дня померк, черная тень нахлынула на них, наполнив все рвущимися
детскими криками и хрустом дробящихся костей...
Когда Иван поднял голову, то увидел, что лежит у подножия золотящего-
ся в небесной дымке трона на котором восседала... барышня? Она ли? Лик
то ее, но эта дева... - она была соткана из облаков, из света звезд, из
всего самого прекрасного, что доводилось видеть Ивану. От тонких черт
лица ее веяло внутренней силой и наполненном скорбью и вечной думой спо-
койствием. По обе стороны от нее, на маленьких золотых стульчиках сидели
дети - среди них Иван увидел и свою Иру, а рядом с ней другую девочку -
ту самую в белом платье к которому не приставала никакая пыль, у ее ног
свернулся калачиком в сладкой дреме большой пес. Эти две девочки живо,
но не громко переговаривались о чем-то меж собой, но когда заговорила
дева, разговор их затих...
- Смотри же, Иван!
Гусеницы исполинского танка промелькнули, разрезая темный воздух и
обнажили темную, обагренную блеклыми отсветами взрывов долину... Это бы-
ли знакомые Ивану места - холмистая долина на которой стоял Цветаев. Но
теперь города не было, лишь унылые развалины с укором взирали разорван-
ными глазницами окон на царящий вокруг хаос. С низко провисшего черного
купола провисали к земле темные полосы и падали время от времени, одетые
пламенем самолеты... Вся долина до самого горизонта, на котором клуби-
лись черные ураганы заполнена была стальным окровавленным крошевом, и
среди этих обрубков железа, шли и шли без конца перепачканные в грязи
солдаты; они шли низко опустив головы и бросались иногда друг на друга и
били руками и ногами, или же рвали крючками и вбивали в тела своих вра-
гов гвозди. Среди них проезжали какие-то уродливые машины, и терзали,
разрывали своими шипастыми гусеницами холмы и самих солдат. Кровавые ру-
чейки текли в этой цвета зажаренного гниющего мяса земле.
И вдруг к лежащему у подножия трона Ивана подбежал один из них, весь
залитый грязью и закричал:
- Что же ты, Иван?! Не узнаешь меня, я же Свирид? Ну что вспомнил?
- Свирид!
- А-а!! Ну-ну! Вспомнил таки, да - это я, Свирид! А ты ведь про меня
и не вспоминал все это время. А ведь убили меня, Иван. Убили! Кто убил
не знаю - пулю пустили и все, болтал я слишком много. Но теперь то я мо-
гу сколько угодно болтать - никому ведь дела нет. Я ведь мертвый Иван,
мертвый, и ты Иван мертвый!
Вдруг Свирид стал таять и, обратившись в часть окружающего трон сия-
ния, растаял в воздухе.
Иван вновь взирал на возвышающуюся над ним, словно бы плывущую в воз-
духе деву.
- Что это? - прошептал он. - Я не хочу все это видеть. Зачем все это,
скажи? Ведь мы все жили просто и счастливо, без этих надрывов. Почему же
пришло все это? Объясни мне, мудрая, какой безумец мог сотворить это, -
он кивнул на извивающуюся залитую страданиями и пустотой долину, - скажи
мне почему так стало? Ответь, почему я вижу это?! - но отвечал он себе
сам, - Это ведь все от людей исходит - это все ими создано - это ведь
мир созданный ими, так ведь? Ведь мир, который видел до этого; тот ог-
ромный солнечный мир, с детским смехом и дивными закатами - это ведь
мир, созданный богом или природой - главное, что не человеком - это мир,
который был до человека и, быть может, будет и после него. Но ведь все
это безумие создано человеком, из его мозга исходит. Человек ведь на
многое способен и на прекрасное, и, напротив, на ужасное... Что же мне
теперь делать, я уже мертв... я уже мертв...
Она спокойно, с материнской нежностью взирала на него с высоты своего
трона, а за ее спиной, в долине, поднимались из земли и возносились неу-
держимо вверх бесчисленные колосья и березы. Своими колосьями и стволами
они разрывали груди металлолома, и солдат тоже поглощали в свою плоть,
обращали их в цветы: в розы, в подсолнухи, в одуванчики, в гладиолусы.
Чистыми холодными ключами выплыло из глубин земли сияющие озеро и река
живой, плещущей рыбой дорогой улеглась между спокойных холмов.
- Это все возродиться, - печальная, похожая на прикосновение воздуш-
ной руки, улыбка, коснулась ее губ. - Этого вам не победить - да оно и
живет все время, также как и звезды и облака, только вы часто видеть и
чувствовать этого не желаете. А если бы чувствовали и любили так легче
бы вам жилось и не было бы ада... А теперь...
В воздухе перед Иваном составился из солнечных лучей яркий человечес-
кий контур.
- Ты узнаешь его? Это тот человек, которого ты задушил во рву, в гря-
зи. Его зовут Питер. Посмотри-ка...
Золотистый контур объял его и в несколько мгновений перед глазами
Ивана пролетела вся жизнь этого человека. Светлые видения детства, бур-
лящая от маленький водопадиков речушка и любимый кот; а вот и первая лю-
бовь, заполненное цветами, выгнутое к яркому небу поле и девушка со
звонким голосом; а потом мрак и огни костров, и рвущиеся отрывистые сло-
ва, и ревущая многотысячная толпа, частью которой он себя ощутил и орал
восторженно и безумно о владении всем миром; не вдумываясь в слова. До-
роги и взрывы, холод и голод и снег, без перерыва валящий с неба. Он
бредет по ним, потеряв счет дням, наполняясь глубокой злобой и подвывая
время от времени. Долгие месяцы мучений и страха в одну секунду вспыхну-
ли перед Иваном... Но увидел он и другое - был, оказывается, у Питера
светлый негнущийся все это время стебелек в душе. Вспоминал он об парке
в его родном немецком городке. Как красив был этот парк в осеннюю пору,
как покойно шуршали на его длинных дорожках листья, как приятно было по-
сидеть на лавочке под яркой волной осенней листвы и вдыхать в себя прох-
ладу. Только воспоминаньями об этом парке и о девушке, которая, по его
разумению, сидела, ждала его на одной из лавочек и придавало ему сил
возвращаться, идти бессчетные километры из чужой, холодной страны...
- Я прощаю тебя, Иван, - услышал он вдруг незнакомый, чистый и сво-
бодный голос. - Живи с миром, найди себя покой - а я нашел свой дом.
За спиной контура открылось окно из которого дохнуло ранней осенью.
За окном видна была уходящая вдаль парковая дорожка и падающие искрящие-
ся в воздухе лиственные водопады. Вдалеке на скамеечке Иван различил ка-
кой-то контур, а еще дальше, или это ему только показалось? - яркую
звездный мост перекинувшийся в... вечность?
- И я не держу на тебя зла, Питер. И я прощаю тебя... всех вас про-
щаю, иди с миром...
Окно закрылось, а рядом с Иваном пробежали дети и рядом с ними виляю-
щая хвостом собака, радуга засияла на небе.
С надеждой стал вглядываться Иван в лицо прекрасной девы и черты ее
задрожали плавными изгибами...
* * *
Над ним склонилась Марья, и еще рядом он чувствовал присутствие Саши
и Иры. Мяукнул где-то совсем рядом кот и золотая рыбка мягко плеснулись
в аквариуме. На улице светило яркое солнце, и его свет рассеивался по
всему дому, делая его теплым таинственным и каким-то сказочным. Было
легко и покойно. Тихо... Часы мирно тикали в соседней комнате "тик-так,
тик-так". Он не слышал тиканья часов с того самого дня, когда началась
