И вновь подумалось Ивану, что все это - все виденное им тоже отхлынет
назад, окажется лишь видением, живущим в клубящейся пыли. Здесь же, на
ярко-золотистом колышущемся пшеничными всходами просторе, конечно не мо-
жет повторяться то кошмарное, что видел он в пыли, во дворе больницы...
В кузове тоже увидели солнечные лучи и зеленые травы, которые дрожа
откатывались назад по нагретой августовским солнышком проселочной доро-
ге. И солнечные эти лучи и слабые, но такие ощутимые в смертоносной ду-
хоте потоки свежего воздуха немного ободрили их: поутих плач и стоны, и
только одна женщина все голосила страшным, нечеловеческим воплем:
- Оля!!! А-а! А-а!!! Маленькая моя-а-а!...
Иван достаточно хорошо знал эти места - сюда, направляясь к лесу, бы-
вало ходил он вместе с семьей. Неподалеку протекала речка Журчалка, один
из синих, блистающих на солнце изгибов которой можно было видеть на кар-
тине с молодой барышней. Вспомнилась опять ему картина, и заныло тоскли-
во в израненном сердце - захотелось взглянуть в те добрые наполненные
пробуждающейся юной любви глаза...
Захотелось взглянуть и на Журчалку, на дне которой он, еще в детские
годы, пытался найти пиратский клад. Но до реки ему не дал доехать офи-
цер: он велел остановиться у дорожной развилки - здесь одна дорога вела
в сторону леса - другая к Журчалке. Здесь росли, обнявшись ветвями - три
сестры, три высокие стройные березы с густыми, издающими при ветре пе-
чальное пение кронами.
Сейчас здесь было весьма шумно. В тени сидели, прислонившись спинами
к стволам, несколько разморенных на солнце фашистских солдат. На них ос-
тались одни лишь трусы, остальная же одежда и автоматы, валялись рядом в
густой траве. Там же, в траве стоял и граммофон и пронзал августовский
полдень торжественным, и, как показалась Ивану, каким-то пьяным маршем.
Пластинка видно была заезженная и от раздающегося трескучего шипения ка-
залось, что сотни змей поселились в траве... Сидящие в тени солдаты по-
хоже наслаждались минутами отдыха: затягивались папиросами, лениво пере-
говаривались...
Когда грузовик остановился они нехотя поднялись и взяли свои автома-
ты: одеваться они не стали - так и остались в одних трусах, граммофон не
выключали и в воздухе все шипел и рвался пьяный марш.
Иван следом за офицером вышел из машины и вдохнул с наслаждением теп-
лый, с душистым травным запахом принесенный с полей, воздух. Глянул он и
на лес стоящий яркой стеной в сотне метров.
В это время хлопнула задняя стенка кузова и стали выпрыгивать оттуда
женщины и дети...
И вновь начался кошмар. Иван ощутил сладковато тошнотворный привкус в
крови во рту, но он не мог эту кровь выплевывать или сглатывать. Он
просто смотрел.
Тех женщин и детей, которые при выходе из грузовика оступались, пада-
ли солдаты лениво, без злобы (они ведь отдохнули под кроной) били прик-
ладами по спинам или прямо по головам. Последней в кузове осталась голо-
сящая пронзительно над умершей дочерью женщина, она не воспринимала про-
исходящего и только заходилась в пронзительном вопле:
- Ол-л-яя-а-а!!
Офицера этот крик явно раздражал и он, сморщившись и нервно отбросив
в сторону недокуренную сигару выхватил револьвер и, запрыгнув в кузов,
несколькими свинцовыми разрядами прекратил этот, столь неприятный ему
вопль. Других женщин и детей построили в ряд и велели раздеваться - тог-
да все поняли, что ждет их.
А Иван, осев на разом ослабевшие колени привалился спиной к колесу
грузовика. Его тошнило, а он даже и не замечал этого: кровь мешаясь с
содержимым его желудка медленно выплескивалась на запыленную одежду, а
он все смотрел...
Одна из женщин попыталась воспротивиться, кто-то закричал, кто-то за-
рыдал, кто-то упал на колени, моля о пощаде для детей... Непокорных били
прикладами, били сильно, но только по лицу, чтобы не испачкать одежду...
Какая-то молоденькая беленькая девушка, прижала своего малыша креп-
ко-крепко к груди и шепча молитву бросилась бежать. Один из солдат одним
рывком догнал ее, повалил в дорожную пыль и со всего размаха обрушил
приклад на ее лицо... Там все разом залилось кровью, а он, обиженный
тем, что ему пришлось волноваться - бегать за ней под этим жарким солн-
цем, ударил еще прикладом и младенца, а потом еще раз ее - ногой в жи-
вот...
В этот страшный момент мысли в голове Ивана прояснились.
"Неужели я действительно трус и подлец? Да ведь так, пожалуй, и есть.
Захотел ведь спасти семью, по легкой дороге пошел. Ведь правильно та
женщина сказала - выслужиться захотел. Ну пусть не за хлеб с маслом, а
за то, чтобы жену и детей не тронули. Ну вот выслужился, привез, теперь
может и не тронут твою Марью да Сашку с Ирой, а ты смотри, падаль, как с
твоей выслуги убивают других Марий, Сашек да Ирок. Вон они - чем хуже
тот мальчонка твоего Сашки, его мать уже штыком закололи, а он смотрит
теперь на всех так, точно глотку им перегрызть хочет... и на меня, и на
меня он так же смотрит. И правильно делает: я ведь поддался, я же послу-
жил этим нелюдям хоть немного. Ну теперь смотри Иван и запоминай; все
Иван запоминай..."
Еще несколько женщин бросились на солдат и те, сожалея о испорченной
одежке, метнули в них смертоносный свинец.
- Мама! Мама! - вдруг закричала маленькая девочка в белом платьице. -
страшно мне мамочка! Что эти дяди делают, мамочка! Давай уйдем отсюда,
пожалуйста! - и вдруг взмолилась протянув тоненькие ручки к фашистам, -
Отпустите нас пожалуйста! Дяди, что вы делаете?! Маме плохо...
Один из тех к кому обращены были эти слова сморщился, передернулся и,
бросившись к граммофону, сделал пьяный марш еще громче - теперь он оглу-
шающе шипя ревел в воздухе, заглушая все крики...
Иван все еще смотрел на эту девочку в беленьком платьице. Это платье
оставалось облачно белом, хотя все вокруг были в пыли; и лицо девочки
было не изможденным, а светлым и чуть растерянным: она просто не понима-
ла и не могла понять происходящего - для нее не существовало царящего
вокруг ужаса: тот светлый, сказочный мир детских фантазий в котором жила
она все время до этого был так силен, что этот ад не мог захлестнуть ее,
она просто оставалась такой же, какой была раньше. Но она, видя боль на
лице своей матери, волновалась за нее...
Иван, затравлено шипя и выплескивая большими комьями изо рта кровяную
смесь, пополз к этой девочке.
Но он полз слишком медленно: тело его не слушалось, дрожало все, пе-
редергивалось. А с них уже содрали одежду, и все они: и женщины, и дети
испуганно жались теперь под пронзительными взглядами солдат и офицера.
Их повели ко рву, который, судя по свежему пласту земли, раскопан был
совсем недавно. Дети, по большей части не понимавшие что их ожидает,
плакали, заглядывали в смертельно бледные лица своих матерей, и чувствуя
приближение чего-то грозного и непонятного для них, просили освобожде-
ния.
А в женщинах надломились выкрученные до предела пружины нервов. Почти
все они не кричали более, а лишь беззвучно роняли крупные страшные сле-
зы... У Ивана опять заклубилась перед глазами кровавая пыль и вот кажет-
ся ему уже, что не слезы это катятся по их щекам, а капли темной крови.
И их презрительный шепот налетал на него со всех сторон волнами: "Па-
даль! Выслуживайся... води им машины за свой кусок хлеба с маслом!"
- Стойте! Стойте! - хрипел он, прорываясь вслед за ними рывками... и
понимал с ужасом, что слабого его голоса никто не услышит, что этот его
жалобный стон бессильно тонет в оглушительном пьяном марше, но гораздо
громче этого шипящего марша звучали полные презрения, проклинающие его
голоса матерей.
И вновь услышал звонкий и мощный, дребезжащей ослепительной звезд-
но-хрустальной струной, протянувшейся через всю вселенную голос - голос
той малютки с ясным, чистым взором:
- Мама! Мамочка, почему тот дядя ударял тетю? Ведь этого не должно
быть, ведь он сделал ей больно... мамочка, почему все такие грустные,
почему никто не смеется, почему все плачут. Солнечный денек сегодня -
да, мамочка? Смотри какая травка зеленая, а вон там речка на солнце
блестит, надо в ней всем искупаться, а то на солнышке жарко, вот потому
наверное все такие злые. Ну скажи чего-нибудь... ну надо чтобы все раз-
весились, ведь мы могли бы все сесть и песенку спеть, ну зачем печа-
литься, ведь солнышко светит... Ой, мама, смотри, смотри - это же наш
Шарик бежит, вот здорово!
И это было, быть может, невероятно - откуда взялась эта собака. Воз-
можно, это была их домашняя собака, забытая, потерянная где-то в огром-
ном потоке отступающих... и вот именно теперь, каким-то чудесным прови-
дением, словно волшебный мираж неслась она к ним через поле. Это был
большой, ослепительно белый, пушистый, действительно похожий чем-то на
облачный шар пес. Он бежал со стороны Цветаева и, судя по свисающему
языку, устал от долгого бега. Но как только окрикнула его девочка зави-
лял он быстро хвостом и даже взвизгнул от радости и рванулся к ней уже
со всех сил, словно росчерк молнии.
Офицер взглянул на этого стремительно приближающегося громадного пса,
выругался и выстрелил... Мгновенно белый облачный шар окровавился, зас-
кулил жалобно, но все еще продолжал бежать навстречу своей любимой ма-
ленькой хозяйке. Он был уже совсем близко, когда офицер выстрелил и во
второй раз.
- Нет, что вы делаете! Вы... - светлые глазки девочки налились ужа-
сом, когда весь залитый кровью пес завертелся, жалобно скуля, на земле в
нескольких шагах от офицера. Девочка вырвалась от матери и бросилась,
заливаясь слезами, к умирающему псу. Фашист тем временем нацелил свою
железную закорючку на голову пса, намериваясь докончить его этим третьим
выстрелом. Он делал это картинно, не спеша: встал в красивую позу, выпя-
тил грудь - он знал, что солдаты смотрят на него и ему хотелось бы услы-
шать восторженные возгласы за этот выстрел...
А девочка уже была рядом с псом, встала перед ним на колени и плача
обняла за окровавленную, судорожно вздрагивающую голову.
- Миленький, что они с тобой сделали? Как могли...
Она осторожно провела ладошкой по его лбу и заплакала еще горше, а
пес из последних сил вывернул голову и лизнул ее в щеку. А она с непони-
манием вскинула взгляд своих серебрящихся глаз на нависшего над ним фа-
шиста. И она смотрела ему в глаза, пыталась понять - как же это он мог
сделать такое? Как такое возможно вообще на белом свете?
А этот офицер видел перед собой досадную помеху, какую-то низшую при-
митивную субстанцию, издающую непонятные, раздражающие его звуки. И эта,
годная только для расстрела субстанция, каким-то образом помешала ему
произвести картинный выстрел! Ему даже послышалась насмешка, со стороны
солдат... Он нервно передернулся, схватил ее за волосы, резко развернул
и приставив ей револьвер к затылку выстрелил, затем отбросил в сторону и
уже без помех картинно выстрелил в голову пса...
Иван видел все это: видел как лопнули с оглушительным треском кости
ее черепа и светлые глаза разом исчезли, канули в кровавом море.
Весь залитый кровью мир вокруг Ивана стал проворачиваться. Все пред-
меты, люди, даже свет и тени стали разъезжаться в стороны, закручиваться
в стонущие спирали, и над всем этим нарастая и затихая шипел пьяный
марш. Мир рушился перед глазами Ивана... Что это падает с неба? Солнеч-
ные лучи? Нет! Это гвозди вбиваются в плоть земли и она кричит и стонет
жалобно и трещат ее кости и взметаются вверх кровавые фонтаны. А он грыз
зубами эту землю, вцеплялся в нее дрожащими пальцами и, обламывая крово-
точащие ногти, делал еще один рывок вперед к этому офицеру, жаждя вце-
питься в него зубами и разодрать его в клочья и всех, всех их разодрать.
Но вот неожиданно открылся перед ним тот свежевырытый ров, открылся
