было бы, если бы он осознал свою оторванность, свою чуждость всем окру-
жающим, и понял, что его единственная - затеряна где-то во тьме космоса,
в бездне тысячелетий?.. И что, если бы он мог начать такой поиск? И если
бы он, в одиночестве, прорывался через бессчетные миры, через тысяче-
летья - шел к ней, к единственной - и, наконец, нашел ее. Как бы он бро-
сился к ней?.. Смог бы он, после этих, длящихся дольше чем само время
поисков, оставить ее? А, чтобы он сделал с теми, кто, по его мнению,
причинял этому, величайшему чуду вселенной, единственной и нетленной
крапинке - боль?
И от ощущения ужаса одиночества человеческого, и от чувства собствен-
ного счастья кружилась голова; тело продолжало знобить...
Беспрерывно уж плыл перед глазами его образ Вэлры, и он понимал, что
все бывшее до нее - все пустое мгновенье. Никогда еще жизнь не казалась
ему такой пустой, такой темной... В темноте, среди чуждых ему подвижных
и недвижимых образов - видел он только одну Вэлру - только она одна зна-
чила Все.
И он вскочил, и объявши голову уселся за стол захрипел: "Нет, нет,
нет - не смей о ней думать! Она же убийца - ничто не может оправдать то,
что она совершила..." - он долго еще бормотал, а потом повалился головой
на стол и зарыдал.
С балкона раздался голос "сонного":
- Кто убийца? Что - есть какие-то предположения?
- Оставьте меня! - взвизгнул Саша. - Какое вам до меня дела?! Зачем я
вам нужен?! Оставьте меня! Хватит! Довольно!..
И он выбежал на балкон, и, в ярости, весь вытянулся к "сонному", зао-
рал:
- Что ты стоишь там день и ночь?! Прирос, что ли, к этому балкону?!
Кто тебе дал право следить за каждым моим шагом, за каждым моим словом?!
"Сонный" пожал плечами и ушел в пустую квартиру.
Саша же вернулся к себе и, повалившись на диван, забормотал:
- Вэлра просто околдовала меня! Я воображаю неведомо что! И она ска-
зала - сегодня ночью ты будешь мой?... Как же, как же - вот и не буду!
Ты ждешь, что позову я тебя по имени? А вот и не позову, чтобы не случи-
лось - не выкрикну я твоего имени!
Такая борьба продолжалось до самого вечера и тут Саша вспомнил, что
наступивший день - "20 июня". В этот день было день рожденье Кати...
Оговоримся сразу, что на этом, третьем имени список неразделенных Са-
шиных увлечений и заканчивался. Скажем также, что, если Женю он любил до
Ани, и уже успел забыть, то Катю он любил поочередно с Аней.
Так, несколько дней он мог печалиться и воздыхать по Ане, а затем, на
время забывши ее, несколько дней страдать, изжигать себя вспоминая облик
и характер Катя.
А Катерина эта была стройной и высокой блондинкой, настоящей красави-
цей. Была она девушкой начитанной, очень скромной и по монашенки цело-
мудренной. Можно было бы назвать и еще такие ее свойства, как сдержан-
ность, скрытность; и, в тоже время - внимательность, нежное отношение ко
всем добрым людям, которые и к ней относились хорошо.
Семейство Катино было богатым и жила она, в одном из "небоскребов" в
огромной квартире - где Саша был лишь единожды, и посчитал, что Катя его
по ошибке, вместо своей квартиры, привела на экскурсию в музей.
Так вот об Кати и вспомнил лежащий на кровати, раздираемый душевными
своими метаньями Саша:
"Вот Катя..." - думал он. "-Ведь сколько раз видел пред собой ее яс-
ный, чистый образ. Она, действительно, прекрасна и внутренне, и внешне.
А сколько часов провел я, страдая по ней, и воздыхая по ней! Неужто же
все те мои чувства были не искренними?! Неужто же я все время себя обма-
нывал?!.. Позвонить ей, поздравить с Днем Рожденья. Мы, правда, уже
больше месяца не виделись, но она такая добрая - она не станет, как Аня
насмехаться надо мной, не станет, как Женя, посмеиваться, задорно и без-
заботно развлекаться над моими чувствами - она поймет, она такая добрая,
спокойная... Если у нее сегодня день рождения и она меня даже не пригла-
сила, то она, просто считает, что у меня все хорошо - ну а общаться она
со мной никогда не любила. Дома у нее сейчас праздник: пьют чай, едят
торт - к ней я напрашиваться не стану, но я ее приглашу... Вэлра покля-
лась, что больше никому вреда не причинит - вот и хорошо. Конечно выры-
вать со дня рожденья именинника - дело неслыханное, однако, черт подери
- два близких мне человека погибли, и сам я... сам я скоро с ума сойду!"
И он набрал Катин номер.
Трубку поднял Катин отец - сытым, умиротворенным голосом спросил:
- Да?
Слышался застольный шум: играла музыка, наперебой говорили какие-то
тосты, смеялись... Совершенно иной мир - но Саша не хотел бы попасть в
туда.
Да - там было весело, там Саша мог бы расслабиться - но он не хотел
расслабляться! Он не хотел закрывать глаза на вопрос, который так мучи-
тельно пред ним поднялся: "Неужто во всей вселенной есть только одна
крапинка - одна твоя вторая половинка, а все остальное - все ложь, испуг
перед пустотой, перед одиночеством?.."
- Да? - весело переспросил Катин отец.
Саша попросил Катю, и вот она уже подошла к телефону - раздался ее
мягкий, певучий голос - и слышно было, что она, в отличии от тех ос-
тальных совсем не пьяна.
- Катя, мне надо с тобой поговорить. - неразборчивым, усталым голосом
пробормотал Саша, но, все же, она его узнала.
Заговорила как всегда приветливо, мягко и, не понять было, о чем на
самом деле она думает:
- Да, здравствуй. Как дела?
- Потом расскажу. У тебя День Рожденья - поздравляю! Катя, перейдем
сразу к делу - мне надо тебя видеть...
- Хорошо, думаю завтра у меня будет свободный часок...
- Нет. - резко прервал ее Саша. - Пойми, пожалуйста, мне очень нужно
видеть тебя сегодня. Понимаешь - уже пропали два близких мне человека.
Мне страшно, Катя. Не отговаривайся - не говори ничего про гостей. При-
ходи, посиди у меня... Тебе ничего не грозит! Но я погибаю... эта ночь
все должна решить...
Как Саша закончил свою прерывистую речь, Катя целую минуту ничего не
говорила и хорошо был слышен шум чуждого Саше веселья...
Наконец - несколько натянутый Катин голос:
- Можешь прийти - у меня посидеть.
- Нет, нет, нет! - с чувством выдохнул Саша. - Я как приду, как увижу
это веселье - так сразу мне и убежать захочется! Понимаешь - я не смогу
веселиться, я не смогу сидеть даже там. Меня стошнит!.. Извини, извини,
ради бога, но мне надо, чтобы ты пришла! Катенька...
- Хорошо. - голос твердый, и заметно раздраженный, еще слышалось, что
Катя считает, будто делает Саше огромное одолжение - целый подвиг; что
считает теперь себя героиней и ей самой это в глубине души очень нра-
виться - ведь так приятно чувствовать себя хорошей...
- Только побыстрее, Катя, оставь их всех! Придумай, что хочешь.
- Врать я не стану. - голос стал холодноватым, полным осознания
собственной непорочности и доброты. - Но я приду к тебе меньше чем через
час - жди.
И, когда Саша повесил трубку - казалось, над самым ухом, заговорил
"сонный":
- В разговоре вы упомянули, что пропало уже два близких вам человека.
Один - Аня, кто же второй?
Саша выскочил на балкон и зашипел на "сонного", который стоял на
прежнем месте:
- Слушай, Ты! Я же сказал - больше не следить за мною! Убирайся
прочь! Прочь! Прочь! Не смей больше подслушивать, ты!.. Прочь! Прочь!
Прочь!
Саша тяжело, как налаявшийся пес, задышал; а "сонный" пожал плечами,
да и ушел в глубины пустой квартиры.
В мучительном, невыносимо долгом ожидании Кати, Саша приготовил ей
чай, однако, когда она пришла, то от чая отказалась - сказала, что уж
довольно поела и попила на дне Рожденья.
И вот она сидит пред ним на кухне. Она в нарядной, темных тонов одеж-
де, волосы невесомыми потоками, серебристо-лунного цвета рассыпаются по
плечам ее. На осунувшееся бледное лицо Саши она глядит с состраданьем.
- Что же случилось?
- Всего и не расскажешь... Ладно, к черту - сейчас уже ночь насту-
пит... Ты об этом, Катя, давно уже должна была догадаться - я тебя люб-
лю.
И тут он скривился так как слова эти, (хоть и выдохнул он с чувством)
- были ничто, по сравнению с чувством Вэлры - с тем чувством, от которо-
го тело дрожь пробивала, а потом пламень охватывал, а потом душа рвалась
и уж тесно ей было в теле - от одних только слов - он же теперь, вспом-
нивши слова Вэлры, сам посчитал свое признанье пошлостью.
Он не смел говорить эти святые слова! И он, задрожавши, опустил голо-
ву. Из носа его кровь закапала...
Катя протянула ему платок; вздохнувши, глянула в окно. Сашино приз-
нанье не произвело на нее совершенно никакого впечатления - она остава-
лось по прежнему спокойной, сдержанной, рассудительно-нежной; понимающей
причину Сашиной боли и, чтобы быть хорошей, готовая помочь ему каким-ни-
будь советом.
Вот и теперь, глядя в сумрак позднего вечера, она думала, как бы ска-
зать, чтобы дать понять, что никаких шансов у него нет, и в тоже время
не только новую боль не причинить, но и от прежней избавить.
Наконец, она спросила:
- Ты очень одинок, так ведь? По телефону ты сказал, что потерял двух
близких тебе людей.
- Да, действительно - это так. Но не стану тебе про это ничего расс-
казывать не зачем. Ничего это ни тебе, ни мне не даст. Скажи, почему ты
не любишь меня, почему мы не можем быть счастливы?
Катя молча поднялась, и встала у окна - такая возвышенная, холодная;
такая все понимающая, рассудительная. И Саша уже знал, что она скажет
сейчас некую, успокаивающую его нервы речь, как то увернется от прямого
ответа - затем, чтобы не причинять ему только боль, но Саша не дал ей
сказать. Он встал с нею рядом и заговорил:
- Ты не можешь этого сказать! Не можешь сказать потому, что сама не
знаешь! Почему ты не любишь меня, а я, хотя мы такие противоположности -
я человек страстный - так по тебе тоскую? Почему? Почему? Что же за
чувство я испытываю к тебе... Да я просто хочу тебе хорошо делать... Вот
что, Катя, я знаю - совсем безумно, но, чтобы спастись - уйди со мной из
этого города. Давай сбежим на край света, иначе я этой ночью с ума сой-
ду!
Катя направилась в коридор, а Саша, со стоном, выкрикнул ей вслед:
- Что же ты - уходишь?! Уходишь... да... - на глаза его выступили
слезы.
А она спокойным, добрым голосом, как должно быть успокаивала бы раз-
буянившегося щенка, говорила ему:
- Не бойся. Я никуда не ухожу.
В коридоре она достала из аптечки таблетку - успокоительное. Подала
Саше, вместе со стаканом холодной воды:
- Вот - возьми, выпей. Это тебе поможет.
Она говорила без насмешки, она говорила с жалостью к Саше. Она счита-
ла, что по какой-то причине у него расшатались нервы (что отчасти было
верно), и, если он примет успокоительное - все будет хорошо.
Саша принял из рук ее стакан, принял таблетку и, распахнувши форточку
выбросил туда.
И вновь Катя смотрела на него с жалостью, осознавая, что он нервный и
больной, а она спокойная, идущая верной дорогой и оттого хорошая. И с
этой высоты смотрела она на него с жалостью.
А Саше было холодной от взгляда этой чистой, белой девушки - от ее
рассудительного участливого взгляда, от ее уверенности в своей правоте.
Холодно от того, что она такая высокая, от того, что он знал уже, что
таковой она и останется, что никуда она с ним не побежит, но так и будет
давать спокойные советы и смотреть на него с жалостью и с вниманием.
- Иди, Катя. Ты, ведь, даже не видишь меня. Ты слишком высока. Иди
же!.. Иди и празднуй, и дальше суди обо мне по своему, и жалей меня тоже
по своему... Иди, рассуждай, составляй обо мне свои мнения, и даже, по
доброте своей душевной, придумывай как бы мне помочь. Я ждал от тебя
любви... Прости - теперь я понял все. Мне самому пошло, тошно! Любви!..
Какая же тут может быть любовь?.. Я любил твой болезненный образ! А ты
