морщинистым лицом, и с сильными, привыкшими к тяжелому труду руками,
вырвалась неожиданно для всех из колонны, и с грудным ребенком на руках
пошла медленно и слегка покачиваясь, но неудержимо, на стоявшего побли-
зости солдата. За ней поспешал, уткнувшись в подол платья и всхлипывая,
мальчонка лет двенадцати.
- Да что ж вы делаете, ироды! - закричала она сильным, чуть хриплова-
тым от натуги, яростным голосом и все надвигалась на этого солдата, ко-
торый растерялся и стал отступать к забору, - Как вы Христу то в лицо
смотреть будете, ироды?! Звери, подонки...!
Офицер, который только что тряс Ивана повернулся к этому теснимому
женщиной, растерявшемуся солдату и выкрикнул ему что-то. Солдат метнул
на офицера быстрый взгляд и тогда лицо его распрямилось - от неуверен-
ности и испуга не осталось больше и следа: ведь он услышал голос своего
начальника, тот ясно сказал ему, что делать с этой женщиной - ну а раз
так сказал начальник, значит так и должно быть, значит и никаких сомне-
ний не должно быть. И ему даже стыдно стало за свою растерянность, и то,
что он сотворил дальше он сотворил старательно, зная, что офицер следит
за его действиями...
Он поднял винтовку и закрепленным на ней, окровавленным уже штыком с
силой ударил... он намеривался проткнуть младенца, которого она несла,
но женщина успела прикрыть его рукой... Удар был так силен, что штык
пронзил насквозь и руку и младенца и неглубоко еще вошел ей в грудь...
Младенец вскрикнул, дернулся, а фашист уже выдернул резко штык и ударил
ее во второй раз в живот...
У Ивана потемнело все перед глазами и он, заорав как раненный волк,
бросился на этого солдата, и обрушился на него, когда тот выдергивал
штык из тела безумно вопящей женщины. Иван ударил его со всей силу кула-
ком по черепу и, почувствовав как звериная ярость растет в нем, все бил
и бил его со всего размаха по голове, не думая уже ни о чем, зная прос-
то, что если он не будет его бить, то сойдет с ума и перегрызет всем
глотки...
- Ну не стреляйте! - торопливо визжал где-то Свирид, - он шофер, слы-
шите, слышите - он шофер! Ну побейте его, но только не убивайте, ладно?
Одно шофер, слышите, слышите - он шофер!
Ивана били прикладами, но, как ему показалось несильно, во всяком
случае он почти не чувствовал боли, и даже когда, что-то хрустнуло у не-
го в колене, не почувствовал он ничего...
Детские вопли заполнили собой все пространство, всю вселенную, все
мировозздание; и в этой адской, созданной человеком, душной и кровавой
маленькой вселенной райским перезвоном звучал, колеблясь как маятник ча-
сов, безумный визг, трясущего его Свирида:
- Иван! Ну дурак ты что ли, Иван-а-а! Дурак ты что ли - они ведь твою
женку убьют, я же говорю - не смотри ты на это, а?! Не смотри - а?!
Иван, ну отвези им машину и все - и тогда все живы будут, я прошу тебя,
ну что тебе стоит, ну не надо только больше! Иван, а то совсем плохо бу-
дет! Женку то и детей ведь убить могут, ты о них подумай - ведь убить их
могут!
Ивана еще раз ударили прикладом в плечо и он увидел красное,
разъяренное и окровавленное лицо того солдата... он размахнулся винтов-
кой еще раз, метя Ивану в лицо, но его подхватили другие солдаты и отта-
щили с трудом в сторону.
В застилаемом кровью и пылью, полным воплей дворике, появился
жердь-переводчик. Он, широко размахивая руками и ногами, подошел к Ивану
и, слегка склонившись над ним без выражения, слегка раздраженно загово-
рил:
- Ти не будешь слушаться - будешь дра-ятся тьебе капут! Бабе капут,
дьетем капут, ти поняль?
- Иван, Иван Петрович, ну что же вы!
Иван так резко, что отдалось рвущемся разрывом, повернул голову, и
увидел окровавленную груду плоти, истыканную штыками и еще разорванную
пулями, перед которой стоял на коленях и пронзительно рыдал двенадцати-
летний мальчонка. И вспомнился тогда ему Сашка - он ведь был одного с
этим мальчиком возраста...
- Я повезу... я сделаю все что вам нужно, - захрипел он опять захле-
бываясь кровью, которая шла из его разбитых десен.
Переводчик-жердь все еще возвышался над ним и поглядывал с сомнением
на Ивана. И тогда Ивану страшно стало от мысли, что он, избитый, может
показаться ненужным и слабым, что его попросту пристрелят на этом крова-
вом дворе, а семью... Вновь в голове его забабахал молот и он вскочил на
ноги и стараясь выдавить из себя ровный и сильный голос проговорил:
- Я готов выполнить ваши приказания!
Ему ужасно хотелось ударить со всего размаха в это лоснящееся от по-
та, самодовольное лицо, и он бы сделал это - существование, стало для
него невыносимо мучительным, и быстрая (быть может) смерть, которая пос-
ледовала бы за этим ударом, казалась ему лучшим выходом... Но он помнил
о своей семье: о Марье, с ее горячими локонами и юным еще голосом, о
Сашке, который считал своего отца самым отважным, героическим человеком
на свете и наконец Ирочку с ее глубокими, светлыми глазками - только па-
мять о них давала ему сил, говорить то, что он говорил. Глаза его правда
выдавали - они говорили совсем другое, они вцеплялись в горло этой "жер-
ди" - он его рвал в клочья своим взглядом.
Но "жердь" то ли не заметил этого, то ли ему это было безразлично. Он
кивнул, и сказал несколько слов, стоящему рядом обтирающему лоб офицеру
- тот ткнул Ивана в спину дулом револьвера и жестом велел идти к издаю-
щему пронзительные, острые вопли детей и матерей грузовику. Их уже напи-
хали в кузов, а на бортик уселись двое упитанных солдат, жующих яблоки и
лениво, разморено спорящих о чем-то друг с другом...
Стараясь идти прямо, не качаясь Иван, чувствуя въевшееся в спину ост-
рое дуло, зашагал к грузовику. Где-то под ухом все суетился Свирид и без
умолку, совсем уже истерично и быстро тараторил о том, что Иван не дол-
жен сидеть дома, а работать для новых "господ". Потом он стремительно
стал жаловаться на одиночество и просить чтобы ему дозволили поехать с
Иваном - он бросился с этой слезной просьбой к жерди-переводчику, но тот
оттолкнул его брезгливо и сказал несколько выученных матерных руга-
тельств.
А Иван все шел, сжав зубы, стараясь не сойти с ума в оглушительном
океане адских звуков... Эти детские полные мольбы вопли; хрипы и прокля-
тия матерей; вопли и стоны раненных; и наконец чудовищный, безумный и
непрерывный вопль того, сошедшего с ума, распятого на заборе... Все руки
и ноги его были уже пробиты гвоздями и весь забор и земля под ним была
густо залита завертывающейся слоями кровью. Ему как раз вбивали в предп-
лечье здоровый чуть погнутый гвоздь, и по вызывающем рвоту лицам палачей
можно было судить, что они разъярены до предела, что им хочется еще дол-
го-долго вымещать так свою ярость, до тех пор, быть может, пока они не
рухнут от потери сил. Раздавался сухой пронзительный треск дробящейся
кости...
И еще один звук был - соловушка, гнездо которой спряталось в листве
одного из тополей, кружила в ярких лучах, над густыми клубами пыли и
старалась, выплескивала из себя яркие, заливчатые трели - она волнова-
лась за своих малышей тревожно чирикающих в гнезде и отвлекала внимание
на себя. Правда ни на нее - порхающую ярким пушистым комочком над голо-
вами, ни на ее детишек никто во дворе не обращал внимания. Столпившиеся
там человекоподобные особи были поглощены иными делами - делами недос-
тупными для понимания животных...
* * *
Довольно долгое время (как показалось Ивану целую вечность), грузовик
не мог выехать на центральную улицу. Там все грохотали, ревели чудовищ-
ными моторами танки, а меж ними суетились блеклые, задыхающиеся фигурки
людей. Весь Цветаев потонул в плотных клубах дыма, и даже листья потем-
нели и выцвели, словно бы их коснулась смерть...
Рядом с Иваном сидел немецкий офицер и курил без перерыва сигары. В
кабине дышать было практически нечем и синие с кровавыми ободками круги
плыли перед Ивановым лицом. Но он помнил, что должен казаться здоровым,
бодрым даже... он глотал пыль и прислушивался к крикам, которые долетали
из кузова... Туда из кабины вело маленькое запыленное, грязное окошечко
и к нему прильнуло из кузова воспаленное лицо одной из матерей. Она уда-
рила несколько раз в стекло и истерично завизжала:
- Дышать нечем... воздуха! Отпустите нас... нам дышать нечем! А-а!
Ребенок умирает, слышите вы у меня ребенок умирает. Ох, выпустите, вы-
пустите, сил моих нет, ох дышать нечем, куда ж вы нас напихали! Ох, Ми-
шенька... задыхается ведь! Куда вы нас везете? Отпустите нас!
Офицер развернулся и ударил дулом пистолета в стекло так, что нес-
колько тоненьких грязных трещинок бросились от него врассыпную по стек-
лу.
Наконец в движущейся стальной массе появился проем и Иван, собрав-
шись, направил в него грузовик.
Из кузова тем временем вновь завизжала пронзительно женщина:
- Оля! Олечка, деточка моя! Да что ж это! Моей девочке плохо, слышите
остановите машину! Здесь дышать нечем!... Ох... Остановите... а-а! Про-
пустите... а-а! Олечка! - она вдруг зашлась в крике, а офицер легонько
коснулся Иванова плеча дулом...
- Куда вы их везете? - спросил Иван, забыв от разрывающей его изнутри
боли, что офицер не понимает русской речи.
Офицер проворчал что-то, зато в кузове его голос услышала одна из ма-
терей и вот ее крик уже схватывал стальным раскаленным обручем голову
Ивана:
- А-а! - задыхаясь кричала она, - так значит нашелся выродок - выслу-
живаешься значит! Куда везти - спросил он у них услужливо! Выродок! Па-
даль! Выслуживайся, выслуживайся, гнида! А ты знаешь, выродок, что тут
за твоей спиной дети умирают... а-а! Ну тебя хлебушком с маслецом накор-
мят, тебе это самое главное, выслуживайся... У-у! - и тут раздался звук
плевка, и Иван понял, что это в него плевали и хоть разделяло их стекло
почувствовал он этот плевок и еще сильную, звонкую пощечину...
Он судорожно вцепился мокрыми, липкими пальцами в руль и пытался вез-
ти машину туда, куда указывал ему офицер. Впереди дребезжал по разбитой
улице танк и в кажущихся Ивану кровавыми клубах пыли ничего не было вид-
но. Лишь иногда проплывали по бокам размытые, нависающие над дорогой
контуры... не деревьев, а грозных великанов и казалось Ивану, что слышит
он их гневные голоса: "Предатель! Слабак! Падаль!"
И Иван, не осознавая того, что он говорит вслух, стал вырывать из
своей души:
- У меня ведь жена и двое детей, они ведь дома меня ждут. Под дулом
пистолета ждут, понимаете вы это?! Ну отвезу я вас, ну и что ж - если бы
не отвез, так кто-нибудь другой нашелся. Вы говорите выслуживаюсь? За
кусок хлеба с маслом?! Да я знаете, как хотел бы умереть - перегрызть
хоть одному из них глотку и умереть, а так сейчас мука... му-ук-аа сей-
час мне! Но у меня жена и дети, вы знаете что будет, если я что не то
сделаю? Может их к забору приколотят! Поняли вы, поняли! И не смейте ме-
ня винить - не я это все придумал! Вот отвезу вас и все, и забуду...
нет, не забуду, я мстить буду! Вы слышите - я мстить буду!...
Со стороны офицера раздался оглушительный, разрывающий кровавый клу-
бящийся воздух выстрел и резкая боль вломилась в Иванов череп, проламы-
вая кости. Он решил, что все кончено и надеялся, что обретет теперь веч-
ное спокойствие, но жизнь не уходила - он по прежнему вел грузовик, и по
прежнему орали, задыхающиеся, умирающие дети. А тот выстрел на самом де-
ле был вовсе не выстрелом, а лишь раздраженным выкриком офицера...
Клубы дыма начали наконец редеть, и в их разрывах замелькали нагретые
солнцем поля. Цветаев остался позади. Еще несколько минут ехали они в
войсковой колонне, но вот офицер жестом велел Ивану сворачивать в сторо-
ну на проселочную дорогу. Ставшие уже привычными кровавые плотные скоп-
ления пыли неожиданно отхлынули назад.
