ние этим душам, избавь, избавь их от этого - молю об одном - избавь!
И вновь мир вспыхнул, переворачиваясь с ног на голову и мириады воп-
лей и завываний хлынули в него. И он увидел себе стоящем на дворе
больницы и не знал: явь ли это или же вновь видение? И он не знал, что
есть явь и что есть видение: ведь то что он видел только что, было го-
раздо более реальнее этого кошмара и он не помнил как очутился в этом
дворе - он просто стоял покачиваясь, и пыльный мир вокруг него все тем-
нел и багровел.
Но вот выплыл припадочно дергающийся Свирид и сотрясая до хруста кос-
тей его руку, успокоительно завизжал, что-то.
- Где моя жена и дети?! - заорал вдруг Иван, надвигаясь на него, -
Что с ними, где они?!
Свирид лепетал что-то стремительно, но Иван не понимал его... Вот из
расползающегося на окровавленные, стальные ошметки мира, выплыл залитый
многими слоями крови забор и тело прибитое к нему...
Череп его был пробит ржавым костылем и видны были даже трещины разбе-
жавшиеся по тому что было когда-то лицом. И еще, до того как вогнать
этот последний железный костыль, резали они его ножами, и теперь мясо
увитое мухами и внутренности свисали канатами вниз и шевелились словно
живые от жирных армейских мух...
Иван, сам не зная зачем, дотронулся до проклинающего свою участь кос-
тыля и шатаясь пошел со двора. Но пошел он не домой - нет, он обогнул
забор и нашел там место где этот костыль и особенно крупные гвозди выхо-
дили наружу. Он дотронулся до острой, прошедшей сквозь кости, мозг и де-
рево грани, надавил на нее пальцам так, что грань дошла и до его кости,
а затем оттолкнул назойливо рыдающего Свирида, и зашагал в поднимающих-
ся, казалось, к самому небу кровавых густых клубах дыма.
* * *
- Пришел!... папа пришел! - крики Марьи и Сашки прорвались, казалось,
с самого неба и нахлынули на Ивана так неожиданно, что он задрожал весь,
ноги его подкосились и он начал падать вниз в бурлящее кровью дымчатое
марево. Он не верил в происходящее - образа убитых по его выслуге детей
и безымянного мученика прибитого к забору тошнотворно ярко стояли в его
глазах.
Но все же... Некая жгучая мягкая материя сжимала его, не давала хотя
бы пошевелиться и выплескивала, и выплескивала в самые уши пронзительный
плач.
- Иван! Иванушка, где ты был?! Иванушка, да знал бы ты... Где ты
был?!... Ну что же ты, аль не слышишь меня?! Ну посмотри - вон Ирочка...
И при имени дочери словно просветлело в Ивановых глазах, увидел он
родную горницу посреди которой он стоял уже бог знает сколько времени...
Только это уже была совсем не та горница, которую видел он еще утром -
ад проник и сюда... Этот ад в виде красно лысого немецкого карапуза раз-
валился за столом и деловито, с презрительной усмешкой наблюдал за Ива-
ном. Перед ним на столе стояли пустые уже тарелки и большая, наполовину
опустошенная бутылка вина. Рядом с карапузом сидел готовый поддержать
отрывистым смехом любую шуточку начальника белобрысый, похожий на жердь
переводчик.
Иванов затравленный взгляд метнулся вниз, скользнул по Марье, по Саш-
ке, и наконец по Ирочке, лежащей на печи и хрипловато, слабо, как в ли-
хорадке стонущей.
- Что они с тобой делали? Ох... ты же в крови весь... господи, весь
кровью пропитан! Вся рубашка, все штаны... - Марья нежно и трепетно це-
ловала его, забыв, про существование карапуза, который, однако, с удо-
вольствием наблюдал за встречей этих, по его мнению, низших существ. С
вина он разомлел и прибывал в добродушном настроении.
Через переводчика он потребовал:
- Расскажи нам всем о том, как ты провел этот день.
При этом он наполнил вином загрязненный чем-то стакан и жестом пред-
ложил Ивану выпить.
"Я не должен следить за своей речью, я не должен говорить... господи,
да если он хоть половину из того, что было узнает... нет, я не знаю, не
хочу знать, что тогда будет... но ни она, ни дети не должны узнать это."
Иван вновь взглянул на ее рассеченный шрамом от автоматного дула лоб и,
не решившись взглянуть в глаза, проговорил слабым голосом:
- Задание было выполнено. Я отвез всех... все то есть, ну и там ваши
солдаты сделали все, что нужно...
Он покрылся потом и задрожал одновременно - у него был озноб.
- Подробнее! Я хочу слышать все подробно! - лениво требовал карапуз
по прежнему протягивая в сильно дрожащей руке кружку с вином.
- Я не знаю...
- Они кричали: эти ваши отвратительные маленькие выродки кричали? Я
хочу знать! - казалось карапуз вот-вот раскапризничается.
- Я не знаю. - Иван хотел умереть. Вздрагивая, перевел он взгляд в
наполненный плавными движениями рыбок и водорослей аквариум и мучительно
чувствовал жаждущий ворваться в его глаза внимательный взгляд Марьи.
- О чем он говорит? - зашептала она страшным голосом.
- Я не знаю, - в третий или в тысячный раз проскрежетал он, ожидая
когда же окончится эта пытка...
- Выпей вина, русский Иван... Я говорю тебе - выпей вина, а потом
рассказывай мне все подробно!
Иван задрожал и всем телом рухнул к столу, судорожно выхватил протя-
нутый стакан, глотнул поперхнулся и с трудом сдерживая рвоту зашипел:
- Они кричали: дети, их матери и старухи - все кричали! Я отвез их,
как вы и требовали, выполнил все... И там был еще пьяный марш... Госпо-
ди, - он резко развернулся к забившейся в угол, обхватившей Сашку Марье
и, глотая слезы, застонал, - Они просили вывести женщин и детей из
больницы, просто вывести, понимаешь? Они их поместили в более надежное
место... далеко от этого шума, грохота, от этой пыли... ты видишь Марья,
она и здесь уже эта проклятая пыль - ты посмотри - вон плывет...
И действительно - медленно расползаясь в безветренном замершем от
ужаса воздухе, пыль перекинулась через ограду в сад, поглотила в себя
вишни и теперь видны были лишь их, кажущиеся зловещими, контуры. Пыль
клубилась уже за самым окном, а Ивану казалось, что уже в самой комна-
те...
- Марьюшка, - он в мучении, схватился за голову и от стола всем телом
дернулся к ней. - Ну ты ведь не осуждаешь меня, правда ведь, я ведь
только отвез их, понимаешь!
Он бросил быстрый взгляд на Сашку и поперхнулся вновь хлынувшей из
десен кровью.
Карапуз с издевкой усмехнулся, и, не отрываясь от горлышка, перемес-
тил вино из бутылки в свой желудок. Он понял чего испугался Иван и те-
перь решил немного развлекаться - при этом он не чувствовал, какой либо
злобы или раздражения по отношению к Ивану, для него он в сущности и не
был человеком, а лишь предметом с помощью которого можно немного поразв-
лечься. Переводчик внятно, словно ударяя душу Ивана огненной, ветвистой
плетью выкрикивал:
- Зачем ты обманываешь фрау Марию, русский Иван? Зачем ты говоришь ей
неправду? Фрау Мария - ваш муж отвез сегодня ненужных нашей святой импе-
рии женщин и детей к месту расстрела, он хорошо нам послужил... А теперь
я хочу слушать дальше, рассказывай, русский Иван - их ведь раздевали пе-
ред расстрелом? Ты ведь должен был все видеть, рассказывай нам всем ка-
кие у них тела? Какие тела у русских женщин, рассказывай, а то придется
фрау Марье раздеваться.
Иван уже при первых словах вскочил и бросился к ней, обнял так
сильно, что, казалось, затрещали кости и заглядывая ей в самые глаза,
роняя болезненные слезы, закричал:
- Это не правда! Слышишь, слышишь - не правда это все, Марья! Ну вот
скажи - кому ты поверишь больше: мне или ему... ну скажи - ну могу я те-
бя обманывать - да стал бы я этим гадам выслуживаться, да еще так... Да
лучше уж сдохнуть чем такое, что он говорит, творить! Ну посмотри мне в
глаза, пожалуйста, Марьюшка, любимая моя, душенька, посмотри!
И он весь вывернулся к ее глазам, весь бросился к ним и действительно
смотрел в них честно, как смотрит человек, сказавший правду. И он смот-
рел так не потому что сам поверил в сказанное, хоть ему и хотелось пове-
рить - нет, то что он пережил, так же ослепляюще ярко плыло перед его
глазами - он просто всею своею обратившейся в боль душою жаждал чтобы
Марья поверила ему, и весь он обратился в эту ложь... Он даже сел на ко-
лени перед Сашкой и уткнувшись ему в плечо застонал:
- Скажи, разве может папа немцу служить, а?
- Не мог, - тихо шепнул Сашка и уткнув бледное личико в подол мамино-
го платья беззвучно зарыдал.
Карапуз ожидал нечто подобное и теперь улыбался вовсю, обнажая ряды
желтых, больных, по всей видимости, зубов. В угоду ему покаркивал, нерв-
но вздрагивая, и переводчик...
А для Ивана продолжалась пытка - голова раскалывалась, не в силах
удержать в себе столько боли, он вглядывался в Марьины глаза, а она,
сразу же ему поверив, целовала теперь его...
Иван не воспринимал этого - сам того не осознавая, он погрузился в
маленький, огороженный стенами кровавой пыли мирок. И он не чувствовал
Марьиных поцелуев, а слышал лишь дребезжащий рокот танков. И ему чуди-
лось в ее глазах презрение. Он сорвался в угол, схватил там икону и,
став перед Марьей на колени, заголосил иступлено:
- Я ничего не делал, Мария! Христом богом клянусь - ничего не делал!
Провалиться мне на этом месте, век в аду гореть, коли вру! Ну поверь ты
мне, а не им... чтобы они не говорили, все равно мне верь! Я Христом бо-
гом клянусь - лучше бы сдох я, нежели стал такое вытворять!
И он обсыпал поцелуями икону и ее ноги и Сашеньку, затем заваливаясь
во все стороны бросился к печи, схватил на руки стонущую Ирочку и ее
стал целовать и все орал, чувствуя лишь одну боль:
- Вот всем святым клянусь: последней ночью, месяцем, барышней на кар-
тине - не выслуживался я им! Никого никуда не возил, ни детей, ни мате-
рей, ни девочку ту... А про бабушку со внучкой на руках будут говорить -
ты им не верь, слышишь, Марьюшка?!
Из обеих ноздрей у него сильно пошла кровь и он, исчерпав в этот ис-
терический всплеск последние силы, безжизненно рухнул на пол.
* * *
Он не знал - жив ли он, или же умер и попал в ад...
Это было бесконечное мучение, безумное, непригодное ни для кого су-
ществование без единой минуты покоя. Некогда плавно плывущая, шелестящая
зеленью, переливающаяся пением птиц и голосами домашних жизнь лишь иног-
да вспоминалась ему как невозможное райское чудо. Его новое существова-
ние продвигалось вперед все новыми и новыми надрывами. Мир потерял свои
четкие очертания, и клубился кровавой густой пылью...
Мир разрушился - дни не шли больше плавной чередой, но перемешивались
меж собой в дребезжащей агонии.
Кажется, в один из этих дней Марья целовала его и кричала ему на ухо:
- Я верю тебе, верю! Не мучь себя, не изводи!
Но быль ли это сон или же явь он не знал: ночные ведения, и дни - все
перемешалось и вот уже кричит на него из душного облака заполнившего со-
бой всю горницу Марья:
- Падаль! Выслужился, да?! Нас хотел спасти?! Детишек значит подвез
им, да? Ну еще и старушку с младенцем выдал! - и плевок...
Прояснение наступило в час, когда плотная, серебрящаяся яркими звез-
дами осенняя ночь окутала землю. Несколько прошедших солнечных, проле-
тевших для Ивана в бреду дней, сохранили последнее в этом году свежее
тепло. Окно было приоткрыто и с улицы, вместе с густым, печальным шепо-
том умирающей листвы влетала еще и блаженная ни с чем не сравненная
прохлада.
Иван сидел согнувшись в бараний рог за столом и теребил завязшую в
манной каше ложку. Марья хлопотала рядом с ним, а из соседней горницы
едва слышно долетало пьяное бормотание фашистского карапуза. На лавочке
у блещущей яркими язычками печке сидела, широко раскрыв невидящие глаза
Ирочка - за последние недели она не вымолвила не единого слова и на все
расспросы лишь мотала головой, рядом с сестренкой сидел и Сашка, и поти-
