грузовик, он неожиданно ясно понял: "...За этим испуганным мотоциклом
ползет по земле искореженная железная громада; когда-то она сотрясала
мой Цветаев несколько дней, но теперь она раздавлена силой куда более
могучей, и ничто не остановит эту силу, я чувствую ее - это сила гнева,
я сам когда-то был ее частью - я чувствую - она кипит и во мне. Я
чувствую приближение ее, могучей и несокрушимой, она сметет всех этих
"жердей" и "карапузов" и даже не заметит..."
Как в скором времени выяснилось, он был прав: навалившаяся на нашу
землю, увенчанная загнутыми крестами сила дрогнула, переломилась и мед-
ленно, но неудержимо, уже агонизируя поползла назад...
Иван, когда-то был частью той, возросшей теперь неимоверно силы, и
теперь, хоть и оторванный от нее, он все же мог чувствовать ее приближе-
ние. Он чувствовал и то, что окружающее его уже умирает, агонизирует, но
он, все же, сам принимал участие в этой агонии. И в этот, и в последо-
вавший за ним день, и через семь дней, и даже через две недели, когда
отступающие войска заполнили город и сотрясали его разжиженные улицы, он
сидел, стараясь не о чем не думать за рулем грузовика и слышал, толи в
бреду, толи наяву доносящиеся из кузова стоны и вопли.
Запомнился ему один размытый слякотью, холодный день начала ноября:
слышна была уже где-то за лесами канонада, и все чаще ревели сокрытые
холодным покрывалом небес самолеты, а на улице все чаще попадались маши-
ны из которых доносились адские вопли раненных. И лица фашистов вновь
стали испуганными, видно было, что нервы их напряжены до предела, и, ка-
залось, каждый из них, готов был пригвоздить, для своего расслабления,
хоть кого-нибудь к забору.
В тот день ему приказали ехать в городскую тюрьму: там, в ее обнесен-
ном огрызнувшейся колючей проволкой дворе стояло уже несколько грузови-
ков... Иван видел, как немецкие солдаты в черных перчатках раздраженно,
с отвращением стали выносить из тяжелых, режущих своими острыми гранями
воздух, ворот что-то... Зачем-то он стал приглядываться, что они тащат -
обычно то он старался поменьше смотреть по сторонам. Сам не знал он, ка-
кая сила заставила его тогда внимательно выйти из грузовика, навстречу
им...
Это были люди - скорее всего в прошлом какие-то подпольщики, партиза-
ны, кем-то выданные, схваченные... Иван привык ко всему - к младенцам с
разбитыми телами, к матерям и молоденьким девушкам забитых до смерти но-
гами; казалось бы, ничто уже не могло вывернуть его душу еще дальше. Но
тут, когда он внимательно, даже жадно разглядел эти, потерявшие данную
природой форму и разум ошметки плоти - лопнула напряженная до того в его
душе пружина. Звенящий, бухающей ударами раскаленного колокола пустотой
наполнилась его душа, и его вырвало на жесткую, покрытую кровяными пят-
нами черноту. И пока его не откачали холодной водой, и не встретили
жестким смехом эти черти, он лежал в живой крови и вокруг извивались,
проклиная его сотни нечеловеческих тел - это не могли быть человеческие
тела - это были какие-то обжаренные изодранные, но живые, орущие до са-
мого поднебесья наборы органов: рук, ног, голов - шевелящихся и прокли-
нающих его слабость. Кричащих ему в лицо: "Падаль!".
После же, когда его отлили водой и пинками погнали к грузовику, из
кровавого кузова которого доносился на одной разрезающей пространство
ноте стон, Иван пошел, опустив и сжав плечи... Но если бы кто-то посмот-
рел тогда в его глаза...
С такими же глазами шел Христос на Голгофу.
* * *
Быть может, только, данное родной природой, могучее здоровье и прида-
вало его телу сил существовать дальше. Это были дни ни с чем несравнимых
мучений - он видел и понимал все ясно - он не мог больше ни о чем не ду-
мать, и не смотреть по сторонам - все было как в тот бесконечно далекий,
первый день пришествия ада в Цветаев. Он ясно видел каждое новое
зверство и все впитывал и впитывал в себя, и, не в силах остановиться,
продолжал служить агонизирующему зверю. Он проклинал себя, терзался из-
нутри проклиная свое ничтожество и слабость и, если рядом никого не бы-
ло, бил со всех сил кулаком в стену, разбивал в кровь костяшки и не
чувствовал физической боли - боль душевная была во много, во много
сильнее. От этой неимоверной, не прекращающейся ни днем ни ночью пытки,
он словно бы выгорел, почернел изнутри, стал похож на поднявшегося из
рва истлевшего мертвеца. И Марья, глядя на него, часто плакала...
"А ведь я все время боюсь! - беззвучно орал он в предрассветный час,
лежа на холодной соломе в жарких объятиях Марьи, он не в силах был пога-
сить свое сознание, - Всего, всего боюсь! Боюсь, что эти подонки изнаси-
луют жену, а что если уже... нет, она бы сказала... Боюсь за детей. Бо-
юсь, что Марья, как-нибудь сама увидит, что я делаю. Нет, господи,
только не это! И я боюсь силы, которая близиться, которая должна разда-
вить и меня... И еще я ненавижу: ненавижу этих... разрушивших наш мир,
бросивших меня в ад, столько боли, господи, и все из-за них!... Хоть од-
ному из них ты должен отомстить Иван, хоть одному перерезать глотку. -
эта мысль была уже не нова, она беспрерывно пульсировала в его голове, с
того самого дня, когда его глаза во дворе тюрьме, стали похожими на гла-
за Христа... теперь это были ненавидящие глаза дьявола, - Вон уже прос-
вечивает этот тусклый, мертвенный свет через щели, опять на улице сля-
коть, опять нет ни солнца, ни звезд... господи, как бы я хотел увидеть
их! Но хватит, все - сегодня же я совершу это - хоть одного подонка при-
режу, хоть одной сволочью на земле меньше станет. Ну, а уж со мной будь
что будет, все одно - не смогу я так дальше жить, не смогу эту ярость в
себе дальше нести. Прирежу и, быть может, кому-нибудь гвозди в тело вби-
вать не станут... Господи, а канонада то уже совсем близко, беспрерывно
уж орет - еще дня три и кончиться все. А Ирочка то - страшно мне в ее
глаза смотреть. Вон она уже проснулась и смотрит на меня, молчит как
всегда, а глаза то темные, бездонные - а ведь все она понимает, все
чувствует...
- Не надо, ничего не надо. Помолись господу, папенька. Сходи в нашу
церковь разрушенную и там у ликов древних встань на колени и душою помо-
лись усердно... Там ты лекарство и найдешь.
"Что - это дочь моя семилетняя сказала? Разве же могла она так ска-
зать, да и рот у нее не открывался, да вон она и спит... так я же видел
ее с открытыми глазами... глаза то ангела были... неужто привиделось
только - нет, все ясно видел... В церковь... нет, что за глупость -
только время терять, это ведь сказки все про бога то; мне уж раз ночью
под звездами привиделось такое, теперь жалею - тогда надо было этой
"жерди" глотку перерезать... Да если бы был бог, разве он допустил бы
такое, да ему стоило бы только пальцем махнуть и всего этого безумия не
стало бы... А что же я так часто поминаю его... Нет - все бред. Сегодня
же я совершу это... Непременно хоть одной твари глотку перережу, докажу
всем, что все еще боец я!"
Спустя несколько часов он, опустив плечи, брел среди покрытых копотью
войны, болезненно стонущих машин и танков. Где-то совсем уже близко за
городом ухало, часто сотрясали землю громкие разрывы... Он сжимал в кар-
мане тот самый, отброшенный им в далекую звездную ночь ножик. Как каза-
лось ему - с той памятной ночи небесная глубина все время была скрыта
холодной грязной занавесью и если занавесь эта и прорывалась где-то, так
совсем ненадолго и у самого горизонта.
Быть может, и было солнце, и свет звезд в эти дни, да он их не видел.
Не мог больше вырваться он из маленького, клубящегося в кровавой пыли
мирка...
Вот и теперь, весь мир сжался для него в узкий, орошенный кровью ко-
ридор, железные изукрашенные погнутыми крестами стены которого двигались
в зыбком, леденящем кожу мареве, отплывали назад. И между этих стен ше-
велились, заходясь часто руганью раздраженные безликие существа и Иван
без конца твердил про себя:
"Вот они эти ничтожества, подонки разрушившие мой мир. Гонимые вели-
кой силой они бегут поджав хвосты. Испуганы теперь, следы свои заметают,
пытаются скрыть сотворенное; да не скрыть теперь - нет! Ведь среди этих
раздраженных, думающих о том как бы только поскорей ноги унести есть
ведь и те, кто прибивали тогда солдата к забору! И те кто другого штыка-
ми кололи и женщину и младенца..."
Он увидел какого-то, по-видимому, отбившегося в общий суматохе от
своей части солдата. Он, как и Иван, вжав голову в плечи брел по обочине
дороги. По его неровной походке видно было, что он очень устал, шел из-
далека и, быть может, был ранен, но из-за грязи этого точно было не по-
нять.
- Вот он, - от волнения заговорил вслух Иван, - этого то подонка я
сейчас и прирежу. Точно это он был тогда во дворе - помню, как он смеял-
ся, когда гвоздь нашему солдату в руку вбивал! - так с гневом, голосом
совершенно безумным выкрикивал он и плотная слюна стекала из его рта. И
он действительно убедил себя что этот безликий, уставший солдат был тог-
да во дворе больницы - он хотел себя убедить, представить этого солдата
полным злодеем - чтобы вымести на нем всю накопившуюся за адские месяцы
ярость.
Быстрым шагом он подошел к нему и прошипел:
- Эй ты, посмотри на меня, узнаешь?
Солдат, не осознавая, что это к нему обращаются, шел дальше. Тогда
Иван схватил его за плечо.
- Что, не понимаешь меня, фашист проклятый? Не понимаешь, да?
Солдат вскинул голову и усталыми, сонными глазами заскользил по лицу
Ивана - совсем еще мальчишка, усы только пробиваются над верхней, при-
пухлой губой, худющий, бледный, с огромными синяками под глазами.
- Не понимаешь меня, да? Ну и хорошо! Но вот это ты должен понять -
это то все понимают! - он достал из кармана несколько дней назад "взя-
тую" у "карапуза" маленькую бутыль с водкой. При этом совершенно не по-
нимая, что он делает из другого кармана он выхватил и нож.
В его замыслы входило отвести его в какой-нибудь закуток, подальше от
дороги, напоить там этой водкой и затем совершить задуманное. Но даже
ночью в наполненном тишиной сарае (отступая немцы перерезали всю жив-
ность), когда он обдумывал этот свой незамысловатый план, мысли его ле-
тели беспорядочно, срывались панически из стороны в стороны, дрожали,
как и зыбкий осенний воздух. Теперь же он совершенно не понимал, что де-
лает; словно бы в его тело вселился демон, он уже не мог остановиться...
Бутылка выпала и, булькнув в луже, была смята, размолота в острую
пыль оглушительно дребезжащей, горой живого железа, которая двигалась с
ними рядом.
Сжимавшая нож, рука Ивана дернулась вперед...
Солдат, все еще не понимая, что происходит, все еще находясь в своем
маленьком мирке, в котором передвигал он ногами и, как казалось ему,
стоял на месте - почувствовал, как острая боль ворвалась в его живот -
именно туда нанес Иван первый удар. И он не закричал, чем непременно
привлек бы внимание, а отшатнулся от этой боли назад. Его сознание уже
было замутнено и ему чудилось, что там позади стоит мягкая кровать, на
которой он сможет спать долго, долго... мягкая, со взбитыми подушками
кровать...
Но позади него был почти двух метровых подорожный ров, и оступившись
он, так и незамеченный никем рухнул в него. Иван скатился следом.
Там, на дне рва, в грязи они сцепились - солдат, пробужденный наконец
нестерпимой болью, и рычащий от ярости Иван. Истекающий кровью солдат по
прежнему не издавал ни звука - он забыл, что у него есть рот, ибо слиш-
ком долго он прибывал в одиночестве... Иван неудачно упал на дно оврага,
он вывихнул руки и выронил нож и теперь сжимал со всей силы дрожащие ру-
ки на шее солдата. Тот же, вырываясь, раздирал его лицо давно не стри-
