война... Значит война кончилась!... А может и не было никакой войны,
быть может был только кошмар, долгая болезнь, от которой он теперь изле-
чился и все вернулось назад в светлые дни? Да, конечно же!
Он уже поверил в это, и с облегчением понимал, что все виденное им -
лишь пустые образы, ушедшие вместе с болезнью. Он даже улыбнулся искрен-
не вглядываясь в черты Марьи... Какое же у нее, все-таки красивое лицо:
сильное, волевое и в тоже время женственное... Но складки на лбу - Иван
даже передернулся - уродливыми широкими бугорками отметилось то месте
где проворачивалось когда-то, вгрызаясь в плоть дуло автомата. Неужто
было?
- Они ушли, - просто проговорила Марья и поцеловала его в губы, потом
осторожно провела горячей рукой по лбу... тогда он заметил, что она по-
седела - несколько таких почти белых прядей млечными путями протянулись
средь густой черноты.
- Они ушли, - повторила она подрагивающим, льющимся нежностью голо-
сом. - Сегодня последний день осени и впервые за многие дни небо очисти-
лось. Оно такое яркое. Прямо слепяще яркое! Весь мир словно горит солн-
цем изнутри, представляешь? Это солнце тебя оживило. Ты ведь долго так
пролежал Иван, словно мертвый...
- Это ты за это время поседела?
Марья промолчала, опустила голову и еще раз поцеловала Ивана - на
этот раз в лоб.
- Как меня нашли, - слабо проговорил Иван, черпая в душе силы на от-
вет - сможет ли он любить Марью так сильно, как была она этого достойна.
- Сашенька тебя нашел. Ты до ночи не возвращался, вот мы и пошли тебя
искать. Ну вот: темно уж было, а Сашенька тебя в канаве все равно уви-
дел. Не знаю уж как - там ведь темень кромешная. А он все равно уви-
дел... Достали тебя, а ты мертвый уже, промерзший насквозь, и сердце не
бьется. Только я не верила, что ты мертв. Знала я, что не мог ты уме-
реть. Ну принесли мы тебя домой... Уже к рассвету дело было...
- Как же вы донесли меня?
- Да ничего - я тогда и не чувствовала веса твоего, падала, помню,
часто, но веса не чувствовала... нет. А теперь все позади. Они ушли.
- А другая сила?
- Что, милый?
- Марьюшка - а другая сила, которую в угол загнали, но она поднялась
и смяла все эти ржавые банки и откинула их с земли родной - пришла эта
сила, Марьюшка, в наш Цветаев?
- Завтра...
Слово закружилось вокруг Ивана, поплыло к потолку, засияло среди хо-
роводов солнечных лучей.
"Завтра... Надо принять, все-таки, это. Принять и успокоиться... Быть
может, все еще станет на свои места. Быть может забудется... - мяукнул
кот, но ему показалось, что это ребенок закричал, - нет, не забудется -
такое не забывается. Никогда..."
Чудовищные образы замелькали перед глазами, все наполнил ор - беспре-
рывный, накатывающийся волнами, бурлящий болью и страхом детский ор.
- Мама, мама! Страшно мне!
- Дочку то отпустите! О господи! Да вы же... а-а!
- Падаль!... падаль!... падаль! - тысячи разных голосов шипели, вык-
рикивали это слово и что-то острое рвало его плоть, и он, зажав до крови
губы, чтобы самому не заорать, застонал.
Марья закричала, заплакала, осыпала его поцелуями, а Ира зашептала
проникновенно в самое ухо, в самую душу его:
- В церковь нашу разрушенную сходи. Там еще образа древние на стенах
сохранились. Помолись там голубю, что под куполом парит, да деве, с мла-
денцами, которая под голубем тем облачным на троне золотом сидит. Помо-
лись, о мире для души своей. Я молю тебя об этом.
Тут Иван погрузился в теплый июньский дождь...
* * *
Во сне он бежал куда-то среди прозрачных потоков солнечной воды - это
были целые живительные водопады, орошающие израненную землю и его. Было
легко и радостно - всю боль смыл с него дождь и поэтому, очнувшись на
следующее утро, Иван почувствовал себя отдохнувшим...
В доме пахло парным молоком. "И откуда его Марья взяла? Ведь немцы
всех коров на мясо себе перебили..." Но вскипяченное только что живи-
тельное, обжигающее молоко уже вливалось в его рот...
- Так, так... осторожно, не проливай, а то обожжешься, - голос Марьи
где-то совсем рядом... а вот и она сама, чуть размытая в бледноватом
свете. - Сегодня первый день зимы и первый снег пошел. До этого земля
лежала вся черная, промерзлая, а вот сегодня, наконец, первый снег. ОНИ
теперь далеко - бегут отступают, ну а наши вот-вот должны в город вой-
ти... Сашке хочется пойти на них посмотреть, да не идет, тебя караулит,
от кровати не отходит, и Ирочка тоже тут...
Иван приподнялся и сел; облокотившись на подушки. За окном бушевал
столь сильный снегопад, что весь мир за стоящими у дома яблонями раство-
рялся в стремительной белой круговерти. Видно было, как порывы ледяного
ветра несут бесконечные белые волны, которые сотрясали гулкими ударами
стекло и стены.
Пролетели незаметно несколько спокойных часов, а затем в дверь гром-
ко, пронзительно забарабанили:
- Ну открывай! Открывай я сказал! Ну...
Голос был незнакомый - грубый, властный и слова он выкрикивал с нена-
вистью, но голос был русский...
Марья встрепенулась, прижалась еще крепче к Ивану, зашептала:
- Ну вот - это уже наши пришли. А мы, видать, за ревом метели и не
услышали. Я открою? - с тревогой спросила она у покрывшегося испариной
Ивана.
- Открой... это они за мной пришли!
- А ну открывай, гад! Последний раз говорю, а потом дверь выламываю,
ну!
- Что ж они так-то? - проговорила Марья. страшных, раскалывающих его
изнутри ударов. Страх сковал его, не давал думать, скрежетал липким хо-
лодом по всему телу... Неужели же сейчас - неужели же сейчас они все уз-
нают?! Да уж лучше бы умереть сразу чем так мучиться.
- Марьюшка...
В дверь ударили со страшной силой, и весь дом задрожал, заходил ходу-
ном:
- Ах ты! А ну выбивай, братцы! Ружья приготовить! Как появиться, так
пали по нему, гаду!
- Его ж судить должны!
- А ну без разговоров!
- Марьюшка, - голос Ивана дрожал, - ты бы деток увела. - сердце раз-
рывало его грудь, а череп вот-вот должен был лопнуть от давящей изнутри
расширяющейся боли.
В дверь вновь ударили и дом наполнился скрипом; рыбки в аквариуме за-
били хвостами, а кот пронзительно замяукал.
Марья бросилась открывать, а Иван сел на кровати и торопливо стал на-
тягивать брюки. Сашка и Ира были рядом, они стояли, схватившись за руки
и смотрели на своего отца: Сашка с непониманием, Ира же с мученическими
слезами.
- Папочка, - прошептала она, когда дверь в прихожей пронзительно
скрипнула и зазвенел, пронесся по всему дому порыв ледяного ветра, - ты
помни, что все мы тебя любим... Вся эта суета, все эти надрывы уйдут па-
почка, и, настанет день, раны этой войны заживут, она станет смутным
приданием. А любовь останется - она пронизывает всю вселенную. Вспомни,
что я тебе говорила - найди покой для свой души.
В комнату впихнулись, заполнив ее морозом и резким запахом давно не-
мытых тел с десяток тепло укутанных, усталых и злых солдат. Следом за
ними вошел еще один человек: согбенный старик, все лицо которого так
сильно заросло бородой, что не было видно на нем ничего кроме грязных
волос, извилистых морщин и двух маленьких, красных от разорванных сосу-
диков глаз. В глазах этих ярким пламенем вспыхивало безумие:
- А ну вот он! Вот! Я его хорошо запомнил!
- Точно он?! - выкрикнул и закашлялся высокий широкоплечий человек с
изуродованным, побывавшем в пламени лицом.
- Он точно! Вот побожусь! Я его поганца хорошо запомнил, я всех их
запомнил!
- А ну заткнись! Вяжи гада! - заревел человек с изуродованным лицом.
Сразу несколько солдат бросились на Ивана, повалили его на пол, зак-
рутили за спину руки да так, что затрещали плечи; раза три ударили тяже-
лыми сапогами по ребрам и затем стали прикручивать веревками руки...
- Братики, солдаты родненькие, да что же вы делаете? - плачущий голос
Марьи раздался от дверей. При фашистах она никогда не позволила бы себе
так вот расплакаться - показать им свою слабость; здесь же, видя, как те
люди, освободители, которых она так долго ждала, причиняют боль любимому
человеку - здесь она позволила себе слабость.
Человек со страшным лицом надвинулся на нее и остановил свое обжарен-
ное мясо в полуметре от ее лица:
- Что каркаешь ворона? Что кричишь то? Хочешь, что б и тебя забра-
ли...
- Берите, берите раз вы такие... да берите!
- Ах ты! Ты что раскаркалась то, потаскуха?!
Иван вздрогнул - этого он не ожидал, Марья же, покраснев, отвесила
побывавшему в пламени, испытавшему адскую боль человеку, сильную, пото-
нувшую во вспухшем мясе пощечину. Тот схватил ее за волосы и приставил к
виску револьвер - почти также, как и когда-то фашистский солдат.
Сашка бросился было на помощь матери, но другой солдат поймал его и,
покраснев от натуги, удерживал все последующее время - Сашка брыкался и
брызгал слюной.
- Ах ты ангелочек, - зашипел изуродованный и сильно ударил ее головой
о стену, - и муженек твой ангелочек, да - так ведь, потаскуха?
- Она не знает ничего, отпустите ее, а меня... - сапог обрушился на
Иванову челюсть выбив те зубы, которые там еще оставались, кровяное пят-
но поползло по полу, набираясь в щели между досками.
- Ах, да она не знает. Конечно, какая у вас тут эта... как там у них
называется?
- Идиллия, - подсказал кто-то из солдат.
- Во-во, идиллия! Никто ничего не знает, все ангелочки. Такие прямо
ангелочки: муженек скотина детей на расстрел возит, а женушка его расп-
рекрасная тут под гнидами фашистскими подстилается! Ах как все мило! Ах
какая идиллия!
- Неправда! - заорала Марья и изуродованный еще раз ударил ее лицом о
стену: на этот раз была разбита губа и нос; кровь превратило ее лицо в
красную, уродливую маску.
И тут зазвенел чистый, непривычно спокойный, словно бы пришедший из
иного мира где нет войны, голос Иры:
- Не трогайте пожалуйста больше маму, дяденьки. Она так много уже
страдала, посмотрите: у нее ведь седина в волосах - это она за нас так
переживала. Пожалуйста, не делайте ей больше больно.
Обоженный выпустил резко Марью; а Иван, удерживаемый пол дюжиной сол-
дат, хрипел кровью с пола:
- Берите меня. А они ничего не знали, их оставьте. Со мной делайте
все, что хотите, но их не троньте!
- Хорош командир! - изуродованный шагнул к нему и размахнувшись со
всех сил ударил Ивана сапогом в бок, что-то хрустнуло там и сквозь
объявшие мозг кровавые круги, он понял, что не может больше дышать.
- Так его, так! - безумно захихикал сокрытый под бородой дед.
- Ваш муж возил детей и женщин на расстрелы. - безжалостно и ясно
проговорил изуродованный и тогда мир перед глазами Ивана померк: когда
прозвучали эти слова, тьмой, непроглядной тьмой наполнился его дом -
рухнули последние надежды, что вернется когда-нибудь то, что было до на-
чала войны. Но, погружаясь все глубже и глубже во мрак он все еще слышал
этот голос, он рвал его сердце раскаленными клещами:
- У нас есть много свидетелей! Он палач! Он падаль! Его будут судить
перед всем народом, а потом расстреляют.
- НЕТ!!!
- Хватит орать! Хватит орать я сказал, сучка!
- ОТПУСТИТЕ, ОН НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ПЛОХОГО!
- Хватит орать, сука! - глухой удар, слабый вскрик Марьи, - А ну не
ори, а то тут прямо и пришью! А ну неси, этот кусок падали, ребята!...
- НЕ-Е-ЕТ!
* * *
Темнота: непроглядная, душная, вязкая - он не мог пошевелить ни рука-
ми, ни ногами, ни мог подумать о чем-либо ясно. Он мог только ужасаться
и безмолвно орать, когда маленькие залитые липкой, теплой еще кровью не-
видимые во тьме детские ручки проводили по его лицу и все шептали и шеп-
тали какие-то слова. Жара все росла, распирала его изнутри, не давала
