паутинках, мягкими, пушистыми златистыми ободками сиял льющийся из пок-
рытого тонкой вуалью поднебесья свет.
Саша шел за стремительно поднимающейся Аней и, чувствуя, как скоро
они должны расстаться, говорил-говорил, лишь бы только вызвать у нее от-
вет, лишь бы только она обернулась.
Было в нем горькое чувство, понимания того, что он совершенно Ани
безразличен, что за этот месяц, она только теперь, как увидела - вспом-
нила про его существования. Он чувствовал, что излей он ей все свои пе-
реживания, скажи про бессонные ночи - она только пожмет плечами; а то и
скажет, чтобы он показался к психиатру. И в тоже время он надеялся - он,
человек в глубине своей верящий во всякие чудеса, - надеялся, что все
как-то уладиться, что все будет хорошо.
- Знаете, Аня - вот я увидел вас издалека, и мне показалось, что вы
над землею летите. Да-да, вы так прекрасны, так легки - у вас такие
плавные, возвышенные движенья, что вы похожи на парящую птицу. Вы, как
дух прекрасный и легкий. И знаете, я сам, увидевши вас, сразу и ноги
свои чувствовать перестал - так взмыл на чувствах моих - только увидел
вас издали и вот уже рядом лечу, и говорю с вами, и в свое то счастье
поверить не могу. Поймите меня правильно я... я... ну вы уже, впрочем,
поняли мои чувства. И очень прошу - может, поговорим, может...
Они уже подошли ко входу на площадку, где была Анина квартира; там
девушка обернулась и очень холодно и надменно взглянула на Сашу.
Для его чуткого, так нежностью к ней проникнутого чувства, взгляд
этот был, что удар - словно бы сердце его, так к ней раскрывшееся, сжала
она со всех сил, да этим вот взглядом и плюнула в него.
- Все эти ваши словечки "вы летели", "я полетел" - все это, - и даже
извинения у вас просить не стану, - все это - пустой, нудный и я бы даже
сказала пошлый поэтический вздор! Да что это вы себе позволяете - бегае-
те за мной, совершенно выбиваете из хода размышлений своими чувствоизли-
яниями - да я вас и не знаю вовсе!
У Саши, от этого неприятия чувства его, которому он посвятил всего
себя, с которым он целое утро ходил, от исхода этого так долго ожидаемо-
го мгновенья забилась в голове боль.
Лестничный переход заметно потемнел, однако, Саша и не заметил этого.
Он еще раз взглянул на Аню, едва сдерживая крик, чуть попятился, не
удержался на краю ступени; повалился назад, ударился задом, и расшибся
бы гораздо больше, если бы не успел ухватиться за периллу.
Аня посмотрела, как он поднимается и самодовольно усмехнулась:
- Вот, а вы говорите - "крылья выросли" - какие же тут крылья, когда
вы так падаете? Нет у вас никаких крыльев - только вранье на языке! За-
чем вам понадобилась говорить эти пошлости про полеты? Да вы и не летали
никогда!.. А теперь оставьте... Да летите, летите, летите... далеко-да-
леко от этого места!.. Да, и больше не тратьте часы у моего подъезда! -
она повернулась и, направляясь к своей квартире, уже через плечо броси-
ла. - Да вы и не летали никогда.
Громко, раздраженно хлопнула дверь, а перед Сашиными глазами плыли
темные круги. Кровь жарко пульсировала, сжимаясь у висков. Отчаянье -
он, даже, и не знал, что делать дальше - идти ли домой, по городу ли хо-
дить... Проходили минуты, - боль не унималась: "Что же делать мне те-
перь? Как же она крылья мне, лишь несколькими своими словами оторвала!"
Только тут он заметил, что на лестничной площадке лежит довольно гус-
тая тень, взглянул на стекло и вот, что увидел - там, со стороны улицы,
повисло, прильнувши к самому стеклу некое темное облачко.
Саша привстал, подошел ближе, да тут и вскрикнул, отступил, узнавши
за призрачными контурами фигуру Вэлры. Он увидел и ее черные очи. И еще
он увидел, что она плачет - смотрит на него, и плачет.
Ужаснувшись, Саша отвернулся, побежал вниз по лестнице и, вырвавшись
из подъезда, не разу не остановившись добежал до своего подъезда.
* * *
Город в котором жил Саша, разделялся на две части парком. Одна часть
- то недавно возведенные небоскребы - то было царствие больших залов,
огромных комнат, бетонных стен, стекла, стали - эти черные громады были
столь массивны, что за ними и неба не было видно; а деревьев между ними
почти не было - те же, что были - стояли жалкими, ссохшимися, угрюмыми и
почти безлиственными, так словно они не были рады самому факту своего
существования.
Между этой, новой частью города и старой, зеленел парк, в центре ко-
торого поднималась белокаменная, старинная усадьба. Своеобразным мостом
между этими двумя частями города, являлся то полукилометровое здание, у
которого прохаживался, в ожидании Ани, Саша.
Старая же часть города застроена была домами пяти и девятиэтажными -
в общем, поставь их рядом с небоскребами и покажутся они карликами. Меж-
ду старыми домами зеленели дерева, ну а небоскребы - высились в некото-
ром отдалении, над всеми ними черными горами.
В одном из этих то домов, на восьмом этаже и жил Саша.
К его комнате примыкал балкон, сейчас занавешенный бельем, а в обыч-
ное время - плотными, темными занавесками. Дело было в том, что сосед-
ний, тоже девятиэтажный дом стоял от него довольно близко (метров десять
- не более) и, если бы не занавешивать окна то вся твоя жизнь, пусть и
случайно подмеченная, будет перед глазами тех соседей. Некоторые из этих
людей дружили, перекликались с балкона на балкон, и, даже, перевешивали
от окна к окну веревки, на которых, в летнюю пору, высушивали белье.
Прибежавши с неудачного свиданья, Саша повалился на свой диван и,
уткнувшись головой в подушку, пролежал несколько часов. Из-за слоев су-
шащегося белья доносились голоса: детский смех, какие-то хлопки, шелест
листьев, отдаленный рокот машин - все это был какой-то совершенно иной,
бесконечно отдаленный от Саши, неприятный ему мир...
Вновь и вновь вспоминал он прошедшие часы и они казались ему столь же
не реальными, столь же призрачными, как и перекликающийся, весь перепле-
тенный шелестом листьев и голосами людей мир за окном.
Вот на улице уж стало темнеть, а Саша все лежал на своей кровати,
уткнувшись головой в подушку; все вспоминал Анну, а над нею вспыхивал
образ Вэлры - и каждый раз, как вспыхивал этот образ - дрожь пробегала
по Сашиной спине.
В густеющих сумерках, с балкона раздалось хлопанье больших крыльев -
вот остановилось. Саша, не поднимая головы от подушки, замер - силясь
представить птицу, у которой могли быть столь большие крылья. Кто это -
орел? Да у них в городе не водилось птиц больших, чем ворона.
Тут вспомнилась ему Гамаюн - эта птица с человечьим лицом из сказок -
он ясно представил себе эту птицу - вот он поворачивает свою голову -
это голова Вэлры.
"Я болен... я болен..." - зашептал Саша, обхвативши свою голову и
сильнее вжимаясь в свою подушку: "Я, просто болен от этой, неразделенной
любви. Никого там, конечно нет, и призрак цыганки за окном мне просто
померещился - все от перенапряжения, все от тоски". - так шептал он, сам
не веря, в то, что шепчет, но зато зная, что на балконе, за бельем сидит
птица Гамаюн с лицом Вэлры.
"А что, интересно, если с соседнего балкона увидят эту птицу?" - так
подумал он и тут же понял, что с соседнего балкона ее увидеть не могли
просто потому, что те, кто там раньше проживали, переехали на днях, в
один из небоскребов и квартира пустовала.
Саша сильнее сжал голову, повторяя: "Я болен, я болен"
И тут он услышал мягкий, переливчатый голос:
- Саша, Саша выйди на балкон, я должна тебя видеть...
- Нет, нет! Этого не может быть это все бред! Голова то как болит!
- Это, ведь она заставила так тебя страдать! Милый мой, любимый
мой...
Вновь зашумели крылья, и Саша, задрожавши, сильнее вжался в подушку,
представил, как ворвется она в комнату, и... он не знал, что будет
дальше, он не знал, что сам станет делать - да он и не знал чего тут бо-
яться, если она, даже и ворвется в комнату.
Но вот наступила ночь. Из-за того, что на балконе висело белье, каза-
лось, что весь мир стал совершенно черным, без единой то светлой крапин-
ки, тому Саша и был рад, так как вообще ничего не хотел видеть.
В этой то темени, он на ощупь пробрался к столу и, не включая света,
уселся в свое кресло. Просидел так довольно долго - и вновь, и вновь
наплывали на него цыганские очи. Ему уж казалось, что он погружен в
них...
- Вэлра, вэлра... - шепотом повторил он несколько раз имя. - Какое
странное имя, и, разве же у цыган бывают такие имена?
И тут ему стало страшно от того, что он повторял это имя, от того,
что она, как дух из ада может придти на этот зов. Ему было страшно и, в
тоже время хотелось, чтобы она, все-таки, пришла.
Он чего-то напряженно ждал и вот увидел, что в темноте сначала слабо,
едва приметно, стало разгораться синеватое сияние. А он, ведь, даже и не
знал с какой стороны оно исходит и сначала ему подумалось, что разгора-
ется стена.
Все сильнее, все сильнее - тут только Саша увидел в сиянии складки и
понял, что проходит оно сквозь окно.
Все ярче-ярче - теперь Саша мог различить, что свет в центре своем
сгущается, и можно различить там сильно размытую фигуру.
- Вэлра. - позвал он негромко, да и сам испугался своего, прорвавшим-
ся в сиянии голоса.
И тут, когда вымолвил он это имя, сияние потухло и, вроде бы, раздал-
ся короткий и быстро оборвавшийся крик...
И вновь тишина, вновь темнота - он просидел еще некоторое время, пов-
торил несколько раз имя "Вэлра", а потом, еще раз прошептав, что болен,
повалился спать - он заснул сразу.
* * *
Никаких снов ему в ту ночь не приснилось, а разбужен он был довольно
рано. Когда утро только-только еще коснулось его комнаты и очертания
стола, и шкафа с книгами - проступали нечеткие, так, будто были сборищем
призраков.
- Говорят... говорят... - пробормотал, протирая глаза, Саша. - И кому
это в такую рань не спиться?
Но тут он прислушался - уж очень были голоса напряженные, встревожен-
ные - хоть и не понять было, откуда они исходят.
- Да, да - уже установлено, что именно отсюда.
- Почему же установлено. - голос басистый, начальственный.
- Найден обрывок платья - вот сюда он зацепился. Ага - все сфотогра-
фировано, обрывок взят, как вещ. док.
Саша определил, что голоса исходят со стороны балкона, и уж понимая,
что ничего хорошего там не увидит - все-таки направился туда.
По дороге он натянул темные свои брюки и рубашку, стал отодвигать
белье. Сколько же было эти выстиранных тряпок - слой за слоем - слой за
слоем.
Да Саша и не торопился, с напряженностью вслушиваясь в каждое слово и
уж понимая, что за последней тряпкой его будет ожидать какой-то кошмар.
Слова - эти сдержанные и напряженные слова - смысл их был неуловим
для Саши - одно только он понимал - там все что-то про смерть...
Вот и последняя тряпка - он отдернул ее в сторону.
Оказывается, за всеми этими слоями сушащейся материи, уже воссияло,
да почти в полную силу утро. Еще не взошло из-за крыш домов солнце, од-
нако, было светло, и, чрез темные лиственные массы, проступал уже и цвет
бледно-зеленый. В этот день погода обещала быть безоблачной и жаркой.
В десяти шагах от Саши, на балконе соседнего дома, у той самой квар-
тиры, которая должна была пустовать, стояло четверо мужчин. Они оживлен-
но переговаривались и потому, когда вышел Саша, только один из них, тот
что стоял с краю заметил его, но не подал вида...
Саша же метнул взгляд вниз и увидел, что в просвете между деревьями,
на асфальте возле подъезда лежит тело. И хоть лежала эта фигурка вниз
лицом, Саша сразу же узнал ее по длинным и густым каштановым волосам, по
длинному синеватому, а теперь ставшему голубым от пропитавшей ее крови
