Серость на небе разожглась уже в полную силу, и в одном месте даже
побелела, набухла; казалось, вот-вот вырвутся оттуда, жадно обхватят об-
мороженную землю, солнечные потоки. И падала уже не слякоть, но редкий,
светло-серый снег. Негромко подвывал ветер.
Я легонько отстранил Сашу - мальчик крепко спал и, судя по просвет-
левшему выражению лица его, сны были солнечные - быть может, о светлом
городе, над которым яркое небо и все поет в весенней любви...
Я осторожно подхватил его на руки - он спал так же безмятежно, глубо-
ко - и стараясь не издавать лишнего скрипа на половицах понес его в ком-
нату с мертвой.
Какая тишина была... Все замерло... Помню, какое-то раздражение выз-
вал бледно-розовый свет и проходя около выключателя, я задел его голо-
вой... Теперь и коридор был погружен в мягкий светло-серый утренний
свет.
Прошел между ящиков с книгами - некоторые из них были перевернуты...
Вот и комната: в ней стало холодно - Николай, задыхаясь видно от сер-
дечного жара, распахнул не только форточку, но и окно. Врывались порывы
ветра, протаскивали по столу и сбрасывали на пол листы, снежок, с таким
звуком будто крупа сыпалась, заметал их.
На кровати, лицом к потолку, с выпученными в последней муке глазами
лежала бабушка...
- Спи-спи. - убаюкивал я Сашу и положил его на шубу рядом со столом.
Николай резко развернулся, сжал в кулак лист бумаги и с силой ударил
им об стол. Саша перевернулся на бок.
Таким Николая мне еще видеть не доводилось: он резко вскочил, налетел
на меня, схватил за плечи... От него повеяло жаром - нестерпимым плот-
ным; воздух вокруг него был выжженным, невозможно было дышать.
Глаза вылезли из орбит и крупная дрожь, едва ли не судорога пробивала
его тело. Брызгая слюной он завизжал:
- Во-он! Во-он пошел!
- Я ухожу, ухожу. Подождите.
- Во-он! - из глаз его брызнули слезы. - Во-он! - он тряс меня за
плечи, постепенно отталкивая к выходу.
- Я понимаю... надо вызвать скорую. Я вызову.
- Во-он! - совершенно безумный визг. Неожиданно, глаза Николая приб-
лизились к моим глазам, заслонили собой все пространство.
Кто-то ударил мне тараном изнутри черепной коробки - таково было воз-
действие этого взгляда.
Я попятился:
- Через несколько минут к вам приедет скорая, ждите...
- Воо-ооон!!! - он вновь завыл, бросился к стене и ударил в нее кула-
ком, потом судорожно выставил руки вверх и со скрипом, сдирая останки
обоев, повел ими вниз - я заметил кровь, которая оставалась на ветхом,
отсыревшем за сто лет бетоне.
Проснулся Саша, взглянул на своего брата, на бабушку и беззвучно пла-
ча отполз в темный угол около стола.
- Вы бы окно закрыли. - посоветовал я. - А то, заморозите и себя и
Сашу. Вам то жить еще да жить...
В коридоре быстро оделся: Николай так и не выходил из комнаты, но
слышен был беспрерывный стон - а кто стонал Николай или его брат я не
мог определить.
Вышел на лестницу - там было сумрачно, но не темно; свет пробивался
из пустых квартир, окна же на лестничных пролетах добросовестно забиты
были черными картонными листами. Споткнулся обо что-то: оказывается, мой
фонарик - я его обронил еще ночью и не заметил.
Взял его и вздрогнул от сильного холода, который исходил из него, жег
пальцы - побыстрее сунул его в карман, распрямился и тут вздрогнул от-
дернулся: предо мной на лестнице было что-то...
Валы... плотные валы какой-то плотной материи, служащие видно для
утепления дома, свисали из рваной дыры в потолке. Они были буро-желтого,
ядовитого цвета и плавно покачивались, хотя ветра не было...
"Вот оно - решение всех твоих ночных кошмаров" - пытался я себя уте-
шить, но тут же и дрожь меня пробирала, ведь я точно помнил, что до то-
го, как нагнулся за фонариком, ничего с потолка не свисало...
Я обошел эту материю, где-то в глубине ожидая, что она схватит ме-
ня... Задрал голову: дыра в потолке зияла чернотой; словно бы то, что
было в подъезде ночью убралось туда, до следующего заката. Материя зад-
рожала и покачнулась, словно маятник...
Дальше я бежал по залитой рассеянным слабым светом лестнице; и ничего
удивительного больше не встретил. Только вот между третьим и четвертым
этажами, ожидал я увидеть, какую-нибудь груду (например старую обшивку
дивана) - то обо что я два раза спотыкался уже во тьме. Но там ничего не
было...
Вот и двор весь залитый грязью; перекошенные да и обвалившееся
кой-где подъезды кривились по его бокам. В центре я заметил несколько
черных, прогнивших насквозь пней...
Вот и залитая серым полумраком арка: теперь ее, хоть и с трудом, мож-
но было видеть всю сразу, и она, оказалась совсем не большой: шагов в
пятнадцать, а вовсе не тем бесконечным туннелем, который представлялся
ночью. А в центре из разбитой стены, извивалась ржавой змеей какая-то
железка...
Наконец и жилая улочка; хоть и узенькая, а все ж проходят по ней вре-
мя от времени люди, да машины изредка проносятся, разбрызгивая слизис-
то-грязевые потоки. Я тогда чуть ли не с любовью посмотрел не только на
этих торопливых, закутанных в темные одежды людей, но даже и на грязные,
обычно ненавистные мне машины - устал я ото всей этой чертовщины!
За пять минут добежал я до ближайшего таксофона, и, наверное, минут
пять объяснял, дежурному врачу, как доехать до темного дома, да где эта
квартира.
После, нахлынула на меня сильная головная боль; черепная коробка тре-
щала, как грецкий орех зажатый в тисках, а в глазах плескались черные
волны, ноги предательски дрожали...
Сначала, я хотел еще вернуться к темному дому, быть может, еще уте-
шить как-нибудь Сашку, но тут ничего не оставалось, как повернуть к себе
домой: не помню, как дополз до своей квартиры; лихорадило, лоб горел, в
глазах мутило...
Как в бреду, позвонил на работу, сообщил, что их воин пал от того с
чем боролся.
Через какое-то время приехал, в прошлом наставник мой - врач Петр Ми-
хайлович, тридцать лет отдавший медицине. Быстро осмотрел меня; заявил,
что: "Где-то, батенька, успел ты за ночь и простыть, и лоб себе расши-
бить, и нервишки расшатать, да так, что болезнь ничто удержать не могло
- она в тебе и засела".
Прописал мне целебный настой (Петр Сергеевич был ярым сторонником на-
туральных, природных снадобий, и не признавал с помощью химии сделанных
таблеток).
На третий день пришла навестить меня медсестра Катерина, заварила
крепкий чай; и сидели мы друг против друга - я на кровати, прислонив по-
душку к стене, она рядом, в кресле.
Мне из головы не шел темный дом и обитатели его. Ночами, в бреду, я
видел свисающие на лестнице куски материи, и слышал вой Николая, видел
его раздутые капельками боли глаза; видел Сашку - он все время кашлял,
зажимал ладошкой рот, но кашель, и вместе с ним кровь прорывались сквозь
кожу.
- Помнишь, ты рассказывала мне о том звонке - голос, как у змеи? -
спрашивал я у Кати.
Она вздохнула:
- Да, такие голоса не забываются. Сережа, он как бы и сам себя резал
и меня тоже. К себе он отвращение испытывал, и ко мне еще большее. Я
спрашиваю у него, где он живет, а он то с улицы звонил - и там, я услы-
шала, машина проезжала, так он как зашипит, застонет. Потом адрес прос-
тонал и орет: "Ну все могу я идти теперь! К бабушке, к карге... нет, к
бабушке своей любимой!" - вот так он кричал - я тебя и предупредила, ма-
ло ли - может псих какой. Ну и ты был у него?
- Был.
- Ну и как он?
- Он страдалец, мученик... Он не псих, Катя... ну да - для нашего ми-
ра он псих, но в ином, более совершенном мире, он был бы счастлив. В нем
есть определенные таланты. - я замолчал - тяжело было говорить, болело
горло.
- Понимаю... Ну, а ты не слышал, что было, когда увозили ее бабушку.
- Что? А ты откуда знаешь?
- Да у нас об этом все говорили. Во-первых: машина не смогла проехать
во дворик - арку железка перегородила, и не отодвинешь. Ладно, пошли
пешком: подъезд такой... - она долго описывала какое жуткое впечатление
производит подъезд - а я подумал: "Вошли бы они в него ночью" - наконец,
перешла к описанию того, что было в квартире. - В дверь звонят - никто
не открывает; прислушаются - словно волк там воет. Звонили минут пятнад-
цать, и открыл им наконец мальчик...
- Саша.
- Значит, Саша. Сам весь трясется, ну а как они вошли - на кухню сра-
зу убежал и сидел там до самого конца. Вошли в комнату - окна на распаш-
ку, холод. Мертвая на кровати лежит: смотреть страшно - посинела вся, а
глазами в потолок смотрит. А человек этот...
- Николай.
- Пусть, Николай... Он сидел за столом у распахнутого окна, на него
ветер дул, снег сыпался, и он синевой покрылся, руки дрожат, а перед ним
листы - много, много исписанных листов. Когда врачи вошли, он быст-
ро-быстро писал и выл по волчьи. Когда обратились к нему с полагающимся
вопросом, он как заорет: "Во-он!!!". Пока бабушку его на носилки забира-
ли, он все писал, а когда спросили, не хочет ли он сопровождать - так
этот Николай, как завизжит: "Что сопровождать, то?! А?! Плоть, что ли?!
Да визите ее прочь!" - и там еще орал такие словечки, о которых не расс-
казывают, и при этом все писал... Один наш, ему за плечо заглянул - сти-
хи писал. Так-то...
* * *
Часто ночами снился мне Сашка: бледный, тощий - заходился он долгим,
пронзительным кашлем; отчаянно зажимал рот ладонью, но между пальцами
проступала кровь; мальчик смотрел на меня отчаянно, моля о помощи...
- Звонков, из "темного дома" не поступало? - спрашивал я у Катерины,
которая заходила ко мне еще пару раз.
- Нет. - отвечала она...
Прошла недели с памятной ночи и, наконец, я почувствовал, что смогу
дойти до Сашки и Николая.
Был первый день зимы: прекрасно его помню; после долгих пасмурных не-
дель небо неожиданно прояснилось: стало ясно синим, свежим и морозным.
За дни болезни я уж как-то привык к размытым электричеством, блеклым
цветам; тут же, как на улицу вышел, сразу все (даже и дома и машины) -
все прекрасным показалось - да, и потянуло меня тогда за город - хоть и
размыты они слякотью, так, ведь, можно и сапоги надеть...
Решил вытащить с собой и Николая с Сашкой...
Пока шел к ним улыбался - забыл, что впереди зима, казалось - это
первые весенние денечки. Чистая синь над домами, а по улицам с легким,
ветерком прохлада летит, а солнце яркое, так и золотится в лужах - сов-
сем весна.
Вот и дом...
Я остановился на улочке напротив него и тут вот что увидел и по-
чувствовал. С нескольких сторон наползали на этот старый район многоэ-
тажные домищи. Новые - они светились чистыми и холодными цветами, а в
окнах их преломлялось небо. Словно исполинские валы - цунами, поднима-
лись они над старым районом. И домишки уже смирились со своей участью; в
этот день они со светлой печалью грелись под солнцем, но трещинами-мор-
щинами на стенах, и кой-где выбитыми глазами-окнами, и скрипучими стар-
ческими дверьми - выдавали, что скоро они уйдут из этого нового, высот-
ного мира. А передо мной высился их гниющий от ран король - он не сми-
рился; черные окна зияли ненавистью, он скрипел; всеми своими перехода-
ми, стенами, ставнями - скрипел, словно великан клыками...
Наверное, я простоял так минут пятнадцать, как между мной и домом ос-
тановилась старушка: совсем ветхая, изъеденная морщинами...
- Здравствуй, добрый молодец. - обратилась она мне таким небывало
глубоким голосом, что я вспомнил детство свое; темно-зеленые глубины на-
шего хвойного леса, где заблудился я, и все боялся, что выйду на полян-
ку, где найду избушку Бабы-яги.
- Что, страшен дом старый? - спросила она чуть слышно. - А вот взгля-
ни-ка и ты на меня; и когда-то была молода и красива, но столько бурь
сынок за всю жизнь испытать пришлось... А ведь я когда-то в этом доме
