осмотрел Эскориал, сооружение по масштабам сопоставимое разве
что только с дворцом Гитлера, но с совершенно иным, духовным
предназначением: Филипп II окружил ядро своего дворца монасты-
рем. Какой контраст к архитектурным идеям Гитлера: здесь -
исключительная экономность выразительных средств и чистота,
прекрасные внутренние помещения, неповторимо сдержанные по
формам, там - раздутая диспропорциональность парадности. Вне
всякого сомнения, это почти тоскующее творение архитектора Ху-
ана де Эррере ( 1530 - 1597 ), куда больше соответствовало на-
шему невеселому положению, чем триумфальное программное
искусство Гитлера. В эти часы одинокого созерцания в моей го-
лове впервые забрезжило, что я со своими архитектурными идеа-
лами встал на ложный путь.
Из-за этой поездки я не смог навестить некоторых па-
рижских знакомых - Вламинка, Дерэна, Деспио (13), которые по
моему приглашению осмотрели макеты нашего берлинского градост-
роительства. По-видимому, они приняли наши планы и сооружения
к сведению молча: во всяком случае, наша учрежденческая лето-
пись не упоминает ни единого слова об их впечатлениях. Я поз-
накомился с ними во время своих поездок в Париж и неоднократно
оказывал им поддержку заказами своего ведомства. Курьез заклю-
чался в том, что у них было больше свободы, чем у их немецких
коллег. Когда я уже во время войны как-то посетил парижский
Осенний салон, то увидел стены, увешанные полотнами, которые в
Германии были бы заклеймлены как вырожденческие. Гитлер тоже
слышал об этой выставке. Его реакция была столь же поразитель-
ной, сколь и логичной: "Да разве нам нужен духовно здоровый
французский народ? Да пусть себе вырождается! Тем лучше для
нас."
Пока я находился в Лиссабоне, на восточном театре военных
действий разразилась настоящая транспортная катастрофа. Немец-
кая войсковая организация не справлялась с русской зимой. К
тому же советские войска основательно разрушали при отступле-
нии все локомотивные депо, водокачки и другие технические соо-
ружения своих железных дорог. В опьянении летних и осенних
успехов, когда казалось, что "русский медведь уже убит", никто
всерьез не озаботился восстановлением этих служб. Гитлер тоже
не понял, что для того, чтобы справиться с трудностями русской
зимы, следовало бы своевременно предпринять транспортно-техни-
ческие меры.
Я услышал об этих трудностях от руководящих чиновников
Рейхсбана, от генералов сухопутных войск и ВВС. Сразу же я
предложил Гитлеру использовать 30 тыс. из подчиненным мне 65
тыс. строительных рабочих под руководством инженеров для
восстановления путевого хозяйства. Непостижимо, но факт: лишь
после двухнедельного промедления, 27 декабря 1941 г. Гитлер
согласился, отдав соответствующее распоряжение. Вместо того,
чтобы еще в начале ноября самому настаивать на подобном реше-
нии, он, исполненный решимости не капитулировать перед
действительностью, несмотря на катастрофу, все еще требовал,
чтобы его триумфальные сооружения были сданы к намеченным сро-
кам.
В тот же день я встретился с д-ром Тодтом в его скромном
доме на Хинтерзее под Берхтесгаденом. В качестве поля деятель-
ности мне была отведена вся Украина. Технические службы и ра-
бочие все еще беззаботно продолжавшихся строительством автоба-
нов брали на себя Центр и Север России. Тодт только что вер-
нулся из инспекционной поездки по восточному театру военных
действий. Он видел замерзшие на путях санитарные поезда, с
насмерть замерзшими ранеными, видел беды частей в отрезанных
от всего мира снегами маленьких деревнях и городках, по-
чувствовал недовольство и отчаяние среди немецких солдат. По-
давленно и пессимистично звучал его вывод: мы не только физи-
чески не способны переносить такие нагрузки, но и духовно по-
гибнем в России. "Это борьба,- продолжал он,- в которой пре-
восходство за примитивными людьми, которые способны вынести
все, даже злую игру природы. Мы слишком чувствительны и потому
обречены. В конечном счете победителями будут русские и япон-
цы. Гитлер также, еще в мирное время и, очевидно, под влиянием
Шпенглера, развивал схожие идеи, говоря о биологическом пре-
восходстве "сибиряков и русских". Когда же начался поход на
Восток, он отбросил свой аргумент в сторону, поскольку он про-
тиворечил его намерениям.
Несокрушимая тяга Гитлера к строительству, его эйфори-
ческая приверженность своим увлечениям вызвали у его обезъян-
ничавших палладинов волну похожих прожектов и соблазнили их в
большинстве своем к стилю жизни победителей. Здесь, в решающем
пункте, как я это обнаружил уже тогда, система Гитлера показа-
ла свою несостоятельность по сравнению с демократическими ре-
жимами. Коль скоро отсутствовала публичная критика этих безоб-
разий, то никто и не требовал вмешательства. 29 марта 1945 г.
в своем последнем письме Гитлеру я напоминал ему об отрица-
тельном опыте: "Тяжело было у меня на сердце, когда в победные
дни 1940 г. я увидел, что мы в широком руководящем кругу утра-
чиваем внутренний стержень. Это было время, когда мы должны
были бы выдержать пробу перед провидением, пробу на досто-
инство и внутреннюю скромность."
Эти строчки подтверждают, даже если они и были написаны
пять лет спустя, что я уже тогда видел ошибки, страдал от бе-
зобразий, критически относился ко многому, что я терзался сом-
нениями и скепсисом; правда, все это переживалось под опреде-
ленным углом зрения: я боялся, что Гитлер и его руководство
могут проиграть победу.
В середине 1941 г. Геринг осматривал наш город-макет,
установленный на Паризер-плац. Покровительственно он сделал
весьма необычное замечание: "Я сказал фюреру, что после него я
считаю Вас величайшим человеком, какой только есть у Герма-
нии." Но тут же он, второй человек в иерархии счел необходимым
одновременно и несколько ослабить эти слова: "В моих глазах Вы
вообще самый великий архитектор. Я хотел бы так сказать: как
высоко я ставлю фюрера по его политическим и полководческим
способностям, так же высоко я ценю Вас в Вашем зодческом твор-
честве."
После девяти лет работы в качестве архитектора Гитлера я
занял вызывавшее восхищение и неуязвимое положение. Последую-
щие три года указали мне совсем иные задачи, которые по време-
нам и впрямь делали меня самым важным человеком вслед за Гит-
лером.
Часть вторая.
Глава 14.
Прыжок в новую должность.
Зепп Дитрих, один из самых старых приверженцев Гитлера, а
в описываемое время командующий танкового корпуса СС, находив-
шегося под сильным давлением русских в Южной Украине под
Ростовым ( так у автора - В.И. ) вылетал 30 января на самолете
из личной авиа-эскадрильи фюрера в Днепропетровск. Я попросил
прихватить и меня. Мой штаб уже находился в этом городе, чтобы
подготовиться к ремонтным работам в Южной России. Вполне
естественная мысль попросить в свое распоряжение самолет не
приходила мне в голову. Небольшой штрих, показывающий как
скромно я оценивал свою роль в военных действиях.
Тесно прижатые друг к другу, мы сидели в бомбардировщике
"Хейнкель", оборудованном под пассажирскую машину. Под нами -
унылые заснеженные равнины Южной России. В крупных хозяйствах
мы видели сожженные амбары и коровники. Чтобы легче ориентиро-
ваться, мы летели вдоль железнодорожной линии. Составов было
почти не видно, чернели обгоревшие здания станций. Произ-
водственные постройки разрушены, редко можно было увидеть про-
езжие дороги, но и они были пусты. Просторы, над которыми мы
летели, пугали смертельной тишиной, проникавшей, казалось, и в
наш самолет. Полосы мокрого снега, через которые мы пролетали,
нарушали монотонность; нет,- наоборот, они ее только усилива-
ли. Этот полет заставлял остро осознать, какой опасности под-
вергались войска, почти отрезанные от поставок из тыла. В
предвечерние сумерки мы приземлились в Днепропетровске, круп-
ном русском ( так у автора - В.И.) промышленном центре.
"Стройштаб Шпеера", как многие специалисты в духе того
времени, связывая практические задачи с определенной лич-
ностью, называли нас, с грехом пополам размещался в спальном
вагоне. Время от времени паровоз давал немного пару, чтобы не
допустить замерзания отопительной системы. Столь же убога была
обстановка и в вагоне-ресторане, который служил рабочим поме-
щением и местом отдыха.Восстановление полотна шло гораздо
труднее, чем можно было предполагать. Русские разрушили все
разъезды; нигде не было ремонтных мастерских, нигде - незамер-
зающих водокачек, нигде - станционных зданий и действующих
стрелок. Простейшие вещи, для решения которых дома достаточно
было бы телефонного звонка одного из служащих, вырастали здесь
в проблему, даже если речь шла всего лишь о костылях или стро-
ительном лесе.
Снег валил и валил. Железнодорожное и шоссейное движение
было полностью парализовано, сугробы завалили взлетную полосу
аэродрома. Мы были отрезаны от мира, мой отлет домой приходи-
лось откладывать. Время заполняли приходы моих строителей,
устраивались товарищеские вечера, распевались песни, Зепп Дит-
рих витийствовал и горячо воспринимался присутствующими. Я же
при этом помалкивал, не отваживаясь, при моей риторической
бездарности, сказать несколько слов своим людям. Распечатанные
командованием группы войск песни все были какие-то печальные,
о тоске по родине и унылости русских просторов. В этом неприк-
рыто проглядывало то душевное напряжение, которое давило на
наши аванпосты. И все же это были, сами по себе довольно выра-
зительные, полюбившиеся в армии песни.
Тем временем общее положение давало пищу для невеселых
размышлений. Небольшая танковая колонна русских прорвала фронт
и приближалась к Днепропетровску. На заседаниях обсуждалось,
что мы можем двинуть против них. У нас почти ничего не было
для обороны: несколько винтовок и одно брошенное кем-то орудие
без снарядов. Русские подошли на 20 километров и беспорядочно
кружили по степям. Произошла одна из обычных на войне ошибок:
они не использовали свое преимущество. Небольшой бросок к
длинному мосту через Днепр и его поджог - он был ценой тяжких
трудов восстановлен из дерева - на все зимние месяцы отрезал
бы от снабжения армию, стоявшую юго-восточнее Ростова.
Я отнюдь не расположен к геройству, а поскольку я за семь
дней своего пребывания все равно ничего бы не мог наладить, а
только проедать скудные запасы моего инженерного состава, я
решил отправиться с поездом, собиравшимся прорваться на Запад
через все снежные заносы. Мой штаб устроил мне дружеские - и я
думаю, не без чувства облегчения - проводы. Всю ночь мы ползли
со скоростью десяток-другой километров в час, потом останавли-
вались, расчищались пути, двигались дальше. Мы должны были уже
бы быть намного западнее, когда под утро наш состав прибыл на
какой-то заброшенный вокзал.
Странным образом мне все показалось знакомым: обгоревшие
пакгаузы, дымок над несколькими спальными вагонами и вагона-
ми-ресторанами, солдатские патрули. Оказывается, мы вернулись
в Днепропетровск, вынудили заносы. В подавленном настроении
прибрел я к вагону-ресторану с моим штабом. Мои сотрудники бы-
ли не только ошарашены, но на их физиономиях читалось, пожалуй
даже раздражение. Разве они не опустошили по случаю отъезда
шефа, а затем и до раннего утра все свои запасы спиртного?
В тот же день - это было 7 февраля 1942 г. - в обратный
полет должна была отправиться машина, с которой Дитрих прибыл
сюда. Командир Найн, ставший вскоре пилотом моего персонально-
го самолета, готов был забрать меня. Уже только дорога до аэ-
родрома была тяжелой. При температуре много ниже нуля и ясном
