дент Берлина граф Хельдорф. Очевидно, их притягивало к себе
изобилие товаров. "Там еще есть прекрасное белье... А там
шерстяные пледы, и сколько угодно... А я набрел на лавочку с
заграничными ликерами..." Обрывки разговоров порхали по вес-
тибюлю гостиницы. Мне все это было противно, и я ограничился
покупкой только одной элегантной шляпы фирмы "Борзалино". И
какое мне было дело до всего этого?
Вскоре после "аншлюсса" Гитлер, когда собрался узкий
круг, приказал принести карту центральной Европы, и описал
подобострастно внимавшим гостям, в какие тиски попала теперь
Чехословакия. В течение ряда лет он часто подчеркивал, с ка-
кими подлинно государственной дальновидностью и бескорыстием
действовал Муссолини, дав согласие на вступление немецких
войск в Австрию: за это он ему навек обязан. Для Италии, ра-
зумеется, было бы наилучшим вариантом существование Австрии
как нейтрального буферного государства, а теперь немецкие
войска стоят на перевале Бреннер и в перспективе для Италии
это не может не представлять собой внутриполитической пробле-
мы. Визит Гитлера в Италию в 1938 г. был в известном смысле
жестом признательности. Ему доставили радость памятники архи-
тектуры и художественные сокровища Рима и Флоренции. Сопро-
вождавшие его лица были одеты в специально сшитые для этого
случая мундиры, ему предварительно продемонстрированные. Гит-
лер любил пышность. Его собственная, всегда подчеркнуто
скромная, одежда была результатом точного учета массовой пси-
хологии: "Мое окружение должно быть ослепительно. Тем более
ошеломляюще будет впечатление от моей скромности". Годом
позднее Гитлер лично дал поручение "имперскому театральному
художнику" Бенно фон Аренту, до тех пор занимавшемуся исклю-
чительно оформлением опер и оперетт, разработать эскизы новой
формы для дипломатического корпуса. Фраки с золотым шитьем
получили полное одобрение Гитлера. Остряки не преминули отме-
тить: "Так и сошли из "Летучей мыши". Арент изготовлял для
Гитлера и проекты орденов - они также могли бы украсить любую
сцену. Я прозвал Арента "жестянщиком Третьего рейха".
По возвращении из Италии Гитлер суммировал свои впечат-
ления следующим образом: "Я рад, что у нас не монархия и что
я никогда ни слушал тех, кто хотел повесить на нас монархию.
Ох, уж мне придворные льстецы и этикеты! Это надо же доду-
маться! А дуче - постоянно в тени. И во время обедов, и на
трибунах королевская семья всегда занимает лучшие места. И
уже только потом, позади всех - дуче, действительно олицетво-
ряющий государство". По протоколу Гитлер как глава государс-
тва приравнивался к королю, Муссолини же - лишь главе прави-
тельства.
После визита в Италию Гитлер считал своим долгом
ответить Муссолини исключительными почестями. Он решил, что
Адольф Гитлер-плац после коренной реконструкции в рамках об-
щего генерального плана получит имя Муссолини (8). В архитек-
турном отношении он находил эту площадь ужасной, изуродован-
ной современными постройками времен республики, но: "Когда мы
позднее переименуем площадь Гитлера в площадь Муссолини, то я
от нее отделаюсь, а потом это будет выглядеть особенно почет-
но, что именно свою площадь я уступаю дуче. Я уже сделал для
нее набросок памятника Муссолини!" До этого дело не дошло,
приказ Гитлера о реконструкции площади так и остался невыпол-
ненным.
Исполненный драматизма 1938 г. закончился наконец сбли-
жением Гитлера с западными державами по вопросу о Чехослова-
кии, соглашением об отходе к Рейху ее значительных
территорий. Несколькими неделями ранее Гитлер в своих речах
на съезде партии в Нюрнберге преподносил себя разгневанным
фюрером своей нации; подхлестываемый бурными овациями своих
приверженцев, он приложил все усилия для того, чтобы убедить
заграницу, что он не страшится войны. Оценивая с дистанции
сегодняшнего дня, конечно ясно, что это была крупномасштабная
акция устрашения; эффективность подобной тактики он уже с
успехом в меньшем объеме проверил во время своей беседы с
Шушнигом. С другой стороны, он любил застолбить своими пуб-
личными заявлениями определенный "рубеж мужества", от которо-
го он без потери лица уже не мог бы отступить.
Он не оставил и тени сомнений в своей решимости начать
войну даже у своих ближайших сотрудников, объяснил им всю не-
разрешимость ситуации и неизбежность применения силы. Это
очень не походило на его обычное поведение, практически иск-
лючавшее возможность заглянуть вовнутрь. Его решительно-воин-
ственные высказывания ввели в заблуждение даже его шеф-адъ-
ютанта Брюкнера, работавшего с ним с очень давних пор. Во
время партийного съезда 1938 г. мы группой расположились на
одной из стен нюрнбергского замка. Перед нами простирался
окутанный легкой дымкой, пронизанный мягким сентябрьским сол-
нечным светом древний город. И тут Брюкнер подавленно произ-
нес: "Кто знает, может, мы видим все это столь мирным в пос-
ледний раз. Возможно, скоро будет война".
То, что вопреки предсказанию Брюкнера удалось еще раз
избежать войны, следует приписать скорее сговорчивости запад-
ных держав, чем сдержанности Гитлера. На глазах всего потря-
сенного мира и окончательно уверовавших в непогрешимость фю-
рера его приверженцев свершилась передача судетской области
Германии (нужен комментарий - В.И.).
Всеобщее удивление вызвали чешские оборонительные укреп-
ления. К изумлению специалистов, пробные стрельбы по ним по-
казали, что наше вооужение, которое должно было быть против
них использовано, недостаточно эффективно. Гитлер сам поехал
к бывшей границе, чтобы составить свое собственное мнение о
подземных сооружениях, и они произвели на него сильное впе-
чатление. Укрепления поразительно массивны, исключительно
квалифицированно спроектированы и, превосходно учитывая осо-
бенности ландшафта, углублены на несколько ярусов в горах:
"При стойкой обороне было бы очень трудно овладеть ими, нам
это стоило бы много крови. А теперь мы это получили, не про-
лив ни капли. Но одно ясно - я никогда не допущу, чтобы чехи
соорудили бы новую оборонительную линию. И какая у нас теперь
великолепная исходная позиция! Горы уже у нас за спиной, мы в
долинах Богемии".
10 ноября по пути в свое бюро я проезжал мимо еще дымив-
шихся руин берлинской синагоги. (Нужен комментарий - В.И.)
Это было четвертым по счету значительным событием, определив-
шим общий колорит этого последнего предвоенного года. Это
очень явственно врезавшееся в память впечатление, оно и се-
годня - одно из самых гнетущих в моей жизни. Но тогда меня
прежде всего задел элемент беспорядка на Фазанен-штрассе:
обуглившиеся балки, рухнувшие детали фасада, обгоревшие стены
- предвосхищение картины, которой в войну суждено было стать
чуть ли не всей Европе. Но сильнее всего меня встревожило по-
литическое пробуждение "улицы". Разбитые оконные стекла чувс-
твительно задели мое буржуазное понимание порядка.
Я не увидел главного - что разбито тогда было нечто
большее, чем стекла, что в эту ночь Гитлер в четвертый раз за
год перешагнул Рубикон и необратимо предопределил судьбу сво-
ей империи. Почувствовал ли я тогда хоть на мгновение, что
надвинулось что-то такое, что должно было привести к уничто-
жению целой группы нашего народа? Что это изменит и мою собс-
твенную моральную сущность? Я не знаю ответа на эти вопросы.
Скорее всего я воспринял происшедшее просто безразлично.
Этому способствовали и несколько слов сожаления, произнесен-
ных Гитлером: он-де не хотел такого рода крайностей. Показа-
лось, что он несколько смущен. Позднее Геббельс среди своих
намекал, что он был инициатором той мрачной и чудовищной но-
чи. Я считаю более чем вероятным, что именно он поставил ко-
леблющегося Гитлера перед свершившимся фактом, чтобы прину-
дить его к более решительным действиям.
Меня самого очень удивляет, что в памяти моей почти не
сохранились антисемитские высказывания Гитлера. Работая над
этой книгой, я могу только пытаться собрать воедино отдельные
элементы, которые запали в память: расхождение между тем об-
ликом Гитлера, каким бы мне его хотелось видеть и каким я его
знал, озабоченность ухудшающимся состоянием его здоровья, на-
дежды на смягчение его войны с церковью, возвещение им казав-
шихся утопичными дальних целей, всякого рода курьезы, а нена-
висть Гитлера к евреям представлялась мне тогда до такой
степени само собой разумеющейся, что ее проявления просто не
оставили во мне никаких следов.
Как и Гитлер, я ощущал себя архитектором. Политические
события меня не касались. Я всего лишь создавал для них по
возможности величественные кулисы. И Гитлер укреплял меня в
такой самооценке, привлекая меня к решению почти исключитель-
но архитектурных задач. Помимо всего прочего, попытайся я
включиться в дискуссии на политические темы, это было бы
воспринято как самоуверенное важничанье довольно поздно
примкнувшего к движению новичка. Я считал себя избавленным от
необходимости высказывать какие-либо оценки. Да и само нацио-
нал-социалистское воспитание было нацелено на выработку усе-
ченного сознания: от меня ожидали одного - успехов в строи-
тельстве. До какой почти гротескной степени дело обстояло
именно так, свидетельствует моя памятная записка Гитлеру в
1944 г.: "Задачи, которые я должен решать - неполитические. И
я в своей деятельности чувствовал себя хорошо до тех пор, по-
ка моя личность и моя работа рассматривались исключительно
под углом зрения профессиональной эффективности". (9)
Но по сути такое дифференцированное видение имеет не
много смысла. Сегодня оно, как мне представляется, дает наме-
ком понять, что я стараюсь подальше развести идеализированный
образ Гитлера и повседневную практику проведения в жизнь
антисемитских лозунгов, красовавшихся на полотнищах при въез-
де в любой городок и служивших темой для бесед за чашкой чая.
А ведь и на самом деле, конечно, не имеет никакого значения,
кто организовал и вывел на улицы чернь против синагог и ев-
рейских магазинов, как и не важно то, произошло ли это по
подсказке Гитлера или только при его косвенном одобрении.
С тех пор, как меня выпустили из Шпандау, мне очень час-
то задают тот вопрос, который я и сам пытался на протяжении
двадцати лет уяснить для себя в моей одиночной камере: что
было мне известно о преследованиях, депортациях и уничтожении
евреев? Чего я не мог знать? И какие выводы я для себя сде-
лал?
Сейчас я уже не даю того ответа, которым я столь долго
пытался успокаивать спрашивающего, но прежде всего - самого
себя: что, дескать, в созданной Гитлером системе, как и при
всяком тоталитарном режиме, вместе с восхождением по служеб-
ной лестнице растет и изоляция, и отрезанность от всего ос-
тального, что с подведением под убийства индустриальной базы
сокращается число палачей и тем самым расширяются возможности
сокрытия правды, что свойственная системе маниакальная засек-
реченность выстраивает целую лесенку степеней посвященности и
тем самым оставляет отдельно взятому человеку лазейку для
бегства, позволяет не замечать бесчеловечности.
Теперь я не даю подобных ответов, потому что они обхо-
дятся с реальностью на адвокатский манер. Да, хотя я, фаво-
рит, а затем и один из влиятельных министров Гитлера, был ог-
ражден от реальности; да, хотя суженность мышления
профессиональными проблемами и ответственностью архитектора и
министра вооружений легко позволяла отделываться от действи-
тельности всякими увертками; да, хотя я и не знал,что собс-
твенно началось в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. и должно было
закончиться Майданеком и Аусшвитцем. Но меру своей изолиро-
