древности, когда охотились с копьем. Но сегодня, когда всякий
с большим пузом может издалека подстрелить зверя... Охота и
верховая езда - последние пережитки отмеревшего феодального
мира".
Одним из видов удовольствия было для него выслушивание
пересказов, с массой подробностей, послом Хевелем, представи-
телем Риббентропа при Гитлере, разговоров по телефону с ми-
нистром иностранных дел. Гитлер давал ему советы, каким обра-
зом он может смутить или привести в смятение своего шефа.
Бывало, что Гитлер вплотную подходил к Хевелю, беседовавшему
с Риббентропом, и тот, прикрыв микрофон рукой, повторял слова
министра, а Гитлер нашептывал ответы. Чаще всего это были
саркастические реплики, которые не могли не усиливать озабо-
ченность и без того подозрительного министра, что во внешне-
политических вопросах Гитлер может оказаться под влиянием не
тех кругов и тем самым поставить под вопрос его компетент-
ность как министра.
Даже после весьма драматических переговоров Гитлер мог
посмеяться над своими партнерами. Как-то раз он искусно ра-
зыгранным темпераментным взрывом дал Шушнигу во время перего-
воров в Оберзальцбурге 12 февраля 1938 г. ясно осознать всю
серьезность положения и тем самым принудил того к капитуля-
ции. (Нужен комментарий - В.И.) Многие из его истерических
выходок, о которых часто пишут, были скорее всего как раз та-
ким лицедейством. А вообще же именно владение собой было од-
ной из самых примечательных черт Гитлера. В моем присутствии
в те годы он лишь в единичных случаях выходил из себя.
Примерно в 1936 г. Шахт появился в Бергхофе, где он дол-
жен был сделать Гитлеру доклад. Мы, гости, в это время нахо-
дились на примыкающей к жилой комнате хозяина дома террасе,
куда было распахнуто огромное окно. Насколько можно было су-
дить, Гитлер в высшей степени возбужденно атаковал министра
экономики. Диалог с обеих сторон становился все резче и вдруг
оборвался. Гитлер в ярости появился на террасе и еще долго
распространялся о своем упрямом и закосневшем министре, зат-
рудняющем ему политику вооружения. Другой случай крайнего
возбуждения связан с пастором Нимеллером (нужен комментарий -
В.И.) в 1937 г., который в берлинском округе Далем снова выс-
тупил с бунтарской проповедью. Одновременно с этой информаци-
ей Гитлеру передали и записи телефонных разговоров Нимеллера.
Каким-то лающим голосом Гитлер приказал отправить пастора в
концлагерь, и поскольку он неисправим, никогда его оттуда не
выпускать.
А еще один случай ведет к его ранней молодости. На пути
из Будвейса в Кремс в 1942 г. стоял у дороги указатель в сто-
рону села Шпиталь под Вейтрей, близ чешской границы, где -
как утверждала табличка указателя, "в своей молодости жил фю-
рер". Солидный дом в зажиточном селе. Я рассказал об этом
Гитлеру. Он моментально вышел из себя, заорал, чтобы немед-
ленно появился Борман. Тот возник с недоуменным лицом. Гитлер
резко на него обрушился: он же не раз указывал, что это мес-
течко ни в коем случае не должно упоминаться. Так этот
осел-гауляйтер еще и указатель поставил. Убрать немедленно! Я
тогда не мог объяснить себе причину его волнения, потому что
в других случаях он радовался, когда Борман сообщал ему о
поддержании в порядке иных мемориальных мест, связанных с его
молодостью, вокруг Линца и Брандау. Очевидно, были особые на
то причины, чтобы стереть воспоминание о каком-то отрезке
времени. Сегодня известно о непроясненных семейных обстоя-
тельствах, теряющих свой след в этом уголке австрийских ле-
сов.
Из под его карандаша частенько возникал эскизный рисунок
одной из башен исторических крепостных укреплений Линца:
"Здесь было мое любимое место для игр. Учеником я был плохим,
но во всех проказах - всегда впереди. А эту башню я хочу со
временем в память о тех моих годах перестроить в большую мо-
лодежную базу". Он часто рассказывал о первых своих полити-
ческих впечатлениях молодости. Почти у всех его соучеников в
Линце было обостренное чувство протеста против притока чехов
в Австро-Германию, это было, рассказывал он, моим первым
подступом к пониманию национальных проблем вообще. А позднее,
в Вене, по какому-то мгновенному наитию у него открылись гла-
за на еврейскую угрозу, многие рабочие из его среды были
настроены резко антисемитски. Но в одном он не соглашался с
рабочими-строителями: "Я отвергал их социал-демократические
взгляды, никогда не был я и членом профсоюза. Это и доставило
мне первые неприятности политического характера". Возможно,
поэтому он без удовольствия вспоминал Вену и, совсем наобо-
рот, мечтательно вздыхал о довоенном Мюнхене, до удивления
часто и охотно - о мясных лавках с колбасами.
Безграничным уважением пользовался у него епископ Линца
времен его молодости, который своей энергией сумел преодолеть
все препятствия, возникшие вокруг строительства линцского со-
бора грандиозных масштабов; он хотел непременно превзойти со-
бор св.Стефана в Вене, из-за чего и возникли осложнения с ав-
стрийским правительством, не желавшим уступать пальму
первенства Вены. (4) За этим обычно следовали рассуждения о
нетерпимости центрального австрийского правительства ко всем
самостоятельным культурным инициативам в таких городах, как
Грац, Линц или Инсбрук, просто подавлявшим их. Оно, видать,
не осознавало, что оно тем самым насильно навязывало уравни-
ловку целым землям. А вот теперь, когда он сам может все ре-
шать, он поможет своему родному городу восстановить свои за-
конные права. Его программа превращения Линца в "мировой
город" предусматривала возведение большого числа парадных
построек по обоим берегам Дуная, а его берега должны были со-
единиться висячим мостом. Кульминационной точкой всего замыс-
ла должно было стать огромное здание аппарата гау НСДАП, с
обширнейшим залом для собраний и башней с колоколами. В этой
башне он предусмотрел для себя крипту, подземное погребение.
Другими центральными строениями на берегу Дуная должны были
стать ратуша, фешенебельный отель, большое здание театра,
здание верховного командования, стадион, картинная галерея,
библиотека, музей истории оружия, выставочный павильон, а
также два памятника - Освобождения 1938 г. и в честь Антона
Брукнера (5). Мне поручался проект картинной галереи и стади-
она, который должен был раскинуться на откосе горы с видом на
город. А неподалеку, также на возвышенности, предстояло пост-
роить резиденцию для Гитлера после его отхода в старости от
политики.
Гитлер был навсегда зачарован перспективой столетиями
складывавшегося ансамбля набережных Будапешта, как она откры-
вается с дунайских мостов. Его честолюбивый замысел заключал-
ся в том, чтобы превратить Линц в немецкий Будапешт. Вена,
как он отмечал в этой связи, вообще неверно спланирована -
обращена к Дунаю спиной. Проектировщики упустили шанс вклю-
чить речной поток в архитектурный облик города. Уже по одному
тому, что ему удастся сделать в Линце, его отчий город сможет
смело вступить в конкуренцию с Веной. Конечно, такого рода
замечания были не вполне серьезны: его подводила нелюбовь к
Вене, которая время от времени неожиданно в нем прорывалась.
По другим поводам он также часто отмечал, что Вене привалила
поразительная градостроительная удача, когда приступили к
застройке валов бывших крепостных сооружений.
Еще до начала войны Гитлер иногда говаривал, что по дос-
тижению своих политических целей он отойдет от власти и меч-
тает закончить свои дни в Линце. В старости он полностью бу-
дет воздерживаться от политической активности, потому что
только в этом случае его преемник сможет завоевать свой поли-
тический авторитет. Он не будет лезть к нему со своими сове-
тами. Люди быстренько повернутся к его преемнику, как только
почувствуют, что в его руках реальная власть. А его все равно
скоро забудут, все его оставят. Не без сочувствия к самому
себе он продолжал: "Может, иногда и навестит меня кто-нибудь
из моих старых сотрудников, но я не очень на это рассчитываю.
Кроме фройляйн Браун я никого не возьму с собой туда. Фрой-
ляйн Браун и моего пса. Я буду очень одинок. Да и как я бы
мог кого-то удерживать при себе силой? Да на меня просто не
будут обращать внимания. Все побегут за моим преемником! Ну,
может, раз в год, в день рождения они ко мне и придут". Ес-
тественно, все сидящие за столом начинали заверять его в сво-
ей преданности и в том, что они всегда будут вместе с ним.
Могу только догадываться о мотивах частых его разговоров о
раннем отходе от политики - во всяком случае, создавалось
впечатление, что он исходил из того, что не магнетизм его
личности, а обладание властью является источником и основой
его авторитета. Ореол вокруг его чела казался его сотрудни-
кам, не причастным к самому узкому кругу, несравненно больше
и ярче. Среди же своих не произносили с почтительным придыха-
нием "фюрер", а говорили просто "шеф" и приветствовали друг
друга не предписанным "Хайль Гитлер", а просто по-человечески
желали друг другу доброго дня. Можно было, не вызывая у Гит-
лера неудовольствия, слегка и поиронизировать над ним. Его
излюбленную формулу: "На это есть две возможности" часто в
его присутствии и по вполне банальным поводам использовала
одна из его секретарш фройляйн Шредер. Например: "На то есть
две возможности - либо дождь пойдет, либо нет". Ева Браун без
смущения в присутствии всех за столом могла заметить, что его
голстук не подходит к костюму, а то и шаловливо именовала се-
бя "матушкой этой страны".
Как-то раз за большим круглым столом в чайном домике
Гитлер вперил в меня, не мигая, свой взгляд. Вместо того,
чтобы отвести глаза, я воспринял это как своего рода вызов.
Кто знает, какие атавистические инстинкты толкают к такому
поединку, когда два противника смотрят в упор в глаза друг
другу, пока один не сдастся. Обычно я всегда выигрывал такие
перегляды. Но на этот раз мне пришлось призвать всю, почти
сверхчеловеческую, энергию - время, казалось, остановилось -
чтобы не поддаться все нараставшему давлению, искусу закрыть
веки; наконец, Гитлер опустил веки и сразу же заговорил о чем
-то со своей соседкой.
Я часто задавал себе вопрос: что мешает мне считать Гит-
лера своим другом? Я был постоянно в его окружении, в его
частном обиходе чувствовал себя почти как дома и был, кроме
того, его первейшим сотрудником в столь им любимой области, в
архитектуре.
Мешало все. В жизни своей я не встречал человека, так
тщательно скрывавшего свои чувства, и если они и приоткрыва-
лись, то всего на какое-то мгновение. Во время заключения в
Шпандау я обсуждал с Гессом эту особенность Гитлера. По обще-
му нашему заключению, бывали такие минуты, когда казалось,
что ты к нему как-то приблизился. Но это всегда оказывалось
заблуждением. Если очень осторожно ты начинал переходить на
предложенный им дружеский тон, он тут же воздвигал непреодо-
лимую защитную стену.
Впрочем, Гесс полагал, что все же одно исключение было -
Дитрих Эккардт. Но основательнее обсудив этот казус, мы приш-
ли к заключению, что здесь все же скорее имело место почти-
тельное отношение к старшему по возрасту и в антисемитских
кругах весьма уважаемому писателю, чем дружба. После кончины
Эккардта в 1923 г. только четыре человека обращались к Гитле-
ру по-дружески на "ты": Эссер, Кристиан Вебер, Штрайхер и Рем
(6). По отношению к первому из названных он воспользовался
после 1933 г. первым удобным поводом, чтобы вернуться к "Вы",
второго он просто избегал, с третьим обращался совершенно
безличностно, а четвертого приказал убить (Нужен комментарий
- В.И.). Даже по отношению к Еве Браун он никогда не был аб-
солютно раскован и человечен: дистанция между фюрером нации и
