дения. Обычно это были полудрагоценные камни, в лучшем случае
ценой в сотню марок и прямо-таки оскорбительной заурядности.
Борман приносил ассортимент, а Гитлер выбирал, обнаруживая
при этом, как мне казалось, мещанский вкус, отдавая предпоч-
тение совершенно ничтожным побрякушкам.
Ева Браун была вне политики и едва ли когда-нибудь пыта-
лась влиять на Гитлера. Но своим острым взглядом на реальнос-
ти повседневного быта она иногда критически высказывалась по
поводу разного рода неполадок мюнхенской жизни. Борману это
было не по душе, потому что после каждого такого случая его
тут же вызывали на ковер. Она была спортивна, хорошая неуто-
мимая лыжница, с которой мы вместе устраивали прогулки и за
пределами огороженной зоны. А однажды Гитлер дал ей отпуск на
целую неделю - конечно, на время своего отсутствия на Горе.
Вместе с нами она поехала на несколько дней в Цюрс, где, не-
узнанная, с величайшим увлечением, чуть ли не до утра, танце-
вала с молодыми офицерами. Она была бесконечно далека от на-
мерения сыграть этакую современную мадам Помпадур. Для
историка Ева Браун может представлять интерес только как фон,
на котором раскрывались характерологические особенности Гит-
лера.
Из определенного сочувствия к ее положению я вскоре про-
никся симпатией к этой несчастной женщине, очень привязанной
к Гитлеру. К тому же нас объединяла нелюбовь к Борману, тогда
еще только из-за того, как высокомерно и тупо он совершал на-
силие над природой и как он изменял жене. Когда на Нюрнберг-
ском процессе я услышал, что Гитлер женился на Еве Браун на
остававшиеся им полтора суток, я порадовался за нее - хотя,
впрочем, и в этом сквозил цинизм, с которым Гитлер обращался
с ней, да и вообще со всеми женщинами.
Я много раз себя спрашивал, испытал ли Гитлер что-то по-
хожее на любовь к детям. Во всяком случае, было заметно, что
он как-то напрягался, вступая в контакт с чужими или даже ему
знакомыми детьми. Он даже старался по-прятельски, по-отечески
чем-то заняться вместе с ними - и хоть бы раз получилось! Ему
никак не удавалось найти верный, непринужденный тон общения:
после нескольких поощрительных слов он тут же поворачивался
спиной и заговаривал с другим. Он смотрел на детей как на
подрастающее поголовье, как на представителей следующего по-
коления, и его могли радовать скорее их внешность (белокурый,
голубоглазый), рост (сильный, здоровый) или интеллект (моло-
дой, цепкий), чем собственно детская сущность. На моих детей
его личность не оказала ровно никакого воздействия.
От светской жизни на Оберзальцберге в памяти осталось
только воспоминание о поразительной ее пустоте. К счастью,
еще в первые годы моего заключения, еще по свежей памяти, я
записал обрывки каких-то разговоров, которые я могу до из-
вестной степени считать аутентичными.
В разговорах за чаем - а их прошла не одна сотня - об-
суждались мода, вопросы собаководства, театра и кино, говори-
лось об оперетте и ее звездах, а кроме того - о всяких
мелочах из семейной жизни отсутствовавших в данный момент.
Гитлер почти совсем не высказывался о евреях, о своих внутри-
политических противниках и уж ни словом не упоминал о необхо-
димости строительства концлагерей. Вероятно, это объяснялось
не столько определенным его намерением, сколько банальностью
самих тем. Зато на удивление часто Гитлер высмеивал своих
ближайших сотрудников. Нет ничего удивительного, что именно
это сильнее врезалось в память: ведь, в конце концов, речь
шла о лицах, стоявших абсолютно вне всякой публичной критики.
Узкий круг не был связан обетом молчания, а от женщин Гитлер
и вообще считал бессмысленным требовать каких-либо заверений
в конфиденциальности. Рассчитывал ли он пробудить к себе осо-
бые симпатии, говоря о всех и вся столь пренебрежительно? Или
это было выражением его абсолютного презрения ко всем людям и
любым событиям?
Гитлер часто уничижительно отзывался о создаваемом Гимм-
лером мифе вокруг СС: "Что за чушь! Только-только наступило
время, отбросившее всякую мистику, и пожалуйста - он начинает
все с начала! Так уж тогда лучше и остаться в лоне церкви. У
нее, по крайней мере, есть традиции. Чего стоит одна мысль
сделать из меня когда-нибудь "святого СС"! Подумать только!
Да я в гробу перевернусь!"
"Недавно Гиммлер опять выступил с речью, в которой обоз-
вал Карла Великого "убийцей саксов". Гибель многих саксов не
может рассматриваться как историческое преступление, как по-
лагает Гиммлер. Карл Великий сделал большое дело, подчинив
себе Видукинда и быстренько перебив саксов. Это сделало воз-
можным распространение империи франков и западной культуры на
Германию". (Нужен комментарий - В.И.)
Гиммлер организовал с помощью ученых раскопки из времен
доисторических. "И зачем только мы перед всем миром твердим,
что у нас нет прошлого? Мало того, что римляне возводили уже
огромные сооружения, когда наши предки еще жили в глинобитных
жилищах, так Гиммлер принялся теперь за раскопки этих поселе-
ний и впадает в экстаз от всякого, что попадется, глиняного
черепка и каменного топора. Мы этим только доказываем, что мы
все еще охотились с каменными топорами и сбивались в груду у
открытого костра, когда Греция и Рим уже находились на высо-
чайшей ступени культуры. У нас более чем достаточно оснований
помалкивать о своем прошлом. А Гиммлер вместо этого трезвонит
об этом повсюду. Можно себе представить, с каким презрением
сегодняшние римляне смеются над этими откровениями".
Тогда как в берлинском кругу своих политических сотруд-
ников он крайне резко высказывался против церкви, то здесь, в
присутствии женщин, он придерживался более примирительного
тона - один из примеров тому, как приспосабливал он свои суж-
дения к данной аудитории.
"Церковь, конечно, для народа нужна. Это сильный и ста-
бильный элемент", - мог он разъяснять в своем приватном круж-
ке. Правда, в данном случае он имел в виду инструмент, кото-
рый был бы на его стороне: "Если бы Райби (так он именовал
рейхсепископа Людвига Мюллера) был действительно личностью!
Но зачем же возводить в сан какого-то ничтожного полкового
священника? Да я бы с охотой оказал ему поддержку. Но на что
она ему? Евангелическая церковь могла бы у нас с моей помощью
стать государственной церковью, как в Англии".
Даже еще и в 1942 г. Гитлер в одном из разговоров на
Оберзальцберге подчеркнул, что он считает существование церк-
ви в жизни государства совершенно необходимым. Он был бы
просто счастлив, объявись какой-нибудь выдающийся церковник,
который смог бы возглавить одну - а лучше еще, объединив их,
- обе церкви. Он по-прежнему сожалеет, что рейхсепископ Мюл-
лер не тот человек, который был бы способен осуществить его
далеко простирающиеся планы. При этом он весьма резко осудил
борьбу против церкви как преступление перед будущим народа,
потому как невозможно заменить церковь "партидеологией". Не
может быть сомнений в том, что с течением времени церковь су-
меет приспособиться к политическим целям национал-социализма:
на протяжении своей истории она, видит Бог, только этим и за-
нималась. Создание какой-то партрелигии означало бы просто
впадение в средневековый мистицизм. Все это мифотворчество
вокруг СС и нечитабельный труд Розенберга "Миф двадцатого
столетия" вполне это доказали.
Если бы в таком, обращенном к самому себе монологу,
прозвучали более резкие суждения о церкви, Борман тут же бы
вытащил из кармана всегда при нем находившиеся белые карточ-
ки: он записывал все, казавшиеся ему важными, суждения Гитле-
ра. С особой жедностью он заносил на них пренебрежительные
высказывания о церкви. Я предполагал, что он собирает матери-
ал для будущей биографии Гитлера.
Когда в 1937 г. он узнал о том, что на предприятиях,
принадлежавших партии, а также в СС многие его сторонники за-
явили о выходе из церкви, поскольку-де она упорствует в своем
противодействии намерениям Гитлера, то он, по соображениям
оппортунистическим, приказал своим ведущим политическим сот-
рудникам, но прежде всего - Герингу и Геббельсу - и впредь
числиться прихожанами. И он сам останется в католической цер-
кви, хотя у него нет к ней внутренней привязанности. Он и ос-
тался в ней до самого самоубийства.
Каким образом Гитлер представлял себе свою государствен-
ную церковь, видно из неоднократно им повторявшегося рассказа
о посещении его делегацией каких-то высокопоставленных ара-
бов. Когда мусульмане, так излагали свою историческую версию
гости, собрались в VIII в. вторгнуться через Францию в цент-
ральную Европу, они, к несчастью, потерпели поражение при Пу-
атье. Если бы тогда победили арабы, то сегодняшний мир был бы
мусульманским. Они навязали бы германским народностям рели-
гию, главный постулат которой - распространять истинную веру
мечом и подчинять ей все другие народы - прямо-таки в крови у
германцев. Но в силу своей расовой неполноценности завоевате-
ли не смогли бы долго продержаться в противостоянии выросшим
в более суровых климатических условиях и более физически
сильным местным жителям. Так что в конечном счете во главе
этой части исламской мировой империи оказались бы не арабы, а
омусульманенные германцы. Свой рассказ Гитлер обыкновенно
заключал следующим рассуждением: "Вообще наша беда в том, что
не та у нас религия. Почему у нас не религия японцев, которая
превыше всего ставит жертву во имя отечества? Да и мусуль-
манская вера была бы для нас более подходящей, чем, как наз-
ло, это христианство с его дряблым страстотерпием". Порази-
тельно, но еще до войны он нередко утверждал: "Сегодня
сибиряки, белорусы и степные люди живут очень здоровой
жизнью. Это делает их способными к развитию и в долгосрочной
перспективе они биологически будут превосходить немцев".
Мысль, которую в последние месяцы войны он, вероятно, час-
тенько вспоминал.
Розанберг распродавал свою 700-страничную книгу "Миф
двадцатого века" сотнями тысяч экземпляров. В общественном
мнении она воспринималась как основополагающий труд партийной
идеологии, но Гитлер во время таких чаепитий отзывался о ней
как "штука, которую никто не поймет", написанную "неким узко-
лобым прибалтом со страшно усложненным способом мышления". Он
все удивлялся, что такого рода книга смогла заполучить такие
тиражи: "Это же шаг назад, в средневековые представления!" Не
ясно, дошли ли до Розенберга эти частные высказывания.
Культура древних греков была для Гитлера совершенством
во всех ее проявлениях. Их мироощущение, как оно, к примеру,
преломилось в архитектуре, - "свежее и здоровое". Однажды он
был в большом мечтательном возбуждении от фотографии какой-то
пловчихи: "Что за великолепное тело Вы сегодня можете уви-
деть! Только в наш век молодежь начинает, благодаря спорту,
приближаться к эллинистическим идеалам. А ведь как столетиями
тело находилось в забросе! В этом наше время сильно отличает-
ся от всех культурных эпох со времен античности". Но для себя
лично занятия спортом он отвергал. Не слышал я от него и упо-
минаний о занятиях каким-либо видом спорта в молодые годы.
Под греками он прежде всего подразумевал дорийцев. Тут
сказывалось, конечно, выдвинутое некоторыми учеными предполо-
жение, что пришедшая с севера народность дорийцев была гер-
манского происхождения и не принадлежала к кругу средиземно-
морской культуры.
Одной из самых излюбленных его тем была охотничья
страсть Геринга: "И как только может человек этим увлекаться.
Убийство животных, если уж оно неизбежно, должно быть заняти-
ем мясника. Да еще и платить за это немало... Я понимаю, что
профессионалы-егеря должны отстреливать больных зверей. Ну
было бы это, по крайней мере, как-то связано с риском, как в
