астроном. - Вдруг с вами что-нибудь случится... что же мы будем делать?
- В худшем случае вы вызовете аэрокар, чтоб забрал вас, - сказал
Эйвери.
- Но, черт возьми, мне интересно!
- Ладно, ладно. Я составлю для вас словарь из тех слов, в которых я
уверен, но это вряд ли вам поможет.
Не помогло. Ну хорошо, он узнал, как назвать траву, дерево, звезду,
ходить, бегать, стрелять. Что делать со всем этим? Эйвери просиживал
вечера у костра, говоря и говоря с Джугасом; рыжеватый свет озарял его
лицо и мерцал в нечеловеческих глазах чужака, их голоса поднимались и
падали в мурлыканье, громыхании и свисте, их руки жестикулировали - и все
это не имело для Лоренцена никакого смысла.
Фернандес взял с собой гитару, под неизбежные стоны Джаммас-луджиля,
и по вечерам наигрывал на ней песни. Аласву соорудил маленькую
четырехструнную арфу с резонирующими стенками, от чего получался дрожащий
звук, и присоединился к Фернандесу. Вместе они производили комичное
впечатление: Аласву, наигрывающий "кукарачу", и Фернандес, пытающийся
подражать рорванским мелодиям. Джаммас-луджиль прихватил с собой шахматы,
и постепенно Силиш уловил суть игры настолько, чтобы побороться за победу.
Это было мирное дружеское путешествие.
Но Лоренцена угнетала тщетность их действий. Иногда он хотел никогда
больше не оказываться на борту "Хадсона", хотел вернуться назад, на Луну,
к своим инструментам и фотографическим пластинам. Да, они открыли новую
расу, новую цивилизацию, но какое дело до всего этого человеку?
- Нам больше не нужны ксенографические наблюдения, - сказал он
Торнтону. - Нам нужна планета.
Марсианин приподнял бровь.
- Вы действительно думаете, что эмиграция может разрешить проблему
народонаселения? - спросил он. - Таким путем нельзя переселить больше
нескольких миллионов человек. Скажем, сто миллионов за пятьдесят лет,
челночными рейсами, которые, не забудьте, кто-то должен финансировать.
Новые рождения быстро заполнят вакуум.
- Я знаю, - сказал Лоренцен. - Я слышал обо всем этом раньше. Я имею
ввиду нечто другое - психологическое. Просто знание, что здесь передний
край, что тут человек, прижавшись спиной к стене, может начать свой путь
сначала, что любой человек получит шанс завести собственное дело - это
глубоко отличается от условий в Солнечной системе. Это намного ослабит
социальное угнетение - изменит отношения между людьми, заставит их
повернуться друг к другу.
- Я удивлен. Не забудьте, что самые жестокие человеческие войны в
истории последовали после открытия Америки и потом - после заселения
планет Солнечной системы.
- Но не теперь. Человечество устало от войн. Оно нуждается в чем-то
новом, более значительном.
- Оно нуждается в Боге, - сказал Торнтон с пуританской страстью. -
Последние два столетия показали, как Господь наказывает забывших его
людей. Они не спасутся, убежав к звездам.
Лоренцен покраснел.
- Не понимаю, почему вы всегда краснеете, когда я говорю о религии? -
сказал Торнтон. - Я бы хотел обсудить этот вопрос на разумной основе, как
остальные предметы.
- Мы никогда не договоримся, - проговорил Лоренцен. - Напрасная трата
времени.
- Значит вы никогда не слушаете. Что ж, - Торнтон пожал плечами, - я
не великий поборник всей этой колонизации, но любопытно было бы
посмотреть, что из этого выйдет.
- Я уверен... я уверен, что бы ни случилось, в-в-ваш марсианский дом
будет сохранен! - проговорил Лоренцен.
- Нет. Не обязательно. Господь может наказать и нас. Но мы выживем.
Мы - живучий народ.
Лоренцен вынужден был признать его правоту. Соглашаетесь вы с
сектантами или нет, невозможно отрицать, что они боролись за свою мечту,
как герои. Они колонизировали огромную бесплодную изношенную планету и
заставили ее расцвести; их батальоны, распевающие псалмы сокрушили империю
Монгку и победили Венеру. Верующие, как бы они себя не называли:
христиане, сионисты, коммунисты или представители сотен других религий,
потрясавших историю, обладали особой жизнестойкостью. Из-за этих
потрясений разумные люди не принимали их веры. Если он делал это, то
переставал быть разумным.
Лоренцен взглянул на мешковатые серые фигуры рорванцев. Какие мечты
скрываются в этих нечеловеческих черепах? За что они смогли бы
раболепствовать, убивать, обманывать и умирать?
За свою планету?
10
Мигель Фернандес родился в провинции Латинской Америки, известной под
названием Уругвай. Его семья была древней и богатой, и Мигель был одним из
тех немногих, кто никогда не голодал. В его жизни были книги, музыка,
театры, яхты, лошади; он играл в поло за свой континент в мировых
первенствах и переплыл на яхте Атлантический океан. Он же проделал большую
стратографическую работу на Луне и на Венере, веселился со множеством
друзей, любил много женщин и отправился к звездам с песней.
Он умер на Трое.
Это произошло до ужаса быстро. После двухнедельного пути по прерии,
группа достигла местности, откуда начался медленный подъем к тусклым
голубым очертаниям гор, возвышающимся на горизонте. Это была земля высоких
жестких трав, тонких деревьев, холодных быстрых рек; постоянно дул ветер,
а в небе кружили птицы. Продвижение замедлилось, так как рорванцы петляли,
отыскивая пологие склоны, но, тем не менее, в день проходили около
тридцати километров. Эйвери сказал, что спрашивал, долго ли им еще идти,
но не понял ответа.
Отряд растянулся цепочкой среди разбросанных валунов. Вокруг все было
полно жизни: тетраптеры ловили порывы ветра всеми четырьмя крыльями,
потревоженные маленькие зверьки отскакивали в сторону, стада рогатых
рептилий останавливались в отдалении и смотрели на путешественников
немигающими глазами. Лоренцен шел впереди рядом с Аласву, пытаясь
пополнить свой рорванский словарь названиями новых объектов. Он увидел
маленькое ярко-раскрашенное животное на склоне, что-то вроде крупной
ящерицы, и указал на него.
- Воланзу, - сказал рорванец. Благодаря практике, Лоренцен научился
различать отдельные фразы; раньше все они для него звучали одинаково.
- Нет, - астроному казалось странным, что Эйвери еще не знал слов
"да" и "нет". Может быть, язык рорванцев не содержал этих понятий. Однако
"нет" он сказал по-английски. - Я знаю это слово, оно обозначает "камень".
А я имею ввиду эту ящерицу.
Лоренцен подошел ближе к животному и указал на него вновь. Двойное
солнце ярко отражалось в его переливающейся чешуе.
Аласву колебался.
- Шинарран, - сказал он, наконец, вглядевшись получше. Лоренцен
записал это слово в блокнот и двинулся дальше.
Через минуту он услышал крик Фернандеса.
Он обернулся. Геолог уже падал, и Лоренцен увидел, что ящерица
вцепилась ему в ногу.
- Вот дьявол!..
Он побежал обратно, вскарабкался на скалу и успел увидеть, как
Торнтон схватил ящерицу за шею, бросил на землю и раздавил ей голову
сапогом.
Все столпились вокруг Фернандеса. Он смотрел на них глазами, полными
боли.
- Hace frio... [Холодно (исп.)]
Торнтон разрезал штанину, и они увидели след укуса и пурпурный круг
вокруг него.
- Яд! Быстрее аптечку первой помощи! - выкрикнул марсианин.
- Вот. - Эйвери мягко отстранил Торнтона и склонился над Фернандесом.
Как психолог, он был знаком с медициной. Его нож сверкнул, разрезая плоть.
Фернандес задыхался.
- Я не могу дышать... Madre de Dios [Матерь божья (исп.)], я не могу
дышать...
Эйвери хотел прижаться ртом к ране, но затем выпрямился.
- Нет смысла высасывать, уже добралось до груди. - Голос его был
тусклым.
Рорванцы беспомощно толпились вокруг, глядя так, будто хотели
что-нибудь сделать, но не знали что. Глаза Фернандеса закатились, и они
увидели, что его грудь перестала вздыматься.
- Паралич дыхания. Надо делать искусственное... - Джаммас-луджиль
взял руки уругвайца в свои огромные лапы.
- Нет. - Эйвери щупал его пульс. - Бесполезно. Сердце остановилось.
Лоренцен стоял очень тихо. Он никогда раньше не видел умирающих. В
этой картине не было ничего величественного. Фернандес лежал, нелепо
свернувшись, лицо его покрылось пятнами, маленькая струйка слюны стекала
изо рта. Ветер прорвался между людьми и взъерошил ему волосы. Смерть -
непривлекательное зрелище.
- Вызываю лагерь. - Джаммас-луджиль стащил рацию со спины. - Ради
бога, вызываю лагерь. У них есть средства оживления.
- Не для этого яда, - сказал Эйвери. - Пахнет как синильная кислота.
А скорость действия! Боже мой! Он должно быть поразил уже всю кровеносную
систему.
Они долго стояли молча.
Джаммас-луджиль вызвал Гамильтона и доложил о случившемся. Капитан
застонал.
- Бедный маленький дьявол! Нет, бесполезно везти его в лагерь.
Ответ капитана пришел в виде точек и тире. Рорванцы смотрели,
выражение их лиц было непонятно. Может, они считали это ритуалом - люди
разговаривают со своим богом.
- Спросите его, что нам делать, - сказал Эйвери. - Скажите, что
рорванцы собираются продолжать путь, и я хочу идти вместе с ними.
Пришел ответ:
- Похороните геолога и поставьте опознавательный знак. Не думаю,
чтобы в этих обстоятельствах следовало считаться с его религией.
Кто-нибудь из вас хочет вернуться в лагерь? Кар готов... Нет? Хорошо.
Тогда идите дальше и, ради любви всех людей, будьте осторожнее.
Потребовалось немало времени, прежде чем удалось выкопать могилу теми
инструментами, которые были у них с собой. Рорванцы помогали, а потом
принесли кучу обломков, чтобы образовать могильный холм. Эйвери взглянул
на Торнтона.
- Не скажете ли несколько слов? - очень мягко спросил он.
- Если хотите, - ответил марсианин. - Он был не моей веры, вы знаете,
а здесь нет людей исповедующих его религию. Поэтому я просто скажу, что он
был хорошим человеком.
Не лицемерно ли это, размышлял Лоренцен. Торнтон, для которого
Фернандес был папистом; проклинавший его за шумливость, Джаммас-луджиль;
фон Остен, называвший его размазней и глупцом; Эйвери, для которого
Фернандес был лишним поводом для беспокойства; он сам, никогда не
сближавшийся с этим человеком; даже рорванцы - все стояли вокруг могилы,
молчаливо сознавая чувство утраты. Есть ли в этом смысл, или это
признание, благоговение перед вульгарной предопределенностью всей жизни?
Они больше ничего не могли сделать для мертвого под этими скалами; хотели
ли они сделать больше, когда он жил?
Когда все закончилось, было уже слишком поздно пускаться в путь. Они
собрали сухие ветки, траву для костра и молча поужинали.
Джугас и Эйвери начали свои лингвистические занятия; фон Остен угрюмо
свернулся и уснул; Торнтон читал библию в тусклом свете костра; остальные
рорванцы шепотом переговаривались друг с другом. Костер громко трещал. За
освещенным кругом виднелась залитая лунным светом земля, ветер свистел в
ветвях деревьев. Тут и там в темноте раздавались крики животных. Это была
не земная ночь - люди никогда не знали такой ночи, не знали такого
холодного звездного неба с двойным полукругом - созвездием, не слышали
таких звуков. Долог путь домой, долго придется блуждать душе Мигеля
Фернандеса, пока она доберется до зеленых долин Земли.
Лоренцен почти бессознательно бормотал слова древней погребальной
песни и смотрел на смутно вырисовывавшийся, красноватый от костра,
могильный холмик. Свет и тень ткали свои узоры на нем, и, казалось,
