Пусть кипятится, Акулетта Леху всерьез не принимала, перебьется, ката-
ла. Женщина откинулась на спинку: одной войти нельзя, вдруг ее поджи-
дают с паяльной лампой, чтоб сама показала, где что? Только уверен-
ность грабителей, что сквозь плотные шторы и лучик не просочится, их
подвела. Или. покидая поспешно квартиру забыли выключить свет и комна-
ты пусты? Если она притащит Леху, завтра весь город узнает, что Аку-
летту очередной раз чесанули вчистую, и все поддельно примутся жалеть,
в душе радуясь: ну что, дурища, опять.
- Леш,- Акулетта решилась,- хочу тебе показать вещицу, зайдем?
- Какую? - Леха оживился: у Акулетты водились предметики, прилипали от
ее наезжающих издалека кавалеров.
Нет, перепроверяла себя Акулетта, не права. что толку в одном Лехе,
если там целая банда орудует, надо тащить мужиков из машины на развед-
ку, но тогда огласки не миновать, а вместе с ней и смешков за спиной в
любом кабаке.
Акулетта толкнула дверцу, обдало холодным воздухом, распрямившись,
ощутила уверенность и силу, нагнулась в салон:
- Кофе не желаете, господа? - Знала, что сосед по заднему сидению не
откажется, или не его рука два раза, будто невзначай, гладила колено
дремлющей Акулетты.
Тоскливо, когда в твоей квартире шарят чужие люди. Добра понатаскано в
комнатах на две жизни. Господи, неужели сначала? Маска неприступности
всегда украшала Акулетту более всего, но злоба преображала ее в ред-
костную красавицу. Леха выбрался из машины и оцепенел пораженный: в
свете уличного фонаря Акулетту будто перетащили из кинопавильона, где
удачливый режиссер залучил на съемки звезду всех времен и народов.
Акулетта не отрывалась от полосок света, выбивающихся сквозь собствен-
норучно подшитые шторы. Четыре валета перехватил взгляд, случайно до-
гадался или расшифровал ее тревоги - не узнать - уточнил:
- У тебя гости?
- Похоже,- скрывать глупо, ну их всех к чертям со смешками да пересу-
дами, пусть ржут, ее не утопить, снова начнет с нуля, снова поднимет-
ся, превзойдет себя, и тогда уж ни одна живая душа не проведает, где
она обретается, ни единая, даже мать, о сестре и разговора нет.
Леха понимал, что в разгар ночи без ведома хозяйки гости запросто не
заваливаются и все же не утерпел: - Может, полюбовничек хмельной заб-
рел? Не совладал со страстишкой. в разогреве?
Мужество изменило Акулетте, голос прозвучал хрипло, надрывно:
- Там, Леш, у меня все, понимаешь, все, два года ломовых трудов,- из
пылающих злобой глаз брызнули слезы.
Леха пригнулся к машине, скомандовал мужикам подъем, вооружил железя-
ками из багажника, процессия двинулась к подъезду потерпевшей.
Лифт решили не вызывать - еще спугнут шумом - но, чтоб кабину не угна-
ли наверх, на первом этаже распахнули дверь, лестницу одолевали, ста-
раясь не шуметь, более всего опасаясь, что неожиданно распахнется
дверь случайной квартиры и ополоумевший спросонья бухгалтер или стар-
ший инженер завопит, узрев мужиков с гаечными ключами и шампурами в
руках под водительством женщины невиданной красоты.
Первым к квартире Акулетты приблизился Леха, ступал на цыпочках, выта-
щил изо рта жвачку и залепил глазок, Акулетта отметила: для грядущих
россказней о деталях ограбления подругам - находка.
- Жми звонок,- прошипел Леха, балконов у тебя нет, лоджии тоже, никуда
не денутся.
- А если они при стволах? - осторожно осведомился жаркий сосед Акулет-
ты, и все они увидели, как Леху окатила волна удушливой бледности и
заплясал кадык.
Игроки враз выдохнули пары абрау-дюрсо. Четыре валета попытался скро-
ить улыбку бесстрашия - жалкое зрелище. Акулетта окинула взглядом всех
четверых: не мужики! Эх ма, трусят - потеют гуще бабы, наквасили бабок
и вознамерились жить бессрочно, жрать да пить, в многогодичном ублаже-
нии себя любимого и протянуть до отмеренных пределов.
За дверью послышался шорох. Все напряглись. Акулетта вспомнила про ко-
та. Может, зверь вышагивает, выгибая спину скребет порог, уцелел кот?
Изнеженный, промытый, надушенный лучшими парфюмами хозяйки, такому раз
ткни кованным ботинком в морду, глядишь, издох. Акулетта еще раз обе-
жала взором защитников с шампурами и разводными ключами. Всех отдала б
за кота, все их жизни загубленные и подлые за одного кота, не раздумы-
вая. Шагнула к двери, и мужики горохом посыпались от двери с расчетом,
что если начнут палить, оказаться вне досягаемости пуль. Акулетта от
двери на отступала, жуткая усталость поразила ее сразу после нажатия
кнопки, пришло успокоение: будь что будет, если конец, то и не понадо-
бится горбатиться, снова карабкаться, снова гнуться, вертеться, цело-
вать щербатые рты, гладить сальные, редкие волосенки, эх, ма, припом-
нилось из далекого детства, из уст соседки, что лузгала семечки на за-
валинке, ухарское: эх, ма, никак не подходящее, не ожидаемое в устах
женщины, обликом и повадкой напоминающей богатую итальянскую аристок-
ратку.
Дурасников проснулся от сухости во рту, включил ночник, нащупал, не
глядя вниз, тапочки и побрел в туалет. Сливной бачок выплюнул воды с
хрипом и негодованием. Дурасников завернул в ванну, ополоснул руки,
оглядел в зеркале во всю стену красную рожу с заплывшими щелями глазе-
нок, дотронулся до набрякшего века и тут уперся взором в левую подмыш-
ку, отраженную в зеркале, а в подмышке ядреный гнойник. Фу ты, ну ты!
Дурасников сызмальства заимел склонность к фурункулезу, намаялся
по-молодости, потом соки жизни поприглохли, научился их усмирять замп-
ред густой смазкой йодом, и вот вдруг вылез бугор с бело-зеленой го-
ловкой, как раз накануне поездки в баню, накануне решительного штурма
подруги Наташки Дрын, обещающей ласки Светки, который предопределил
себе Дурасников в грядущую субботу. Зампред вытянул ящик с лекарства-
ми: переворошил разноцветные таблетки в целлофане, горчичники, пипет-
ки, десяток упаковок перцового пластыря и, наконец, откопал пузырек
йода. Толстые пальцы неуверенно вытянули резиновую пробку, Дурасников
ваты не взял, хотел приложить горлышко пузырька к гнойнику, прижать
плотно и окатить наглое вздутие прямо из стекляшки. неожиданно в
спальне сорвался будильник, фальцетно и неправдоподобно громко в тиши-
не ночной квартиры, пальцы Дурасникова дрогнули, скользкое тельце пу-
зырька вывернулось и, разбрызгивая йод по сторонам, полетело к полу.
Любимые тапочки зампреда покрыли вызывающе черно-коричневые пятна, на
полу растеклось напоминающее дулю озерцо, а на полах светлого халата,
только что купленного на доставшиеся в подношение чеки, зачернели по-
лосы, будто ветвящиеся рукава дельты реки, мощно впадающей в море.
Дурасников не шелохнулся. Вмиг прозрел, сразу увязал появление Апрак-
сина с серией мелких неприятностей, посыпавшихся в последние дни и как
бы предупреждающих: это цветочки, это цветочки, цветочки это. Возмож-
но, панически настроенный Дурасников проявил чрезмерную склонность ко-
выряться в мелочах и связывать события незначительные, и попросту пус-
тячные, придав весомость происходящим переменам.
Супруга зампреда тенью, летучей мышью скользнула за спиной:
- Ну что? - боязливо задохнулась, готовая, как и всегда, принять на
себя любую вину, лишь бы отвратить крик мужа.
- Ничего,- Дурасников уцепил полу халат, потянул вверх, пытаясь побли-
же поднести к лицу жены и сразу не сообразив, что задачу поставил не-
разрешимую,- вот халат. видишь, из-за прыща.
На лице жены мелькнуло удивление и страх: спросонья никак не удавалось
совместить причину стояния мужа в кухне среди ночи, упоминание халата
и таинственного прыща. Все тяготы понимания недоступного жена Дурасни-
кова давно возложила на себя, исходя из очевидного: она всегда непра-
ва, муж всегда прав.
- Прыщ?..- робко уточнила перепуганная на всю жизнь супруга.
- Ну да, прыщ,- Дурасников пожал плечами, как обычно пожимал, поража-
ясь подчиненным, выказывающим чудеса тупости.
- А что халат? - жена присела на край кухонного стула из нового гарни-
тура.
- Видишь,- Дурасников ткнул подмышку,- сучье вымя!
Жена поморщилась - не переносила крепких выражений,и даже это невинное
вымя заставило содрогнуться.
Дурасников, давно оповещенный об отношении жены к пахучим словесам, не
лишал себя удовольствия издевки:
- Видишь, сучье вымя, я хотел его прижечь йодом, а тут будильник.- по
глазам жены, только что блеснувшим пониманием - прыщ и йод увязывались
- зампред понял, что снова ввергает спутницу жизни в пучину раздумий:
при чем тут будильник? Дурасников взорвался:
- Дура! Таращится, корова! Неужто трудно понять?.. Вскочил гнойник, я
хотел промазать его йодом, будильник, черт, взревел, будто взбесился,
я вздрогнул, выронил пузырек и вот обляпал пол, хрен с ним, тапки, то-
же переживем, и. халат только! Вот! - Дурасников выговорился и притк-
нулся задом к столу. Халату как раз отводилась не последняя роль в ба-
не. Дурасников живо представлял себя завернутым в кремовую, махровую
ткань, стоящим на краю бассейна, и припоминал книжку, однажды читанную
в старших классах про римских патрициев, про термы, про томные развра-
ты под палящими лучами и в тени опахал, порхающих в руках нубийских
невольников, про вина, откушиваемые, не вылезая из вод, стесненных
мраморными плитами.
- Отстирается? - Дурасников поспешно покинул времена консулов.
- Попробую.- Глаза виновато опущены, личико сплошь маска вины, цвет
губ и щек един - серый.
- Попробуй! - Зампред развязал пояс, повернулся к жене спиной, помогая
стянуть халат.
Вернулся в спальню, улегся, ворочаясь и припоминая, есть ли в доме еще
йод. В ванной лилась вода, Дурасников дернул ногой - пусто, повел ру-
кой - пусто: как хорошо одному в кровати, никто не мешает, не вороча-
ется рядом, не сопит, не заставляет тебя проявлять осторожность, меняя
позу спанья.
Вода лилась шумно, но ритмично и успокаивала: отменно, если б так веч-
но лил этот поток, смывающий следы йода с халата зампреда, смывающий
до полного исчезновения, так, что не стыдно предстать в позе соискате-
ля запретных наслаждений.
Жена Дурасникова притулилась на краю ванны и рыдала, не от пустоты
пролетающей жизни, не от точного знания, как супругу вольготно сейчас
одному, не от невозможности встретить хоть единожды человека, удосу-
жившегося приласкать ее, а только по причине пятен на халате, не жела-
ющих смываться. Сразу определила - пятна навечно, йод не пачкает - пе-
режигает, и нет силы свести с мужнина халата безобразные следы борьбы
с гнойником под мышкой. Упорство пятен, их неколебимость означали одно
- ор, топание ногами, упреки - я тебя кормлю, пою, одеваю, да как?! -
И в конце концов отбытие в баню с чувством невинно оскорбленного; суп-
руга подслушала переговоры мужа с Пачкуном, и малая радость, оставшая-
ся ей в жизни,- ревность, захватила целиком. Дурасников был любим, как
сплошь и рядом случается с ничем не заслужившими такой чести. С младых
ногтей уверовал - ему положено: власть, обеспеченность, любовь и не
ошибся, может потому, что не сомневался - положено! В то время как
других, мозгами величиной со шкаф, ломало в корчах сомнений на собс-
твенный счет.
Жена Дурасникова служила в другом исполкоме, где дружок зампреда зап-
равлял весомым отделом; служба не тяготила, муж сразу вразумил: никуда
не рвись, не перечь, не груби, не возникай и тогда можно ничего не де-
лать, дремать, вязать, почитывать, скучно это, правда, но оправдано
еще и потому, что ничего неделание исключает ошибки, страхует от
волчьих ям и капканов; дружи с такими же блатными женами, обменивайся
с ними сплетенками про благоверных, глядишь, и мне что из услышанного
сгодится: остальное Дурасников брал на себя и часто ловил себя на мыс-
ли; хоть бы завела кого. Нет сил рассматривать постное личико мышки,
дышащей на тебя, сдувающей пылинки, готовой руку отсечь, кровь выжать
