лых, а тут все тяготы, куда да кому с толком всучить бабки, чтоб поте-
шить себя всласть, как раз и не замечая - чего зря сердце рвать? - по-
лумор, что разливается вокруг тебя.
Шурф суетился, подобно Пачкуну, мясник давно уверовал, что беды боятся
денег, как огонь воды и, если бочек поливальных в избытке, всегда пла-
мя собьешь, а еще Мишка предвкушал предстоящие рассказы - благо очеви-
дец - перетасовывал подробности, умилялся раскрытым ртам, видел себя в
центре внимания и обмозговывал, где приврать допустимо, а где держать-
ся единственно правды. Беда не велика. Приманке не позавидуешь - факт,
остальным только нервное возбуждение, ну, может, общеукрепляющая маета
с законом: Мишка считал, что труженикам опасных ремесел время от вре-
мени с законом сталкиваться, что спортсмену тренировки, вещь необходи-
мая, не то навык утеряешь. И сейчас про себя беседовал с дознавателем,
перебирая, что спросит чин, а что ответит Шурф, а о чем умолчит.
Фердуева отворила форточку, с улицы ворвался покалывающий воздух. Ду-
расникова облизало холодом, и впервые, кажется, зампред убедился, что
все наяву, не сон, не полупьяный бред, а именно в его присутствии сго-
рела девка и как раз та, желанная, наделенная буйным, голодным вообра-
жением зампреда невиданными женскими совершенствами. Дурасников бочком
покатился к двери. Побег завораживал - возможно выкрутится? - беглец
перебирал ножонками не хуже балерины, на одних носках неслышно крался
к медной дверной ручке - дерни на себя и. свобода - только ноги не жа-
лей, дуй во всю мочь, дальше и дальше.
- Куда вы, Трифон Кузьмич? - Фердуева ласково прихватила трясущегося
Дурасникова, потянула к себе.
Сволочь! Господи, каковская сволота. Ну, мужики всегда отличались, но
баб-то вывели каких, Господи, хуже пьянчуги-убивца: ни сострадания, ни
боязни, вроде как и надругаются над сильным полом, мол, обратили нас в
стерв, стреноженных авоськами, придавленных кульками да бурлацкими
поклажами, теперь лопайте от пуза чево желали.
- Там холодно, Трифон Кузьмич, а вы налегке,- добавила Фердуева, ози-
рая притихшую горстку перепуганных и давая понять каждому, что зампред
желал бросить дружков на растерзание и вульгарно смотаться, блюдя
собственную сохранность.
Дурасников едва не рухнул от злобы, глотку стянуло, будто обручем
стальным или струной, как теперь принято, по уверениям рыжего Филиппа,
заклокотал зампред по животному, разевая рот и выпучивая глаза.
Фердуева успокаивала Дурасникова,поглаживала, радовалась, что угодит
рыжему Филиппу, если удастся принести в жертву зампреда: начальство
любит время от времени бросить на растерзание львам оступившегося из
своего круга: двойная выгода, и народ ублажен жертвоприношением, и в
кругу избранных, если кто бузотерить вознамерился, поутихнет при виде
жестокой расправы. Филипп, конечно, никогда бы не сказал Фердуевой
прямо, мол, подставь Дурасникова, но Нина Пантелеевна умела уловить
тонкие помыслы прикрывающих властодержцев, умела порадовать даром, не
унижая, не доводя средних и мелких тиранчиков до высказанной вслух
просьбы.
Триша, хотела укорить Фердуева, что ж ты, сукин кот, мылишься в бега,
а ответственность? Ваша дойная коровенка, протерли уши внемлющих до
дыр, а на себя-то не шибко примеряли эту самую ответственность! Триша,
притормози, побудь в коллективе, водочку-то вместе жрали под икорку,
под разносолы Почуваева, а кругом, Триша, твоими и напарничков твоих
трудами запустение: зараза в родильных домах, осатаневшие в злобе
сестры милосердия в больницах, старики и старухи, сирые и калеки, до-
веденные до нечеловеческой нищеты, боль и горе кругом, Триша, и барах-
таются в водочных волнах смытые с корабля нормальной житухи, и захле-
бываются, и ко дну идут камнем.
В домике напротив коротышка Кордо, как раз допивал остывший чай. Мол-
чали долго. Апраксин сутулился на шатком табурете, и следователь про-
куратуры вдруг высказался, будто для самого себя, будто увидел - чего
увидеть никак не мог - что Фердуева подбирает слова клеймящие зампреда
и, неожиданно, продолжая нескончаемую беседу с Апраксиным, разразился
поучающим:
- Тут какая штука вырисовывается. когда верность властям становится
промыслом подавляющего большинства, за верность перестают щедро пла-
тить и тогда все бросаются изыскивать источники денег вне госкормушки.
Заковыка!..
Фердуева глянула в темень за окном, похоже силилась различить и домик
через дорогу, и пыльное оконце, и за немытым стеклом коротышку, выго-
варивающего слова, коих так не хватало сейчас Нине Пантелеевне. Ферду-
ева поморщилась,щне услыхав подсказку с противоположной стороны улоч-
ки, оттолкнула Дурасникова и стала думать о двери, о неприступной
твердыни, скрывающей накопления хозяйки: захоти, вмиг переплавишь в
деньгу, а с мошной всегда на плаву в безбожной державе, где не брать,
не мздоимствовать, вроде как блажь, болезнь, хуже того, смахивает на
преступление супротив большинства.
Приманка дотлевала на глазах, хрипы, время от времени рвущиеся из
обожженных губ, будто выдергивали присутствующих на миг из гипнотичес-
кого сна.
Только дверь своей стальной неприступностью, хитроумностью запоров
утешала Фердуеву.
В разгар ночи машина техпомощи пробиралась по притихшим улицам в нап-
равлении дома Фердуевой. Кругом ни души, лишь фасады уснувших зданий.
Редко где промелькнет легковушка и тут же исчезнет. Уныло переключают-
ся бесполезные в глухие часы светофоры, подмигивают сами себе. Желтый
кузов с подъемным стаканом потряхивало на выбоинах, перед поворотом к
нужному дому техпомощь притормозила, пропуская фургон с надписью
"хлеб": навстречу хлебу, несущемуся на запад города, промчался хлеб,
устремившийся на восток и. тишина. Техпомощь подъехала к подъезду Фер-
дуевой.
Из кабины выбрался мужчина, сжимая за холщовую горловину позвякивающий
мешок, ловко взобрался в кузов, влез в стакан, человек за рулем скло-
нился к приборной доске, стакан на телескопической ноге пополз вверх.
Мужчина в стакане махнул рукой - нога замерла - оперся об обод на
уровне живота, заглянул в темное окно квартиры Фердуевой, в спальню,
любимую комнату Нины Пантелеевны, включил фонарик, луч поскакал по
статуэткам, краснодеревным бюро, китайским напольным вазам, цифербла-
там старинных часов с узорными стрелками.
Из ближнего переулка высунулся нос патрульной машины и тут же исчез.
Мужчина в стакане достал из мешка бутылку с зажигательной смесью и
швырнул в окно, а за первой еще одну и еще. Пламя полыхнуло вмиг, осо-
бенно уцепившись за шторы, мужчина в стакане махнул и раздвижная нога,
сглатывая собственные колена одно за другим поползла вниз.
Первая бутылка с горючей смесью опустилась на пол в квартире Фердуевой
в три часа двадцать одну минуту, через полчаса все выгорело дотла.
Сигнал о пожаре в доме поступил в три часа пятьдесят две минуты, через
одиннадцать минут бригада пожарных в составе шести машин прибыла к
месту происшествия, в начале пятого пожар локализовали, к пяти ликви-
дировали.
Обивка неприступной двери пострадала только изнутри, сталь полос наг-
релась, но не дрогнула, дверь не подвела Фердуеву, теперь также надеж-
но отделяя пепелище от внешнего мира.
В три часа сорок две минуты пустая техпомощь додремывала ночь во дворе
заведения Чорка.
Фердуева узнала о пожаре от Филиппа-правоохранителя - позвонила утром
в воскресенье, прямо домой рыжему, посоветоваться, что делать с телом
Приманки.
Филипп утешил - ничего страшного, подмогнем! - порадовался дурацкому
положению зампреда, распространяться не стал, подытожил, смеясь:
- Жизнь продолжается! - и швырнул трубку.
И в самом деле продолжается.
Фердуева не слишком скорбела об уроне, дело наживное, жаль только,
поджидаешь беду с одной стороны, отгораживаешься намертво, а беда -
хвать! - подбирается с другой.
Жизнь продолжается.
Нина Пантелеевна весело шагала со станции, окончательно решив не де-
лать аборт.
Дверь не спасла. Имущество выгорело на славу. Хозяйку жалели. Чорк
рассыпался в соболезнованиях. Знали об отъезде Фердуевой на дачу толь-
ко Мишка-мясник и. Чорк.
Уцелела единственно фарфоровая фигура Сталина - купила по случаю у
смертельно больной заслуженной артистки. Хоть что-то сохранилось. На
память. Вождь еще войдет в цену. Похоже, войдет?..
Пострадавшая особенно не тужила.
Жизнь продолжается.
По городу поползли слухи о сожжении Приманки - Шурф не подвел, оповес-
тил заинтересованные круги,- и северяне оставили хозяйку нового корпу-
са в покое.
Рыжий Филипп оказался прав: ничего страшного.
1992 год
