Наташка Дрын лезла к Пачкуну. Приманка, раскрасневшаяся от выпитого,
елозила по коленям Дурасникова. Зампред набычился, мял девку без слов,
скорее всего причиняя боль. Шурф утратил красноречие и мастерски мате-
рился. Васька Помреж скакал вокруг стола, щелкая лошадиной челюстью,
поцеловывая меж перебежками, то Светку, то Наташку, то единственно
непьяную Акулетту, почтительно обходя Фердуеву. В беспорядочном круже-
нии Васька успевал прихватить гитару, просыпать на очумелые головы па-
ру аккордов, вплетая в куплеты, слова непонятные, нечленораздельные,
напоминающие бред.
Насосалась Светочка, дура строеросовая! Фердуева оглядывала Приманку,
как рыболов жирнющего червя. Складывалось неплохо, похоже все залили
под завязку, только Акулетта еще не поплыла, так красотке на все пле-
вать, погружена в себя, постороннего не замечает.
И тут Васька кинул банный клич. Сорвались, будто обезумевшие. Почуваев
попытался удержать гостей, куда там! Пронеслись по тропинке вихрем,
разделись без стеснения, бабы на глазах мужиков, и только Фердуева
царским движением сбросила шубу к ногам и осталась в купальнике. Голые
тела замельтешили перед глазами. Фердуева пила чай, ни разу не суну-
лась в парную - может пощадить плод? - Из комнаты с бассейном доноси-
лись всплески, фырчание, ор.
Почуваев крутился возле Фердуевой, когда обезумевший от жара Дурасни-
ков вывалился из парной, бугай в фетровом колпаке на толстомясой баш-
ке. Раздетый Дурасников оказался вдвое жирнее, чем в одеждах: бабья
грудь со сморщенными сосками, многоскладчатый живот, хозяйство мужское
Дурасников прикрывал фанерным кругляком, а оборачиваясь в простыню,
обнажил, и Фердуева хмыкнула презрительно: жалкий прибор, право слово.
Зампред величаво рухнул на скамью напротив Нины Пантелеевны, принялся
жадно лакать чай, чавкая во всю ивановскую. Тут же явился Пачкун, стал
ухаживать за кормильцем. Дурасников потребовал Приманку. Наташка Дрын
вмиг приволокла, похоже, отрезвевшую Светку, усадила рядом с зампре-
дом. Дурасников пьяный и вовсе оказался дураком, оглядывал всех свысо-
ка, бил себя в грудь, брызгая слюной, выкрикивал:
- Кто я? Государственный человек. Опора порядка. разума. справедливос-
ти.
Дон Агильяр утирал ряшку зампреду: господи, от какого дерьма зависишь!
Скотина - одно слово, а тоже сумел подпереть себя опорами, возвел кре-
постные валы, сумел втереться в доверие. Такие же, мордорылые, меж со-
бой толкуют: наш человек! Надо ж! Ни мозгов, ни упорства, ни вида че-
ловеческого, может потому и наш? Смехотворный тип, вот и устраивает,
выгодный фон, не подсидит, не взбрыкнет, предан, как раз понимая ник-
чемность свою в любом серьезном деле.
Народ повалил из парной, отнырявшись в хлад бассейновых вод. Гомонили,
распивали чаи, всклокоченные, перевозбужденные, не похожие на себя.
Бабы прикрылись, лишь Акулетта устроилась в торце стола, выставив на
всеобщее обозрение тугую грудь. Бесстыдством в их кругах не удивишь,
но Фердуеву другое бесило: расселась, сытая, гладкая, во все сезоны
навороченная в привозное, тварь, а Нинка в свои двадцать с хвостиком
металась по зоне и думать не думала, что так люди живут, слыхала вся-
кое, но не верила, чтоб без вони, без мордобоя, без подстилания под
разных мужиков, чаще потливых, с несвежими запахами изо рта, добро,
если сивушными, а то и гнилью сшибающими за версту.
Почуваев распахнул дверь, всех ожгло морозным воздухом. Снова поскака-
ли в парную.
- А вы чего? - отставник вздохнул с облегчением, когда комната опусте-
ла.- Не уважаете?
Фердуева знала, чем улестить хозяина.
- Варенье, Михал Мифодич, отменное, ягодины каждая, будто ручной рабо-
ты.
- Так и есть, жена косточки шпилькой выковыривает, абрикосины одна к
одной отбирает. Абрикос фрукт особенный. На прошлом дежурстве вычитал,
что в азиатских горах есть затерянная долина, и живут там люди, единс-
твенно питаясь абрикосами, натуральными, вялеными и еще по разному
приготовленными, но только абрикосами, подчеркну. так в этой долине
мужики по сто лет мальчиками считаются, бабы по девяносто - девочками.
Сто пятьдесят не возраст, и воздух там разреженный. Выходит, чем мень-
ше дышишь и, само собой, меньше жрешь, тем более век твой продляется.
Все бы ничего, да при мизерном харче и в изоляции, и деньги навроде
лишние, никак такого поворота взять в толк не могу. Нас ведь как вы-
муштровали? Чтоб там газеты не трещали, что масляноглазые проповедники
в телерамке не талдычили, а денежки основа основ, почище воздуха при-
гождаются. Выходит, правители наши в заботах о державных чадах решили
держать нас в условиях денежного разряжения - нехватки всегда и на все
- для нашего же блага, для продления века индивидам. Затейливая исто-
рия вытанцовывается. Бедуем для блага! Еще намекают башковитые говору-
ны, вот, мол, иезуиты мастеровитые были на издевку. Куда им, подрясни-
кам, тягаться с нонешним веком? Дак я отвлекся, занесло на обочину
разговора. Абрикос растение таинственное, возьмите к примеру.
Фердуева перестала слушать, отвернулась, Почуваев обиженно умолк. Че-
рез полчаса парящиеся, изошедшие десятыми потами, оголодали, жор напал
внезапно и рьяно, решили махнуть на террасу, довершить пир.
День перевалил за вторую половину, солнце, будто выцвело, вяло с уста-
лостью кропило землю укороченными лучами.
Помреж и Фердуева толковали под голыми стволами с ветвями, присыпанны-
ми снегом. Хозяйка подставила лоб угасающему солнцу, волосы ее, неп-
равдоподобно смоляные, подчеркивали белизну резко очерченного, будто
резцом вырубленного лица. Васька делился своими страхами, намекал,
будто кольцо сжимается, тревоги накатывали волнами пенными, с крутыми
гребнями. Фердуева ценила Помрежа. Васька ей подходил в советники сра-
зу установившейся бесполостью их отношений, размеренностью суждений, а
также склонностью к вышучиванию окружения. При видимой сумеречности
натуры, скрытно от любопытствующих, Фердуева любила зубоскалить о
приближенных, до сих пор изумляясь, как ей, девочке из глубинки, уда-
лось подмять столичных ушляков и ушлянок; в ее сторожевой гвардии на-
род водился клыкастый, погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками,
заведовавший парковыми биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов
высших категорий, державший нутриевые фермы, подстригавший пуделей в
обеспеченных домах, промышлявший клюкву с риском гадючьего укуса или
отморожения придатков. сторожили люди всякие, но чаще интересные,
только копни и насыпят из пережитого, не поверишь.
Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться,
надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срос-
лось, хоть годов утекло вдоволь.
По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных,
нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо
хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая
глаз, Фердуева прервала:
- Вась, ты нервный стал, опасаешься?
Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую
красноту клетчатым платком.
- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями,
добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени.
Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок,
ласковое тепло отвращало от недоброго.
- Вась, ты в судьбу веришь?
Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в де-
сяти по направлению к баньке.
- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если
рук не приложить.
- Умник! - Фердуева сверкнула зубами.- У нас все и организованно, не
боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.
- Кольчужки рвутся,- возразил Помреж,- да и ножи разные водятся, иной
похлеще пики, а то и копья.
- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.
Помреж поддержал:
- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.
- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того
и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины.
Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами
и ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его,
как хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас,
растворился в бескрайности родины чудесной. Но. на рожон лезть глупо,
скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или
предоставление помещений для тех же целей.- Фердуева подняла воротник,
пощекотала уши длинным ворсом.- Наказывается лишением свободы на срок
от пяти до десяти с конфискацией.
- Или без! - поддержал Помреж.
- Или без,- согласилась Фердуева и уже серьезно добавила,- от двести
шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а северя-
не наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно, а
мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде кровопус-
кания, оживляется организм.
Помреж натянул толстые, дутые перчатки - дар Лильки Нос после недавне-
го кутежа, хозяйка скользнула взглядом по перчаткам, пригодным разве
что для горных склонов альпийских курортов, в глазах ее метнулись сме-
шинки.
- Светка, тварь, долг не возвращает,- неожиданно сказала Фердуева.
- Много?
- Пустяки, Вась, не в бабках дело, в ослушании. Возомнила, сучонка,
раз мужики крякают в ее объятиях, то и Фердуева потерпит, а я терпеть
страсть не уважаю, не приучена, натерпелась на сто лет вперед.
Помреж смолчал, не завидовал сейчас Приманке. Влипла курица по самый
гребешок, непочтения хозяйка не прощает, и хотя Приманка непосредс-
твенно не сторожила, но входила в сферу влияния Нины Пантелеевны, а
раз так и ответ ей предстояло держать на общих основаниях.
На крыльцо террасы выскочила пьяная Наташка Дрын, за ней Пачкун с
растрепанными сединами. Наташка уворачивалась от объятий дона Агиль-
яра, начмаг забегал то слева, то справа, пытаясь зажать Наташку и си-
лой жима выдавить из девицы обиду или непокорство.
- Вот тоже дурью маются.- Помреж кивнул на драчливую пару.
- Наквасил будь-будь,- уверила Фердуева,- а жизнь без изыска, каждый
день подвал, девки орут, мясо воняет, Шурф с Ремизом свои делишки кру-
тят. Дурасников парит коршуном в исполкомовских высях, ребятки Филиппа
заскакивают, будто невзначай, пожарники, сэсники, контролеры всех мас-
тей и каждому причитается, каждому вынь да положь. Связи крепятся го-
дами, а рушатся вмиг. Одному икряки дал, другого обделил, считай, оби-
женный затаился до поры, но сладости мщения не упустит. Головная боль!
Крутись меж десятков, клацающих зубами, и каждому угождай. Где ж
праздник, Вась? Нет его, помнишь, как в фильме у этого, что помер до
срока от пособлений родимой медицины.
С ветки на ствол сиганула белка. Фердуева глянула на зверька, приложи-
ла руку к животу, теплый беличий комочек, смахнувший снег на волосы,
похоже напоминал о другом комочке, дающем знать о себе дурнотным голо-
вокружением.
- Вась, хорошо детей иметь?
Помреж растерялся, он-то детей понабросал по свету, дай Бог, не усек к
чему клонит хозяйка, замкнулся в молчании.
- Так хорошо или как? - не отставала Фердуева.
- Иногда хорошо, чаще или как.- Васька отвернулся.
- Может и мне попробовать?
- Дает! - еле слышно выдавил Помреж, не мог представить Фердуеву,
склоненную над тазом, стирающую подгузники или всовывающую запечатан-
ную соской бутылку в розовый рот.
- А кому империю наследовать? - не поймешь, в шутку или всерьез спро-
сила.- Теперь, Вась, денежные люди надолго заведутся, поверь моему
слову. Соскучились по возможностям, наголодались, нажрались обещаний,
опять же, в загробные прелести мало кто верит, так что пасть разевать
намерены в пределах отпущенного жития пошире, а раз так, Вась, империи
будут множиться и крепнуть.
