ВИКТОР ЧЕРНЯК
ЖУЛЬЕ
Сумеречный мужчина неопределенного возраста со шрамом над левой бровью
уставился на двузначный номер квартиры, увидев горизонтально вытянутую
стальную полосу шириной в ладонь на входной двери.
А ниже, параллельно первой, на расстоянии три ладони еще одну такую же
полосу.
А ниже еще одну и еще, и еще.
Точно такие же полосы пущены вертикально - не дверь, а лист школьной
тетради в клетку, только клетки из стальных полос. Оправлен лист
стальным же коробом, выкрашенным масляной краской. Из него в стены
дверного проема вгрызаются штыри толщиной в два пальца.
Апраксин потер шрам, замер в недоумении: спускаетесь с верхнего этажа,
шаркая по ступеням и хаотично перебрасывая мысли-мыслишки о вашей жиз-
ни, и вдруг замечаете, что неизвестный вам сосед по дому укрепляет
дверь: вскоре стальные полосы скроются под обивкой, на пустую площадку
перед листом воззрится глазок, и никто не догадается, что взломать,
пусть со сноровкой и подходящим инструментарием мягкую, почти игрушеч-
ную на вид дверь, не проще, чем вспороть несгораемый шкаф шилом.
Апраксин машинально поправил шарф: задержался, не зная зачем, у нарож-
дающейся, пока еще открытой постороннему взгляду неприступности. Мас-
теровой - мосластый, сероликий - укладывал полосы уже по низу, ближе к
порогу квартиры.
Из ведра для пищевых отходов тянуло гнилью. Мастеровой врубил дрель:
въедливые, царапающие звуки сдули любопытствующего с места.
Апраксин поспешил к выходу.
На улице мороз, из-под крышки коллектора била струя пара, стремительно
клубясь, распухала на глазах и близрастущие деревья, окутанные теплой
влагой, превращались в марлевые поделки, поражая театральным неправдо-
подобием.
Машины бесшумно скользили в трескучей прозрачности, будто привязанные
к дымкам выхлопов, небо синело не по зимнему и становилось ясно: дав-
ление падает, к вечеру мороз наддаст круче.
Апраксин поднял воротник. Убого одетые старики и старухи тенями выс-
кальзывали из подъездов и устремлялись за продуктами в окрестные торг-
точки. Истерзанные годами тягот ноги неуверенно несли выжатых досуха,
покрытых сеткой морщин людей в жестокие битвы подле прилавков.
Кому могла понадобиться непробиваемая дверь? Что это: желание надежно
сохранить нажитое имущество, или страх потерять неправедно заработан-
ное? Или?..
Апраксин шел на собрание: предстояла встреча с заместителем председа-
теля исполкома, курирующим торговлю района. Апраксин знавал полковод-
цев районного разлива, и мнение о них складывалось нелестное. Какой он
из себя, зампред? Полноватый, с гладкой кожей, лицо скорее круглое,
чем вытянутое, сохранивший молодцеватость комсомольской юности, при
галстуке, при скромности, значок на лацкане, неуловимая скользкость,
опытность ловкого царедворца, округлые жесты, набрякшие веки - думай,
от усталости, не от выпивки же. Плод, только-только наливающийся сока-
ми: с места зампреда можно начать стремительный подъем, а можно ходко
покатиться вниз, вернее откатиться вбок, в одну из номенклатурных
ниш-отстойников, где тихонько пересидеть, переждать, набирая сил для
следующего рывка.
Апраксин нес сумку - белье в прачечную, и мысленно пересчитывал закры-
тые в их районе магазины - похоже, мор напал: за ближайшими овощами
пробежка полтора километра, хлебом меньше, чем на тысячеметровой дис-
танции не разживешься. Житье в районе неустроенное - центр обезлюдел,
по ночам ни души, лишь шныряют кастрюльной голубизны вытрезвительные
автобусики, развозящие бедолаг по казенным ночлегам.
Заместитель, курирующий торговлю в районе, лишь частично походил на
зампреда, привидевшегося Апраксину. Человек рослый, с намечающимся
брюшком, упрятанным под пиджаком инпошива, с мелкими, незапоминающими-
ся чертами лица и бескровными губами. Раздираемый сотнями дел, он, при
энергичной повадке поразительно ленивый мозгами, не ждал от встречи в
подвальном зале с коммунистами-пенсионерами ничего хорошего. Старики,
случается, неуправляемы - отбоялись всеми страхами, ощутили леденящее
дуновение небытия, и сам черт им не брат. Молодость всегда склонна к
соглашательству - только для вида ерепенится, а погладь да приласкай и
твоя, с потрохами. Старики - хуже. Наевшиеся обмана за всю жизнь досы-
та - не поддаются. Холера их дери! Дурасников не тужил особенно, знал,
что нет силы его сковырнуть, если верха не пожелают, а верха зампред
промасливал тщательно, с младых ногтей поднаторев в умении стлаться. В
мире, где всего недоставало, и большая часть вожделенных вещей и пред-
метов отсутствовала по причинам всемирно историческим, нужные люди
всегда и всем пригождались.
Дурасников глянул на календарь, припомнил, что директор "двадцатки"
так и не пришел, хотя обещал вывалить все свои беды Дурасникову, а
также обговорить прикрытие. Пачкун - директор продмага (бывшего гаст-
ронома) принадлежал к ассам торговли. При слове "вор" свекольно рдел,
и глаза его полыхали негодованием. Дурасников перетащил Пачкуна из
другого района, где непростые обстоятельства жизни в доставательном
царстве намекнули Дурасникову, что Пачкун - кадр надежный, хотя излиш-
не липкий и не уразумевший, что узы вроде тех, что связывали Дурасни-
кова и Пачкуна надо маскировать, а никак ими не похваляться.
Ратиновое пальто скакануло на широкие плечи, упаковало Дурасникова,
шарф обмотал толстую шею, распирающую залохматившийся ворот рубахи -
пусть зрят, и у зампреда трудности с бюджетом - Дурасников, кивая тех-
работникам, поплыл по широкой лестнице особняка - бывшей собственности
утонувшего в безвестности богатея и вышел к черной машине - берложной
лежке шофера Коли Шоколадова.
Шоколадов разместил на руле книгу и лениво скользил по сто пятьдесят
второй странице уже третий час, читал Шоколадов эту книгу не первый
год,- забавная штука вина - Коля наказал себе непременно добить чтиво
к ближайшему красному дню календаря. Дурасников значительно уселся на
мягкое сидение и демократически, то есть по-отцовски, зыркнул на Шоко-
ладова.
- Развиваешься? - сам Дурасников книгами не баловался: зряшняя потеря
времени; говорливостью при необходимости природа не обделила, а глаза
стирать в скачках по буквам резона не усматривал. Не интересно Дурас-
никову про жизнь читать, другое дело жизнь творить в пределах огово-
ренной компетенции. Дурасников терпеть не мог книжных обжор - мнят из
себя - и пролетарски негодовал, видя интеллигентные лица. Классово не
приемлил, оставляя за собой право толкователя воли народной, хотя мать
Дурасникова в войну торговала петрушкой по грабительским ценам, а отец
командовал наполовину разворованным складом. Дурасников к пролетарско-
му сословию никак не принадлежал, разве что по косноязычию, которое
приноровился выдавать на трибуне за муки размышлений.
- Угу.- Шоколадов плавно тронул машину, бросив книгу на горб кардана.
- Сгонял в двадцатый? - Дурасников выложил нетрудовые, будто лягушачьи
животы, белосерые руки на папку.
- Не-а! - Шоколадов лихо обогнал троллейбус - Наташка ящик на себе аж
полквартала тащила. Хорошая девка Наташка, услужливая.
Дурасников приложил ладонь ко лбу, будто проверял, не поднялась ли
температура.
- Услужливость словцо поганое, не пролетарское!
- Угу,- согласился Шоколадов, потому как все в исполкоме знали, что
нет большего мастера размежевания меж пролетарским и не пролетарским,
чем Дурасников.
- Говорят Наташка твоя с Пачкуном шуры-муры крутит? - Дурасников дав-
ным-давно знал об амурных отношениях со слов самого Пачкуна, да хоте-
лось проверить предан ли Шоколадов, не прикидывается ли, не завелась
ли червоточинка недонесения? Шоколадов знал многое, не то, чтоб могу-
щее потопить Дурасникова (секреты первой гильдии Дурасников, само со-
бой, не расшвыривал под ноги каждому), но гаденькое, лишнее, и от того
у Дурасникова иногда беспричинно портилось настроение, хотя Шоколадова
ему подбирали, руководствуясь десятилетиями отработанными представле-
ниями о верном водителе.
- Наташка со всеми крутит, только помани пальцем, да в кабак свози!
- Да ну? - изумился Дурасников, сладко припоминая, как ездил с Пачку-
ном и Наташкиной подругой в чудо-баню.
Пачкун прел в слепооконном подвале магазина, тиская влажной ладонью
телефонную трубку. Лицом и благородными сединами Пачкун походил на ми-
нистра иностранных дел латиноамериканской республики. Вообще, при
взгляде на Пачкуна думалось, что его подлинное имя дон Идальго ди Ала-
мейда Кордобес ди Агильяр, а никак не Пал Фомич Пачкун.
Пачкун проговаривал по телефону разные разности, когда влетела Наташка
и выложила, что упаковала Дурасникову все, как и велено. Директор раз-
говора не прерывал, поманил Наташку свободной рукой, охватил бедра,
прижался к теплым тугим телесам. Наташка замерла, вырываться не пола-
галось - стой, терпи, пока не отпустят.
Пачкун прикрыл трубку ладонью.
- Кольке Шоколадову пльзеньского отсыпала?
- А то! - Наташка с опаской зыркнула на дверь и погладила седины дона
Агильяра, в просторечьи Пачкуна. Директор стальной скобой напоследок
сжал бедра и выпустил Наташку. Завсекцией упорхнула, Пачкун положил
трубку, тоскливо обозрел окошки под самым потолком: белый свет нудно
мутился, смешиваясь с желтоватым от вечно горящей лампы под потертым
абажуром. Кузница моя, подумал Пачкун о своем магазине и припомнил,
как по пьянке его дружбан по школе, липовый, а может и подлинный,
изобретатель Генка Маслов кручинился: "Понимаешь, Пачкуновский, им,-
тычок указательным пальцем вверх,- ничего не нужно. Притащи я завтра
машину и скажи, вот она из воздуха делает золото, усмехнутся и пошлют
на хрен, мол, не мешай дремать, дядя! Производительность растет, бла-
госостояние аж удержу не знает как мчится. Все академики и профессора,
врачи, юристы, инженеры мира у нас поселились - чего еще надобно? Пшел
пока цел!"
Пачкун огладил белый халат, вынул из обширного накладного кармана два
четвертных, не запомнил, кто сунул, переложил деньги в бумажник. Уче-
ным и невдомек, что уникальная машина, делающая из воздуха золото,
давно изобретена и поставлена на поток, и стоят у рычагов таких машин
седоголовые доны, услада непоседливых и жадных до жизни Наташек. Цехи
этих машин работают бесперебойно под приглядом дурасниковых и гармония
происходящего столь велика, что только завистники и очернители могут
не восхищаться слаженным ритмом, тарахтением и, в особенности, готовой
продукцией машин, переплавляющих не всегда чистый воздух и убогий про-
дукт в чистое золото.
Наталья Парфентьевна Дрын (или Наташка в устах Пачкуна) паковала зака-
зы для участников ВОВ. Страда заказов оборачивалась всегда благосло-
венной порой: не все вовцы доползали до пункта кормораздачи, не все
востребовали кусающий ценами дефицит и всегда возникали излишки -
икорные, балыковые, мало ли каковские, уходящие в сторону. Куда? Не
смешите! Хоть в те же в картонные ящики к Дурасникову.
Сейчас Наташка бдительно парила над взвесом кур и пачек масла. Плевое
вроде б дело, но как раз на незатейливом масле да на курах набегали
приличные деньги, или бабки, как говорили в кругах, приближенных к
сфере, или капуста, или. все давно догадались, не в названии дело - в
принципе. И все уверовали в первоначальную важность кредитных билетов:
и пожарники, и сэсники-санэпидемовцы и то сумеречные, то балагуристые,
то раздражительные, то неожиданно стесняющиеся обэхээсэсники, раз-
ностью своих темпераментов как раз сигнализирующие, что они всего лишь
люди, как все, а значит. что это значило в приграничных к магазинным
подсобках-пространствах ведали давно, уяснили крепко и допразъяснений
не требовалось ни продавцам, ни водителям, доставляющим товар с баз;
ни среднему звену магазинного руководства; ни уборщице Маруське Гало-
ше, толстомясой бабище, прозванной так в честь глянцевых, красноротых
